по своим каналам. Но я пока что должен им “как земля колхозу”, со слов того же деда Игоря. Что-то сделать для Вилли можно, только определив собственное положение и состояние.
Работы арестантов состояли в очистке полосы отчуждения вдоль Стены. Высекали подлесок, раскапывали параллельно Стене канавы глубиной примерно до пояса, перерубали найденные там корни больших деревьев. Следы свежей рубки выделялись и на обочинах Тракта — его чистили не далее нескольких дней, щепки еще не потемнели.
Тракт сперва входил в светлый перелесок из сравнительно невысоких деревьев — то ли древняя вырубка, то ли гарь, то ли пятно бурелома, зараставшее много, много позже кондовой чащобы.
В чащобу Тракт потом и нырял — как в тоннель; признаться, идти показалось жутковато. Но Мейн ходила как-то, дорогу ведь объясняла с очевидным знанием дела; что же я — окажусь трусливее шмакодявки в розовом?
А вот верхом или в карете промчаться под темной зеленью — одно удовольствие. “Копыта гулкие стучат по пыльной мостовой! Дубы и ясени шумят — да, шумят! — у нас над головой…” Летит почтовый дилижанс… Точно, летит, еле успел на обочину отскочить! Ух — восьмерка лошадей, только что не огонь из ноздрей! Продробили к воротам… Ну, мне в другую сторону — до сломанного дерева.
* * *
— До сломанного дерева он добрался в срок, — говорит мой провожатый. — Мейн с ним не было.
— Мейн уже здесь, — хмуро уточняет рослая пышная блондинка. Костюм ее из одних разрезов, грудь крепкая и большая, в другое время глаз бы не отвел. Но в общей комнате базы все словно придавлены очевидной потерей, не до фривольности.
— Леона, — коротко представляется блондинка, заметив интерес. Толкает в бок моего проводника:
— Это Тацуми.
Шапку, по которой я узнал проводника, Тацуми снял еще в холле. Там же мы оба повесили дорожные плащи на длинную вешалку. Под шапкой Тацуми волосы темные, прямые, неровно стриженные. Под волосами глаза зеленые, яркие — всегда завидовал их владельцам, а особо успеху среди девушек. Лицо молодое, фигура не распирает рубашку, мышцы бедер не пучатся в груботканых штанинах. Но парень ловкий — до базы мы немало попетляли по зарослям, а проводник даже не запыхался. В отличие от меня. Блин, где мои семнадцать лет?
Да и черный пистолет не помешал бы, вон какие смурные все. Точно потеряли кого-то.
Хорошо хоть, что не Мейн. А то как-то больно уж невыгодно получается меня спасать.
— Лаббок, — роняет зеленоволосый молодой человек, даже на диване сохраняющий неистребимо военную прямизну спины; даже куртка с брюками на нем сидят, как мундир.
Диван — тоже песня. Я-то ждал увидеть нары да козлы из неструганных досок, землянки да тревожный рельс на ветке. А вышли мы из дебрей на полянку. Громадные деревья замыкали ее с трех сторон; справа чуть слышно булькал ручеек, переливаясь из круглой каменной бочки. Прямо перед нами развернулись отроги Западных Гор — как растопыренные пальцы протянутой к Столице лапы спящего дракона. Точно на границе леса и скал, в относительно вертикальном откосе, ровные ряды окошек обозначали присутствие людей. Базу искусно вырубили прямо в скале, и места в ней хватило бы на полк. Сперва мы вошли в просторный холл, где повесили плащи на длинную вешалку. Оттуда переместились в комнату поменьше, но тоже не вызывающую желания втянуть голову в плечи. Вот в ней-то вокруг овального полированного стола расположились товарищи Мейн. Расположились на кожаных диванчиках — привычных в городской квартире или там в комнате ожидания учреждения, либо фирмы. Но здесь-то, на базе контрабандистов, откуда? И зачем? Или они мебель контрабандой через Стену таскают?
Ага — в карманцах.
— Булат, — поднимается здоровенный мужик с классическим треугольным торсом. Вот на ком едва не лопается одежда. Заметны сквозь рубашку плиты грудных мышц; на спине бугрятся сложенными крыльями дельтавидные; ягодицы арбузами — держать вертикально мощное тело могут лишь здоровенные мышцы нижней половины, потому и бедра толщиной с трехлитровую банку, а икроножные разгибатели не позволят свести ноги вместе, если атлета поставить по стойке “смирно”. Что уж тут про бицепсы-трицепсы! Булат — наверняка псевдоним, но подходит идеально.
— Я пойду осмотрюсь, мало ли что, — силач выходит.
— А почему все здесь? — удивляется Тацуми. — Планировали же по-другому?
Наконец-то слышу единственный знакомый голос:
— Рыжая сука убила Шер. — Мейн появляется из двери, механически переставляет ноги. Мы с Тацуми вместе шагаем навстречу, оказываемся к Мейн вплотную. Девочка в розовом не принимает помощи, так и проходит к столу, с заторможенной мягкостью усаживается… Ростом она на голову ниже меня; одета как прежде. Но даже ленты в прическе — и те повисли.
Шер?
Шерри! Меланхоличная, томная барышня, единственный раз мелькнувшая на явочной квартире. Мейн держала ее подальше от готовки — “Опять все разроняешь, а мне потом убирай…”
— Голова за голову, — пожимает роскошными плечами Леона, бесцеремонно хлопая меня по макушке; ощущение — как будто кисточкой или кошачьим хвостом:
— Хомяк завалил капитана Огре, да и…
— Енот! — поправляю голосом, тоже хмурым, в тон общему настроению.
— Ты же сам хомяка нарисовал! — Мейн сдвигает брови.
— Это я так рисовать умею. А зовите меня — Енот.
— Пусть Енот, — шелестит справа. Поворачиваю голову:
— Акаме! — серьезным голоском называется стройная до тонкости девчонка. Иссиня-черные волосы, непривычно-алые радужки глаз. Темная блузка, юбка чуть выше колена — и основательные такие кожаные ботинки. Пара, пожалуй, весит больше самой девчушки. Даже катана в половину роста не страшнее ботинок. Акаме тут единственная с оружием, и все смотрят на нее как на начальника.
— Мейн, ты ведь сыщицу тоже уложила? — голос Акаме ровный и спокойный. Да и все остальные выглядят пришиблено — но не раздавлено.
— Да, Сэрью однозначно вышла из строя. — Мейн так же серьезна.
Это не торгаши-контрабандисты, имеющие дело с административным кодексом. Да им и уголовный кодекс нужен разве что в туалете — на гвоздь повесить. Их работа — именно потери. Размен. Им это привычно. “Голова за голову”, говорит пышногрудая Леона, и никто ее не одергивает. Хотя упомянутая голова еще вчера находилась вот за этим блестящим столом, в общем кругу.
— Сэрью… — говорю только чтобы выпустить давящее на виски волнение. — Это та, помешанная на справедливости, что ты, Мейн, говорила? Которую назначили вместо капитана Огре?
Отвечает Акаме:
— Именно. Сэрью из клана Юбикитас. Единственная наследница. Но только помешана она совсем не на справедливости.
Брови поднимают все. Акаме берет с полочки под столом листок плотной желтоватой бумаги, Мейн подает ей чернильницу и перо.
— Я рисую не сильно лучше тебя, Хо… Енот. Так что