Читать интересную книгу Ключ - Дзюнъитиро Танидзаки

Однако, прочитав тринадцатого января в его дневнике такие фразы: «Возбужденный ревностью к Кимуре, в кои-то веки сподобился удовлетворить жену», «Хочу убедить ее набраться смелости и пойти на это, чтобы возбуждать меня – ради своего же блага», и такие: «Я готов сходить с ума от ревности», «Она может допускать сколь угодно рискованные ситуации. Чем рискованнее, тем лучше», «Пусть даже при случае жена заставит меня усомниться, не перешла ли она рамки дозволенного. Именно этого я от нее жду», я взглянула на Кимуру под новым углом зрения. «Может, и вправду ее цель – уберечь молодых от необдуманных поступков, но трудно не заметить, что она неравнодушна к Кимуре» – так он написал седьмого января, и в этом месте я испытала чувство «гадливости», я была возмущена – сколько бы муж меня ни провоцировал, разве я сойду с праведного пути? Но когда дошло до его слов «сколь угодно рискованных», в моей душе произошел внезапный переворот. Потому ли, что прежде, чем я сама осознала, муж увидел во мне признаки влюбленности в Кимуру и стал меня провоцировать, или же из-за того, что он меня провоцировал, возникло то, чего прежде не было и в помине, – причины я точно не знаю. Но и после того, как я отчетливо осознала, что меня влечет к Кимуре, какое-то время я еще обманывала себя, что делаю это «против воли», «стараюсь» ради мужа... Вот, я написала «влечет», но в то время я нашептывала себе, что пытаюсь слегка увлечься другим мужчиной исключительно для того, чтобы угодить мужу. Если говорить о моем душевном состоянии, когда я впервые, двадцать восьмого января, упала в обморок, то я не знаю, склонялась ли я к Кимуре в угоду мужу или уже положила на него глаз, с того самого вечера я уже не могла провести границу и лишь пыталась заглушить терзавшие меня чувства. С вечера двадцать девятого до утра тридцатого я непрерывно спала. В эти два дня, о которых муж пишет: «Учитывая ее нрав, позволительно было усомниться, действительно она спит или притворяется», вовсе я не «притворялась», но при этом не могу утверждать, что была полностью без сознания. Свое состояние полусна-полубодрствования я тогда же более-менее точно описала в дневнике, но надо немного добавить по поводу: «с ее губ сорвалось, точно в бреду: Кимура!..» Что касается того, «было ли это и вправду сказано во сне, или же она под предлогом, что якобы спит, проговорилась нарочно», могу сказать, что правда где-то посередине. Я «видела во сне, что ублажаю Кимуру», и краем затуманенного сознания слышала, как с губ сорвалось, точно в сонном бреду: «Кимура!». Шепча его имя, я в то же время думала: «Ах, какой стыд!» И хотя, с одной стороны, мне было стыдно, что муж меня слышит, не стану отрицать, было чувство, что это к лучшему. И вот наступила следующая ночь, тридцатого января. «Вновь этой ночью с ее губ сорвалось: Кимура. Тот же сон, то же видение, внушенное сходством обстоятельств?» – спрашивает он, но на этот раз все было иначе. Я преднамеренно притворилась спящей и прошептала так, будто говорю сквозь сон. Нельзя сказать, что то был ясный замысел или план, но, возможно, пребывая в полудреме, я убедила себя, что сплю, для того чтобы усыпить свою совесть. «Или просто она надо мной издевается?» – спрашивает муж, и в каком-то смысле он прав. В моем шепоте таились два желания: «Ах, если бы я делала это с Кимурой» и «Ах, если бы муж свел меня с ним», и я надеялась, что он меня поймет.

Четырнадцатого февраля Кимура рассказал мужу о существовании фотоаппарата «Полароид». «Почему он решил, что его рассказ о чудо-фотоаппарате настолько меня заинтересует? Вот это странно», – пишет он, но и мне самой это кажется странным. Я и предположить не могла, что муж одержим идеей снимать меня обнаженной. Но даже если б знала, ни за что б не проговорилась Кимуре. В тот период я чуть ли не каждый вечер напивалась настолько, что ему приходилось тащить меня, сжимая в объятиях, но мы еще ни разу не говорили по душам, и уж никак не могла я посвящать его в наши альковные тайны. Мои отношения с Кимурой сводились к тому, что он относил меня пьяную из ванной в постель в присутствии мужа, и перемолвиться словом было просто невозможно. Скорее, я склонна подозревать Тосико. Если кто-то и намекнул Кимуре, то это могла быть только Тосико. Девятого февраля она высказала желание поселиться отдельно в Сэкидэн под предлогом, что ей якобы необходима спокойная обстановка для занятий, но нетрудно догадаться, что она таким образом выражала недовольство тем, что у родителей в спальне до глубокой ночи горит яркий свет, сияет флюоресцентная лампа. А сама небось каждую ночь подглядывала за происходящим в спальне – она могла подкрасться бесшумно благодаря гудению раскалившейся печи. Вдоволь, наверное, налюбовалась, видя, как муж раздевает меня и заставляет принимать всяческие позы, доводя себя до исступления. И логично предположить, что она рассказала обо всем Кимуре. Что это не праздные домыслы, выяснилось в последующие дни, но я начала догадываться об этом еще четырнадцатого февраля, заглянув в дневник мужа. О том, как муж изгаляется надо мной, раздевая догола, Тосико узнала раньше меня и донесла Кимуре.

