Читать интересную книгу Заблуждение велосипеда - Ксения Драгунская

Мое детское воображение тетя Вика потрясла тем, что ела сырые сосиски. Мама говорила, что Вика — засранка, что от нее муравьи (и правда, вместе с тетей Викой у нас появились мелкие муравьи, которые исчезли, как только она съехала) и что больше она Вику никогда не пустит, но тем не менее Вика прожила у нас несколько лет. Кроме мужа, который никогда не приезжал, и дочери Наташи у Вики был еще друг жизни по имени Касик — худой усатый дядька, вполне симпатичный и положительный. Он все время ревновал Вику и вроде даже поколачивал. Однажды я что-то делала у крыльца, конечно же чинила велосипед, и вдруг дверь в дом распахнулась, и со ступенек крыльца увесистым колобком скатилась тетя Вика, за ней, норовя попасть кулаком по ее широкой спине, спешил Касик, негромко, но эмоционально задавая ей какой-то вопрос, повторяя слово, которого не помню. Кажется, «Зачем?». Слетая с крыльца, тетя Вика встретилась со мной глазами и как-то странно улыбнулась — нахально, как всегда, и как никогда — жалко.

Вот, мол, такие дела…

После моя мама передала мне, что Вика очень просит, чтобы я об этом никому не рассказывала. Смешные! О чем тут рассказывать-то? Чего интересного?

Надо сказать, что я до сих пор настолько слабо интересуюсь чужими «выясняловыми» и вообще чужой личной жизнью, что некоторые даже обижаются.

Потом тетя Вика купила кусок земли у многочисленных Антокольских, построила собственный дом, и теперь я иногда встречаю ее гуляющей по аллеям с лыжной палкой вместо трости в руке. Это сродни сырым сосискам — могла бы купить себе изящный альпеншток, но палка ей нравится больше, и все тут! Гуляет с лыжной палкой и живо интересуется чужой личной, особенно половой, жизнью.

В жильцах у нас побывал физик из Троицка, оставивший «в наследство» довольно крупную деревянную статую Богоматери, из тех, что ставят на развилках дорог на Западной Украине и в Польше. К нему-то она как попала? Умыкнул? Она до сих пор у нас на Каретном стоит.

Весело жилось с Грамматиковыми и большим семейством Егоровых-Ясуловичей. С дедушкой семейства, дядей Юрой Егоровым, режиссером фильмов «Добровольцы» и «Командировка», моя мама училась во ВГИКе, а с его внуком Алешей Ясуловичем мы учились в одном классе. Именно папа Алеши, дядя Игорь, Игорь Николаевич, первым начал поощрять мои наклонности к сочинительству. Тощий, высокий, со странным лицом, потомок польских аристократов, в советском кинематографе он был обречен играть или предателей времен войны, или каких-то чудаков. Настоящая жизнь профессионала началась у него после пятидесяти лет — триумфальные спектакли Гинкаса и Штайна, звания, премии. И он совершенно не «развоображался», что говорит о его подлинном аристократизме. Всегда, на любой тусовке, «средь шумного бала»:

— А, Ксюшенция, здорово, как живешь, что делаешь?

Егоровы-Ясуловичи вообще очень хорошие и душевные, я у них была как родная. Считаю их своими родными людьми. Хотя именно в этой дружной, сплоченной, чадолюбивой семье свое одиночество и сиротство я ощущала особенно остро.

Зимним утром на Каретном завтракаем. Салат из креветочной массы. У нас гостья — маленького роста кругленькая женщина с пшеничными волосами, голубоглазая. Кажется, что она добрая и что мы подружимся. Это писательница Лида Медведникова пришла договариваться с мамой о сдаче нижней комнаты. У Лиды есть сын Митя, мой ровесник, муж Саша и кошка с котенком. Кошка с котенком!!! Конечно, пусть они живут у нас всегда, пусть прямо сейчас и переселяются, мама!

Мы вместе проводим на даче зимние каникулы. Кошка с котенком уютно спят в коридоре на лавке. У тети Лиды есть мама, Катерина Павловна, чудесная старушка, похожая на добрую Бабу-Ягу, с огромными голубыми, совершенно косыми глазами.

Сидим на кухне с Митей, нас кормят чем-то домашним, хорошим, оладьями, что ли. Стук в темное вечернее окно, вздрагиваем. В окне улыбается светлоглазый человек — приехал Митин папа, дядя Саша, Саша Тихомиров, поэт.

Какой он красивый и добрый! Здороваясь, он кланяется. Он никогда никуда не спешит и подолгу играет с нами, во что мы захотим, или ходит кататься на санках и на лыжах. Мышей в ту зиму расплодилось просто умопомрачительное количество. Саша защитник мышей, он спас из лап кошки Рюмки упитанную мышь. Мыши «оборзели» до того, что едят из кошкиной миски. А Саша читает нам с Митей старинную книжку про мышиный цирк, какие мыши толковые и способные к дрессировке.

