У Али не получалось ни проснуться, ни двинуться. Получалось только дышать всё с большим трудом сквозь грохот, распирающий голову, шею и грудь. И думать тоже не получалось, в том числе о том, что ее так ловко обездвижило. Просто вошла в дверь, прищурилась от слепящего света, и хоба — ни шагнуть, ни повернуться, лежишь и пялишься в неровно покрашенную стенку. А дыхание и сердце заходятся, видимо, за компанию, подумала Аля, я же как сидела в кресле, так и сижу. Или нет? Надо проверить, решила она, но не успела: вокруг все дернулось и понеслось, а в ушах зарокотало странно, но знакомо, будто Амир опять балуется со скремблером.
И впрямь Амир, что ли? Почему такой писклявый? И где он притаился? К дьяволу детали — сама Аля где?
Она, похоже, медленно плыла в воздухе посреди огромной странной комнаты с окнами, за которыми вместо улицы была другая комната. Э, вообще-то не я тут Алиса, подумала Аля возмущенно, чего опять устроили падение в кроличью нору, вид сбоку? Но Але и такого вида не досталось. Она по-прежнему не могла ни шевельнуться, ни толком посмотреть, куда, собственно, плывет или падает, ни просто взглянуть вправо или влево — пол-экрана сразу перегораживала светлая помеха. А впереди маячила огромная белая спина, из-за которой и доносилось пищание, почему-то опознаваемое как голос не Амира, а Алисы. И Марка. И Карима.
Спина перестала плавно перемещаться, развернулась, показав на миг плоскую тележку с продолговатыми свертками, и повезла эту тележку к дальней двери. Тут Аля догадалась, что свертки — это спеленутые младенцы, младенцы — это ее команда, и сама она тоже плотно замотанный в пеленки младенец, которого кто-то несет на руках, а светлая помеха — чепчик или как там называется эта штука, которая у Амира вечно сбивалась на глаз, заставляя раздраженно гукать и пинаться. Теперь такой чепчик сбивается на глаз Али — вернее, ее персонажа, хотя какая уже разница. И разбирает Аля младенческое агуканье — ну как разбирает, улавливает общий смысл: Марк всех подгоняет, Карим призывает искать ключи, а Алиса спрашивает, заметили ли они собачку, эдак в стилистике не Алисы даже — в смысле, совсем не Алисы Фомичевой и не совсем кэрролловской Алисы, — а соседки по книжной полке, как уж ее звали, господи, ничего в памяти не осталось. В стилистике Мэри Поппинс и младенцев, беседующих со скворцом и солнечным лучом. Кто там следующий на полке, значит? Винни Пух, Питер Пэн или Маугли?
О-ой! Похоже, что-то из Барто или Гайдара. По крайней мере, в древних книжках именно этим авторам полагались картинки с неповоротливыми карапузами в громоздких шубках, перехваченных твердыми кожаными ремнями, и окольцовывающих лицо меховых шапках, из которых приходится выглядывать, как из иллюминатора. У Али, кажется, никогда такого обмундирования не было, а вот маму на древних фотках она видела и сильно жалела.
Себя она теперь жалела сильнее. Аля переминалась в утоптанном снегу возле металлической горки для катания, помятой и облупленной. Мокрые варежки у нее пахли железом, толстые шерстяные штаны и валенки покрылись чешуей наста, голова горела от жара, а спина еще и от ушибов о ступеньку перехода горки в ледяной язык. Ничего этого Аля знать и чувствовать, конечно, не могла, но как-то знала и чувствовала. Одновременно она чувствовала острое желание снова и снова влезать на горку по бурой вертикальной лестнице, уныние в связи с тем, что не справится с упражнением без посторонней помощи, и досаду на ребят, которые помогать не собирались и вообще не обращали на Алю никакого внимания, толпясь галдящей стайкой таких же упакованных пингвинов между мрачного вида качелями и неопознаваемыми аттракционами из обледеневшего металла, напоминавшими высохших насекомых. Аттракционы покачивались с тоскливым скрипом.
Она толком не могла ни видеть, ни слышать ребят, но почему-то была уверена, что трех-пятилетки в древней зимней одежде — ее компания, по-прежнему обидно Алю игнорирующая. Аля попробовала приблизиться к ним, махнуть рукой или хотя бы крикнуть. Ничего не вышло. Каждое движение упирало ее лицом в изумительно прорисованный кривоватый борт горки. Оторваться от него стоило больших усилий, и всякий раз оказывалось, что группа отошла от Али еще дальше. И дальше. И уже не догнать.
