— Живо слезай.
Я спрыгиваю, Аник расстегивает молнию на куртке Самуэля, разрезает рубаху. Помещает маленькие присоски туда, где должно быть сердце. Присоски соединены проводками с черной коробочкой, на ней монитор.
— Ты умеешь им пользоваться? — осведомляюсь я.
— Нет.
— Мне кажется, одну нужно сбоку, другую пониже.
— Откуда ты знаешь?
Я беспомощно пожимаю плечами.
Он колеблется, но потом делает, как я сказала. Прибор начинает заряжаться, мы следим, как зарядка нарастает, наконец вспыхивает зеленая лампочка.
В глазах Аника бешенство. Он тянется к кнопке, но нажать не успевает: не распознав сердцебиения, аппарат срабатывает автоматически. По крупному телу Самуэля проходит электрический разряд. Самуэль тут же превращается в ком мяса и крови. Однако он не умер — не это произошло, не это, — он судорожно вдыхает и возвращается в сознание, я и не думала, что это может произойти так быстро. Он стонет и извергает фонтан рвоты — приходится перекатить его на бок, чтобы он не задохнулся.
— Что за хрень случилась? — интересуется он.
— Без понятия, — отвечаю я. — Тебя хлестнуло тросом, ты вырубился. Сердце у тебя остановилось, Сэм.
Он переворачивается на спину, таращится в потолок. Мы наблюдаем за ним в испуге. Не знаю, какая травма способна вот так вот полностью отключить организм, воображаю, что снова придется вспрыгнуть ему на грудь, снова ее качать, вдувать воздух в холодные губы. Придется, если он отключится снова.
Вместо этого Самуэль произносит:
— Умирая, мы словно тонем в самих себе.
В ответ я смеюсь в изумлении — вот ведь оно как — и заканчиваю:
— Словно захлебываемся в своем сердце.
Самуэль слабым голосом произносит:
— Вы, ирландцы.
А потом закрывает глаза и продолжает дышать.
Улов потерян из-за шторма и порванного кабеля. У Самуэля рваная рана поперек спины от удара тросом. Экипаж вымотался и пал духом — из-за упущенной рыбы, из-за тревоги за Самуэля. Эннис так зол на себя, что вообще перестал разговаривать.
А я?
А я больше не существо в перьях.
Потому что точка, которая показывала, где моя птица, погасла, ее смыло штормом, утянуло в глубины, где уже не отыщешь. Как оно и должно быть.
11
ИРЛАНДИЯ, ЖЕНСКАЯ ТЮРЬМА.
ЧЕТЫРЕ ГОДА НАЗАД
Я вздрагиваю от каждого звука. Нервы на пределе. Отупение прошло, теперь повсюду острые углы.
Поскольку дело отправлено на доследование, адвокат может посещать меня в любой день недели. Дежурный отводит меня в открытую комнату для встреч, указывает место за столом. Застекленные проемы занимают в высоту почти всю стену, они почти до потолка и приоткрываются лишь на щелочку. Все равно лучше, чем моя камера.
Мару Гупту я жду, как мне кажется, целую вечность. Цепкая адвокатша за пятьдесят, сегодня с ней пришел ее приятный с виду и необычайно умный молодой ассистент Донал Линкольн, который — в этом я уверена — младше ее как минимум лет на тридцать. По предыдущим встречам у меня сложилось впечатление, что они, скорее всего, спят вместе. Это породило приязнь к обоим в каком-то дальнем уголке моей души — приязнь к Маре. Но уголок души, способный хоть что-то любить, сейчас во мне совершенно безгласен. Сердце оледенело.
Потому что.
Мир страха. Мой новый дом. Страха, что я этого не переживу, страха, что переживу.
— Как вы? — спрашивает меня Мара.
Я пожимаю плечами. Нет слов, чтобы меня нынешнюю описать.
— Денег у вас достаточно?
Я тупо киваю.
— Фрэнни, нужно обсудить новые данные судебно-медицинской экспертизы.
Я жду, рассматривая ее изящные золотые часики. Гадаю, сколько такие стоят. Я восемь лет мучительно пыталась поближе узнать родителей Найла, поэтому теперь могу сказать: видимо, дорого. Мне приходит мысль ее уволить. Я это проделывала уже дважды. Ее нанимали снова. Семейство Линч всегда своего добивается, а они хотят выдернуть меня отсюда.