Весна, апрель. Договариваемся, что завтра поедем кататься на велосипедах. Но назавтра выясняется, что сегодня — Пасха, про которую все как-то подзабыли, проворонили, а теперь собираются в церковь в Переделкино. Кто-то, у кого машина, берет с собой.

— А на велосипедах? — возмущаюсь я. — Ну мы же договорились, вы же обещали, дядя Саша! Все взрослые — обманщики.

Я канючу, ною, обижаюсь.

В результате Саша решает не ехать в церковь, кататься со мной на велосипедах. Все равно в машине мало места, все не поместятся.

И мы едем в парк, заезжаем в самые закоулки, погода хорошая, поздний апрель, тепло и сухая листва. Потом идем к товарищу Саши, снимающему комнату в доме по соседству. Они о чем-то беседуют, но мне ничуть не скучно, на душе легко, оттого, что дядя Саша — не обманул, что он не такой, как все взрослые.

Теперь я понимаю, что Лида и в особенности Саша могли уделять нам так много времени, потому что нигде толком не работали. Иногда они ездили в глубинку, по путевкам «бюро пропаганды советской литературы», была такая организация. Читали колхозникам свои стихи и рассказы.

(К слову, мероприятия весьма интересные и обоюдно полезные, я бы сейчас с удовольствием куда-нибудь отправилась. Скажите только, куда. Где уцелели колхозники, способные собраться в действующий, еще не сгоревший, дом культуры? Наезжая регулярно в Т-скую область, ужасаюсь масштабам умышленного уничтожения деревни.)

На эти более чем скромные средства и существовала их семья.

А они были очень талантливыми людьми. У Лиды тогда была всего одна книжка рассказов, но рассказов просто отменных, уровня Юрия Казакова или Евгения Носова. Саша, если я не путаю, выпустил одну книжку прекрасных стихов, таких простых, глубоких, русских. Ходу им не давали, Сашу даже и в периодике не печатали. А они были не из тех, кто способен добиваться внимания к себе.

Теперь опубликоваться — не проблема. Тетя Лида недавно подарила мне свою книжку. Читать невозможно. Вязкая каша, оккультная белиберда. Где все?

Где нехитрые пронзительные истории про живых людей, где точное, лаконичное слово, проникновенная интонация? Куда все девалось? Увлеклась оккультными знаниями, а в обмен пришлось отдать писательский дар?

А Саша…

Они уже давно не жили у нас в нижней комнате, их сменили веселые и дружные многочисленные Ясуловичи.

Солнечным, теплым днем в начале осени я встретила Сашу на Новинском бульваре, возле дома, где они жили. Тогда я сочиняла стишки, не в лад, невпопад, этакие верлибры, и вот одно стихотворение напечатали в журнале, кажется, «Пионер». И Саша, встретив меня, сказал, что прочел этот стишок и что ему понравилось.

— Это твое стихотворение, — серьезно сказал он. — Твое.

Солнечный день, и опять, как тогда в апреле, когда он из-за меня не поехал на Пасху, сухие листья летят…

А пасмурным днем в конце января или начале февраля, в воскресенье, я была в Москве, и мама позвонила мне с дачи:

— Ксюшенька, тут такая неприятность, должна тебя огорчить. Саша Тихомиров две недели назад погиб, попал под электричку в Переделкино…

Ему и сорока не было.

Там какая-то мутная и до зубной боли обыденная история. Полюбил девушку, она родила дочку, хотел уйти к ней, но жена его как-то «пугнула», и он не ушел. Разрывался, стал пить лишнего, вечером пошел пройтись в лыжных ботинках (других не было), поскользнулся на платформе.

В то, что он бросился под поезд, я не верю категорически. Нищета, депрессия, тупик… Задумался. Лыжные ботинки.

Погибает не слабейший, погибает — лучший.

Под влиянием этой истории и многих похожих, следовавших потом, между мужьями и женами, сыновьями и матерями, у меня сложилось представление о женщинах как о мрачной силе, смертельно опасной для мужчин. Может, еще и потому, что лично меня обычно донимали и подставляли женщины — непроходимо глупые, но дьявольски хитрые, двуличные, завистливые, мелочные.

Поэтому я всегда на стороне мужчин.

На той стороне, где можно вдруг послать все к такой-то матери, вскочить солнечным днем в автомобиль, а нет автомобиля — на велик, и дорога весело побежит тебе навстречу, а если дорога не та, то свернем на другую.

И никогда ничего не поздно.

И всегда возможно все.

Последним нашим жильцом был Натан Эйдельман, «Тоник», приветливый, веселый, ходивший по дому босиком. Он писал книгу, а Юля, его жена, сокрушалась: