решился задать вопрос, хоть и примерно знал ответ:
– Как? Откуда ты это все узнал?
– Ты сам все рассказал, но не мне, а другому Лёнику. В той сюжетной ветке, в которой ты попал сюда на неделю раньше.
– На неделю? И что там? Я жив?
Он замешкался, но потом заговорил:
– Да, вроде, жив, но я не слишком подглядываю туда, там все слишком скучно.
– Стой, ты еще до этого сказал, что ты умер в одном из вариантов развития событий. Это как? Что ты видишь там?
– Там… Там просто пусто. Когда я подглядываю туда, то ничего не вижу, но каждый раз проходит какое- то количество времени. А умер я, когда твои знакомые из культа или еще кто- то пришли сюда и поперевешали всех- он улыбнулся- до меня они не добрались, я побежал к озеру, но плавать там и тогда совсем не умел. Пошел топориком на дно, окруженный пламенем. Я даже не знаю, с чего бы им было нападать на нас. Может из- за своих дебильных жертвоприношений?
Я молча сидел на краю стула, пытаясь освоить еще один гигантский пятитонный шмат абсурдной информации. Каждый раз выглядело это так, как будто мне сообщали о моей скорой смерти. Мои глаза были направлены в одну точку в углу комнаты, а мой разум взлетал далеко за эти деревенские домишки, поля и леса куда- то вверх, стараясь абстрагироваться и сохранить хотя бы каплю моей нервной системы. Гиппокамп, отвечающий за формирование эмоций и консолидацию памяти в моей маленькой голове, перегревался все сильнее и сильнее с каждым днем, проведенным здесь. Даже сейчас я не знаю, какой должна быть моя реакция на все происходящее? И нет никого, кто испытывал бы тоже самое.
«Сгусток мяса, обращенный в оболочку жалкого существа, называемого себя человеком, прекрати ныть и плакать. Чего ты жаждешь? Чего ты хочешь? Погрузиться в бескрайнее холодное тягучее пространство, полностью окутанное тьмой? Как можешь ты и не только ты называть себя человеком, если по сути, ты лишь жалкая гусеница, мечтающая отправиться в теплый кокон? Ты каждую секунду делаешь выбор в пользу существования в своем гнусном мясном мире, так откуда же ты черпаешь жалость к себе? Ты хочешь знать, что кто- то себя чувствует также? Консолидация жалости тебе не поможет. Хочешь знать, как себя чувствует кто- то другой? Знай, что пока ты не заслуживаешь даже жалости, все твои действия- это возня насекомого. Подними наконец эту штуку на твоих плечах, которую ты называешь своей головой и сделай что- нибудь, что присуще роду человеческому. Приспосабливайся, борись, уничтожай, захватывай»
Успел поставить только кавычки. Для собственного напоминания: каждый раз, когда будет идти подобная штука с кавычками, то знай, что писал это не я. Я просто подумал- «А что чувствовали другие Василе? Может им было бы также тревожно и грустно, и они бы тоже записывали бы это всё в свой дневник». Это какой- то очень грубый гость моего дневника. И очень напыщенный. Откуда только можно набраться этого всего? Но зато была хоть какая- то доля мотивации. Спасибо, неизвестный. Пусть будет господин К.
«Не называй меня так. Не давай мне чужих имен. У меня есть свое имя. Оно намного древнее всего, что ты когда- либо видел. Оно древнее всего, с чем мог бы ты когда- то сталкиваться.»
Я даже ручку убрать не успел, это еще что такое? Сейчас я даже не думал о другом Василе или чем- то подобном. И что делать, если такое будет врываться постоянно сюда в мой дневник? Во- первых, мне до этого никто не отвечал через дневник. Я думал, что эта коммуникация односторонняя. Подглядывание, как называл это Лёник. А тут вот есть даже реакция на мою писанину. Во- вторых, сначала я подумал, что все это пишет альтернативная версия меня,но теперь она отметается? Тогда кто? Кто- то к кому попал дневник? Есть вариант развития событий, при которых я выкидываю дневник? И куда он тогда попадает? Нужно спросить всё завтра. Так, на чем я остановился?
Мы оба молча сидели, пока Леник не подскочил со своего стула с веселым криком:
– Слушай, а давай на рыбалку сходим? Я очень люблю спортивную рыбалку. А ты любишь? Тут почти никто не любит, только Алексей Дмитриевич, а он ездит куда- то постоянно. Пошли!
Делать было нечего, к тому же, это сильно помогло бы развеять по ветру и остудить мой разум. У Лёника в доме оказалось довольно много удочек. Штук шесть я насчитал точно. Зачем столько много? Какие удочки, Василе? Че ты несешь? Не о том думаешь. Этот пацан. Чувствую, что знает он намного больше, чем говорит. Мы снова пришли к уже знакомому мне озеру. Она уже, видимо, дорисовала картину и ушла, поэтому нас никто не беспокоил. Только Богдан Алексеевич проходя мимо одобрительно кивнул и сказал зайти потом к нему. А куда бы мне еще потом заходить? Он подумал, что я решусь сегодня ночевать один в том доме? Во время рыбалки Лёник очень сильно притих, но мне удалось кое- что выудить из него:
– Слушай, а как тебе вообще одному живется? Тебе же совсем мало лет. Нужно же и готовить, стирать, убирать, держать дом в порядке.
– Мне помогают. Плюс, умение подглядывать очень сильно помогает по бытовухе. Я как будто прожил уже три- четыре жизни. Меня это немного старит.
За все время рыбалки мы не поймали ни одной рыбы, сначала он сидел расстроенным, но затем пошел небольшой дождь, Лёник повернулся куда- то в сторону леса и непродолжительное время всматривался куда- то в тучи. Потом он схватил мою удочку со словами- «Всё, с тебя сегодня хватит. Иди обдумывай. Тебя дядя Богдан ждет», а затем бросился быстрым шагом куда- то в сторону лесопосадки. Очень заботливо с его стороны. Я спокойным шагом дошел до места своего пребывания и на веранде меня действительно ждал Богдан Алексеевич. Он, завидев меня издалека, помахал, потом уже у входа он своим басистым голосом пригласил меня в дом со словами:
– Василе- Василе, заходи, попей чай, покушай, а потом у меня к тебе одно дело есть. Уверен, тебе будет приятно помочь! Да и дело интересное. Жду!
В итоге, его интересным делом оказалась починка какого- то странного двигателя и старой радиолы. Но жаловаться не могу, потому что было действительно интересно. Радиол до этого в своей жизни я не видел, а наши разговоры в основном были про что- то отвлеченное.