Разозлившись, Аля рванула с места так, что чуть не вывихнула руки, — и оказалась в гостиной домика. Но не в кресле с ноутбуком на коленях, а средь шумного бала, то есть буйных танцулек, устроенных полтора часа и кто ж упомнит сколько витков назад. То есть не в кресле, а на диване восседала Аля-персонаж, снисходительно наблюдавшая за безобразием вокруг, а Аля-игрок по-прежнему восседала в кресле. И остальные, насколько позволил судить поверхностный огляд, хотя бы здесь не отбегали все дальше, а пялились в свои экраны на заранее и навсегда, похоже, отведенных позициях.
Неизвестно, что было на их экранах, а на Алином опять творилась ерунда. Аля, как, кажется, и на последних танцульках, спокойно посасывала горячий морс из термокружки, время от времени салютуя Алисе. Та отрывалась по полной под любимый кей-поп, то и дело обращая к Але мокрое восторженное лицо. Остальные отрывались не по полной, а в меру темперамента, но строго спинами к Але. Даже Марк не бегал собачкой от коллектива к ней и обратно, а изображал звезду танцпола, колбасясь примерно на одном месте. Вот только место это незаметно ползло к Але.
Спины и плечи, качавшиеся слева от дивана, вдруг оказались перед ним, и почти сразу — рядом с Алей. Это приглашением считается, холодно удивилась она, подумывая встать, но встать было уже невозможно: массовое подергивание под гремящий BTS происходило у самого носа — можно лишь любоваться текстурой свитеров и стежками джинсов, восхищаться тщательной прорисовкой и пытаться понять, что происходит.
Аля попробовала отстраниться от Каримового, судя по массивности, фрагмента, уперлась, видимо, в стенку и, разозлившись уже всерьез на игру, ребят и все на свете, готова была гаркнуть в полный голос: «Что творите, а?!» — но для начала с силой отпихнула фрагмент обеими руками.
И навалилась тишина.
Аля стояла посреди тускло освещенной комнаты, похожей на школьный музей. Вдоль стен тянулись низкие витрины, похожие на древние парты со стеклом вместо крышки, а над ними висели скучные фотографии, в основном любительские, банальные, из семейных альбомов и телефонных галерей.
В музейчике не было никого, кроме Али.
— Народ, вы где? — негромко спросила она и прислушалась.
И звуков никаких тут не было.
Она открыла мессенджер и повторила вопрос там. Подождала. Сообщение недвижно покоилось на дне пустого стакана: никто на него не отвечал и даже не видел.
Аля поискала дверь, пожала плечами и пошла изучать экспонаты.
В витринах ничего интересного не нашлось — примерно тот же набор, что был свален на столе черной комнаты с часами, только всякий предмет возлежал отдельно и с поясняющей надписью, неподходящей или откровенно дурацкой. Возле кубика Рубика, каждый квадратик которого, оказывается, украшала буква, цифра или какой-нибудь значок, лежала полоска бумаги, на которой от руки было написано «Криптошифрователь», диск «Здоровье» именовался «33 1/3», а телефонный аппарат — «Управление внешних связей».
Аля некоторое время пялилась на кубик, пытаясь сообразить, что было бы написано на красной, например, грани, будь она собрана полностью, запуталась и раздраженно повела взглядом вдоль снимков. И растерянно заулыбалась, зацепившись за Алису.
Алиса гордо улыбалась, развалившись за рулем маминой машины. Мама Алисы сидела рядом и улыбалась снисходительно. Снимок был осенним, видимо, — да, Алиса хвасталась, что учится водить, а мама только за. Левее висело еще несколько снимков: Алиса там была пощекастей, помельче, а на первом — грудная. Если это, конечно, была она — хотя кого еще могла держать на руках молодая Алисина мама?
Три снимка правее оказались менее интересными. Алисина мама там была одна или с мелкой полосатой кошкой. Выглядело это странно, учитывая Алисину аллергию на котов. Мама Алисы тоже выглядела странно, утомленно и старо — или просто снимки не удались. Зачем такие вешать?