У меня когда-то тоже были огромные нереализуемые желания. Теперь мне нужно одно — мой муж.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Фрэнни!
Я осознаю, что прослушала слова Мары.
— Простите?
— Сосредоточьтесь на том, что я говорю, потому что это важно.
Важно. Ха.
— Вы можете меня вытащить наружу на время? Меня не выпускают.
— Мы этим занимаемся, но, как я уже говорила, вы должны внятно сказать психологу, что у вас клаустрофобия.
— Говорила.
— Фрэнни, по ее словам, вы полчаса сидели и молчали — она не смогла поставить вам диагноз.
Ничего такого не помню.
— Я договорилась о еще одном посещении, постарайтесь на этот раз не молчать, ладно? А теперь про новые сведения.
Глаза у Мары огромные. Кто-то кашляет, я подскакиваю, разбитая, изможденная, — мне так страшно, что с мыслями не собраться. Мара берет меня за руку, помогает вернуть внутреннее равновесие, заставляет сосредоточиться на своих словах:
«Получены новые данные судебно-медицинской экспертизы, обвинение утверждает, что, согласно этим данным, речь не идет о несчастном случае. Мы с вами знаем, что это несчастный случай, но у них сложилось мнение, что вы действовали предумышленно, мне потребуются ваши показания, чтобы это опровергнуть. Вы должны мне еще раз рассказать, что случилось на самом деле…
— Предумышленно.
— Вы хотели это совершить, — подсказывает Донал. — Составили план и осуществили его.
— Я знаю, что такое «предумышленно», — произношу я, и он краснеет. — И какие данные?
— Мы до этого еще дойдем, Фрэнни, пока просто послушайте. Это все меняет, — говорит Мара. — Вас обвиняют не в причинении смерти по неосторожности. А в двойном предумышленном убийстве.
Я смотрю на нее и смотрю. Оба юриста молчат, видимо давая мне время осмыслить. Только я уже осмыслила все это тысячу раз. Ждала такого. Я стис-киваю руку Мары и говорю:
— Зря вы взялись за это дело. Я пыталась вас предупредить. Мне очень жаль.
НА БОРТУ «САГАНИ», СЕВЕРНАЯ АТЛАНТИКА.
СЕЗОН МИГРАЦИЙ
— Мне очень жаль, — откликается Лея, когда я сообщаю ей об утонувших крачках. Если моя не пережила шторм, вряд ли ее пережил кто-то из стаи. — Ужасно жаль, — повторяет она, и я вижу, что она тоже убита этой новостью.
Я киваю, но не могу придумать, что сказать еще. Поделилась я с ней только для того, чтобы она вместо меня сообщила остальным. В груди у меня — разверстая пасть. Закрыв глаза, я вижу птиц: они одна за другой исчезают в водяной могиле.
Ужин сегодня проходит тихо. Бедняга Самуэль не может встать с койки, мы вынуждены обойтись без его умиротворяющего присутствия. Мощное колено Бэзила впечаталось мне в ногу, мне это противно, противно его прикосновение, но подвинуться некуда.
Приняли решение, куда следовать дальше. В Сент-Джонс в Ньюфаундленде и к Лабрадору. Там Самуэля ждет семья, там он получит медицинскую помощь и можно будет починить порванный кабель. Оттуда — не знаю. Эннис сказал, что не хочет пересекать Атлантику — путь долгий, воды незнакомые, — но у нас больше нет птиц, чтобы за ними следовать.
Возможно, ему надоело следовать за птицами.
Не уверена, что смогу снова его переубедить, и все-таки ноги сами несут меня на мостик.
Впервые Эннис не у штурвала. На его месте стоит Аник, взгляд устремлен к горизонту.
— Где он?
— Отдыхает. Несколько дней не спал. Не беспокой его, Фрэнни.
Я оседаю на стул, не хочется открывать компьютер, проверять, как там точки. Аник ненадолго пригвождает меня к месту взглядом. В нем непонятная тяжесть.
— Сейчас скажешь, чтобы я шла работать? — спрашиваю я.
— А ты послушаешься?
— Вряд ли.
Широкие губы Аника изгибаются в улыбке, я впервые вижу, чтобы он по-настоящему улыбался. Он что-то произносит на другом языке. Я жду пояснения, но он снова поворачивается к штурвалу.