И все же зачем Кимура рассказал мужу о «чудо-фотоаппарате» и навел на мысль снимать меня обнаженной? Я все забываю спросить его, но, насколько могу судить, Кимура рассчитывал таким образом завоевать расположение мужа. Для того, в частности, чтобы заполучить от него мои непристойные снимки. Думаю, в этом была главная цель. Кимура заранее предугадал – может, не во всех деталях, – что «Полароид» вскоре перестанет удовлетворять моего мужа и он перейдет на цейсовский «Икон», а проявку пленки поручит ему.

Девятнадцатого февраля я написала: «Не могу понять, что творится в душе у Тосико», но в действительности кое-что мне было понятно. Как сказано выше, я была почти уверена, что она разболтала Кимуре о том, что происходит в нашей супружеской спальне. Также для меня не было секретом, что втайне она любит Кимуру и «смотрит на меня как на свою соперницу, как на своего врага». Она беспокоилась о моем здоровье, считая, что «я из-за своей субтильности не способна к бурной половой жизни», а «отец… навязывает мне свои желания», и потому ненавидела отца, но когда заметила, что отец из странной прихоти сближает меня и Кимуру, а мы с Кимурой этому никак не противимся, ее ненависть перекинулась на меня. Я заметила это довольно рано. Зная, что, «будучи на двадцать лет меня моложе, она уступает мне и лицом и фигурой», и видя, что любовь Кимуры досталась мне, Тосико, с присущим ей коварством, замыслила, как я догадалась, сделаться между нами посредницей, чтобы окольным путем добиться своей цели. И все же я до сих пор не вполне понимаю, насколько сообща они действовали. Например, когда она сняла жилье в Сэкидэн, у меня с самого начала зародилось подозрение, что это не только из-за того, что ее раздражает свет флюоресцентной лампы, но и потому, что так она будет жить ближе к Кимуре, однако была ли это идея Кимуры или Тосико все устроила самостоятельно? Кимура утверждает, что Тосико сама все затеяла, а он только «шел на поводу», но как обстояло на самом деле? Тут я и по сей день не доверяю Кимуре.

Как Тосико ревновала ко мне, так же и я втайне пылала ревностью к Тосико. Но я старалась не показывать виду и в дневнике решила об этом не писать. Сыграла роль моя врожденная скрытность, но еще в большей степени уверенность в моем превосходстве над дочерью и нежелание поступаться самолюбием. Но главное, я боялась, как бы муж не узнал, что у меня есть причина ревновать к Тосико – подозрение, что Кимура в нее влюблен. Муж и сам порой испытывал некоторые сомнения. Он пишет: «На его месте я бы наверняка предпочел мать, несмотря на возраст», и тут же добавляет: «Но за Кимуру утверждать не берусь», «не хочет ли он вначале завоевать расположение матери, чтобы через нее повлиять на Тосико?» Пуще всего я страшилась дать мужу повод для подобных сомнений. Я хотела заставить его думать, что Кимура любит меня одну и готов ради меня на любые жертвы. Иначе ревность мужа к Кимуре не распалилась бы в нем до такой изумительной ярости.

11 июня

...Муж пишет двадцать седьмого февраля: «Однако все как я и предполагал. Жена ведет дневник», и «уже несколько дней как смутно догадывался», но в действительности, думаю, он давным-давно знал о дневнике и читал его. И когда я писала: «Но я не допущу оплошности, чтобы муж об этом пронюхал», «У меня нет желания раскрывать душу перед кем бы то ни было, и я стала вести дневник с единственной целью беседовать с самой собой» и т.д., это была откровенная ложь. Я хотела, чтобы муж тайком читал мой дневник. Насчет желания «беседовать с самой собой» – истинная правда, но вместе с тем я писала и для того, чтобы читал муж. Зачем же я в таком случае пользовалась скрадывающей шелест бумагой «гампи», запечатывала дневник липкой лентой? Исключительно из врожденной мании секретничать, пусть и никчемной. Другого объяснения нет. Муж посмеивался над моей скрытностью, но сам был ничуть не лучше. Мы оба знали, что украдкой читаем дневники друг у друга, но нас объединяло пристрастие возводить преграды, множить препятствия, запутывать след, так чтобы другой никогда не был уверен, что достиг цели. Пользуясь липкой лентой, идя на всевозможные ухищрения, я потакала не только своим, но и его наклонностям.