ее неподвижное тело. Она была очень красивой. Очень красивой для убийцы. Силы оставляют меня, глаза, кажется, вот-вот вылезут из орбит. Я чувствую, как пот торопливо стекает по моей коже, а рубашка липнет к напряженным мышцам.
— Фрэнк…
Нарцисс в своем углу шевелится и пытается подняться.
— Фрэнк, позволь объяснить тебе…
Объяснить что? Шаг, другой — и вот я уже за дверью, целый и невредимый, если так можно выразиться, поскольку у меня такое ощущение, что во мне чего-то недостает. По блестящей от желтого света улице я бегу рядом с тенью, которая крутится, как секундная стрелка, всякий раз, когда я миную очередной фонарь. От города, что копошится вдали, доносится никогда не смолкающий шум. У меня болит все тело, голова разрывается от мучительного звона двух нот, высокой и более низкой, в свинге а-ля Джелли Ролл Мортон{98}.
Под бледным сиянием фонаря, по очертаниям корпуса «Флитвуд»{99} я распознаю «Кадиллак-Девиль-Спешэл» Вэнис. За рулем совершенно неподвижно сидит какой-то мужчина. Своей родной рукой я сжимаю ствол Нарцисса так, что ноют костяшки. Револьвер все еще заряжен. У меня возникает мысль, что это идеальный момент, чтобы умереть, если, конечно, верить литературе.
Я не таясь иду прямо к машине. Водитель по-прежнему не двигается. Подхожу к дверце и резко открываю ее. Мужчина теряет равновесие и валится на меня. Это Вайли. В грязно-желтом свете его окровавленная рубашка кажется синей. Похоже, ему прострелили легкое. Он смотрит на меня с безумной мукой в глазах. Его правая рука судорожно дергается, он бормочет:
— Сэр… сэр…
— Да, Вайли.
— Вэнис… Я делал все, чтобы ее остановить… защитить… — шепчет он. — Не сумел… Иногда она сама не знает, что делает… Эти сумасшедшие письма, она писала их вам, своему сыну… Но не отправляла. Я прятал дневник, прятал письма…
— Но почему?
— Я любил ее… Надо… Надо…
— Что, Вайли?
— Утюг, сэр…Утюг… Надо его выкл…
Он не успевает договорить. Кровь заливает ему рот, вытекает между губами. Его взгляд стекленеет и становится безжизненным. Голова дергается вправо, потом — влево. Это конец.
Я хватаю Вайли под мышки и вытаскиваю из машины. Вместо него сажусь за руль, на липкое хлюпающее сиденье. Прячу смит-вессон Нарцисса в карман, трогаюсь, насилуя коробку передач, и менее чем за десять минут подъезжаю к дому. Торможу так резко, что машина врезается в бордюр. От страшной тревоги у меня внутри все сводит.
Перед воротами стоит машина. Из нее выходят два типа, высокий здоровяк и низенький крепыш, которые пороха явно не выдумывали. Они останавливают меня, когда я собираюсь пройти за ограду.
— Фрэнк Болтон?
— Да?
Высокий жует жевательную резинку и с полным безразличием смотрит на мою одежду, испачканную в крови.
— Агенты Мелоси и Тэйлор, сэр. У вас пожар. Пожарные уже едут. Главный инспектор Бун тоже. Мы вынуждены попросить вас остаться здесь.
В окошке лаборатории Герцога виден мерцающий, как пламя свечи, свет. Я с легкостью отталкиваю двух полицейских и мчусь к дому, чуть не поскальзываясь на гравии. Ко мне с лаем несется Бобби.
В прихожей — едкий, удушливый запах, который, кажется, идет отовсюду. Одуряющая вонь бензина, словно на ковры вылили целую цистерну. Я пробегаю по комнатам, погруженным во мрак. Зову Салли. Зову снова и снова. Никакого ответа. Тишина, еще более гнетущая, чем ожидание перед боем. Внезапно бензин загорается, стены занимаются огнем. Растерянный, с покрасневшими глазами, я выхожу в сад и бегу к лаборатории.
Выложенная плиткой прихожая вся в дыму. Пахнет, как в моих ночных кошмарах, смесью горелой свинины, паленой резины и серы. Я поворачиваю ручку, даже не чувствуя в первый миг, что она раскалена. Будто открываю дверь в ад. Двое полицейских подходят ближе, но останавливаются на порядочном расстоянии.
Посреди лаборатории, в окружении всякой горючей гадости, колб, пробирок и реторт, расколотых обезумевшим Герцогом, на одной из керамических столешниц я замечаю скрюченное тело, будто зажатое в огненных тисках. На одной ноге еще осталась черная туфелька, узнаваемая среди тысячи. Салли. Несмотря на жар и дым, я бросаюсь к ней. Но ее обгорелая одежда уже припеклась к окровавленной плоти. Вбегает собака. Внезапно раздается громкий хлопок, и мне в лицо полыхает пламенем. Я отпрыгиваю к двери, и тут горящая балка обрушивается прямо на бедного Бобби, который даже не успевает взвыть. Яростный вой и треск огня. Полицейские вытягивают меня in extremis{100}.
Дом Болтонов горит, в ночи светится огромный костер. Вдруг какая-то фигура бросается к гаражу. Издалека кажется, что это каторжник в полосатых штанах и куртке, но нет, это Хьюго, босой Хьюго в пижаме. Пока я пытался спасти Салли, он успел вывести из гаража «линкольн» и сейчас, когда, дом — уже сплошное пекло, собирается совершить еще один абсурдный подвиг: вызволить свой любимый «форд». Не в силах двинуться с места, я завороженно смотрю, как он бросается в огонь. В тот момент, когда он садится за руль, «меркюри» взрывается, и в небо возносится огненный искрящийся столп.
Протяжное громыханье, грохот, словно рев сотни водопадов. Такое кострище пожарным не одолеть, и от этого я испытываю нечто вроде злорадства. На этот раз мне вышибло рассудок окончательно. На пожар уже начинают стекаться зеваки.
Кашель выворачивает меня наизнанку.
— Фрэнк?
На какой-то миг аромат женских духов перебивает гарь. Джанет.
— Это была твоя мать, Фрэнк. С самого начала. Мистер Роуз понял это давно. Он только что мне звонил. Я знаю, что произошло у Кармен. Мои соболезнования. Искренние соболезнования.
Джанет ищет слова. Она классная, она хочет мне все объяснить, меня успокоить, как леденцом успокаивают ребенка, уложенного в постель со скарлатиной. В ее объяснениях есть все: болезнь и импотенция мужа, фрустрация жены, ревность матери, ее приступы смертоносного безумия. И все алиби Вэнис, которые не выдерживали простейшей проверки, как, например, эти сеансы в Veterans Circle, где на самом деле она не появлялась уже несколько недель, или эта выдуманная поездка во Флориду, которая дала ей необходимое время на убийство Мары. И наконец, мои молочные зубы, которые она хранила все эти годы, реликвии моего невинного детства, которые она вкладывала в рот своим жертвам.
— Понимаешь, Фрэнк, твоя мать хотела, чтобы ты принадлежал ей одной. Она вбила себе в голову, что должна устранить своих предполагаемых соперниц. Ее безумие — это последствие войны, подобное остальным, но более коварное и скрытое, чем ампутированная рука.
Джанет говорит, говорит. Дом горит. А я ничего не понимаю, или почти ничего. Все крутится слишком быстро для моих искореженных мозгов. И