Читать интересную книгу Записки губернатора - С. Урусов

Бессарабское виноделие, дававшее населению губернии ежегодно около 12 миллионов ведер вина, страдало не столько от неудовлетворительной постановки специального образования и недостатка среди виноградарей и виноделов знаний и опыта, не столько даже от распространения филоксеры, с которой энергично и довольно успешно боролось местное земство, сколько от деятельности акцизного ведомства, успевшего уже, благодаря особым узаконениям, убить мелкое табаководство в губернии и занимавшееся с усердием, достойным лучшего дела, подрывом мелкого виноградного хозяйства в Бессарабии.

Управление местными акцизными сборами, конечно, по обязанности службы, стремилось увеличить в Бессарабии число мест продажи и потребления казенной водки и, таким образом, являлось конкурентом производителей виноградного вина. Заменяя, при помощи усиленного сбыта монопольки, легкое и веселое возбуждение, доставляемое виноградным соком, тяжелыми и мрачными галлюцинациями, вызываемыми нашей водкой, акцизники усматривали неблагоприятные для себя условия в дешевизне вина, которое, в качестве сельскохозяйственного продукта, не только было свободно от акциза, но и продавалось владельцами садов без выборки торговых документов. На эту-то последнюю привилегию садовладельцев и обращены были все усилия акцизного ведомства, а благодаря знакомым нам особенностям Бессарабии, борьба с садовладельцами велась под юдофобским флагом. Интерес фиска, столкнувшись с интересом местных виноделов, встретил на своем пути еврея, и дальнейшее направление деятельности акцизных чиновников получило, благодаря этому, вид борьбы с тем злом, которое обычно называют еврейской изворотливостью.

Владельцы виноградников могут свободно и беспошлинно продавать вино из своих собственных садов, и, в таком случае, помещения, где продажа вин производится, не облагаются никакими сборами. Нашлись евреи, и даже в большом количестве, обзаводившиеся десятками-двумя виноградных лоз, которые они сажали на нескольких квадратных саженях земли, в городах и местечках, или же в тех немногочисленных имениях, которые были приобретены евреями еще по старому закону, становясь, таким образом, владельцами виноградников. Снабдив себя удостоверением какой-нибудь управы о принадлежности им виноградника, они затем преспокойно торговали вином из своих квартир. Хотя это вино покупалось ими на базаре, но метки на вино не положишь, и потому выходило так, что виноградная лоза в Бессарабии давала евреям больше вина, чем некогда в земле обетованной, где виноградную кисть, по библейскому преданию, с трудом несли два человека. Как ни старалось акцизное ведомство прекратить столь явное нарушение цели и смысла благоприятного для виноделов закона, но запретить евреям продажу вина оно не могло: дело было устроено чисто и по форме. Тогда взялись за него с другого конца. Было предпринято обширное исследование с целью доказать необходимость ограничительного толкования садовладельческих прав. Были собраны факты и цифры, доказывающие, что законодатель, в своем попечительстве о нуждах сельского хозяйства, жестоко обманут, и что льготный закон способствовал лишь развитию еврейской эксплуатации. Вооружившись обширным материалом, акцизное ведомство возбудило и довело до сената одно, незначительное само по себе, но принципиально важное, дело о торговле вином из собственного сада и добилось от сената разъяснения, что «хотя садовладельцы могут беспошлинно торговать вином из своих помещений, но для этого необходимо, чтобы помещения эти находились при их виноградных садах».

В руках акцизного ведомства появилось давно желанное оружие. Свободная торговля вином по всей Бессарабии была бы фактически прекращена, если бы новое сенатское разъяснение получило повсюду применение. Но лекарство оказалось опаснее самой болезни, и губернское начальство вступило по этому поводу в борьбу с управлением акцизными сборами, имея на то очень веские основания.

Смысл внесенного сенатом новшества понять не трудно. По условиям хозяйства, под виноградные сады отводятся обыкновенно места, неудобные для земледелия: пригорки, скаты, освещенные солнцем, каменистые земли и т.п. Они разбросаны по всему земельному участку владельца, жилое помещение которого очень редко соприкасается с виноградником, настолько редко, что в моем контр-представлении министру финансов я насчитал таких помещений всего 70 на тысячу владений. Отсюда ясно, что сенат, направив свое решение против еврейских хитростей, на самом деле, конечно бессознательно, отменил действие важного для благосостояния края закона. Всего интереснее в данном случае то, что новая практика акцизного ведомства всего менее коснулась именно евреев, натыкавших свои виноградные лозы большею частью около своих жилищ, и, наоборот, застала врасплох настоящих садовладельцев, которым предстояло отныне или строить около каждого клочка виноградника жилое помещение, или уничтожить виноградники, заведя новые вокруг своих жилищ.

Это последнее обстоятельство придало мне бодрости, и я, не опасаясь упреков в покровительстве евреям, писал и телеграфировал министру финансов и даже включил жалобу на разорение края в свой всеподданнейший отчет. В результате последовала сначала отсрочка, а затем и отмена запрещения, грозившего окончательным торжеством водки над вином. Свои заметки о тех особенностях деятельности различных учреждений Бессарабии, которые показались мне достойными упоминания, я закончу описанием одного благотворительного установления, в котором я, по должности губернатора, занимал председательское место. Кстати, я отдохну от постоянного участия евреев в моих описаниях. Детский приют, о котором я хочу рассказать, не имел с евреями никакого соприкосновения.

Кишиневский приют для девочек-сирот помещался в собственном, красивом и просторном доме. В нем воспитывалось семьдесят девочек разного возраста под попечительным управлением совета, в котором, кроме меня, заседали главные должностные лица губернского города. Совет собирался редко, и все обязанности его исполнялись директором приюта X., который называл приют своим созданием и детищем и в течение целого года втирал мне очки своим суетливым хвастовством и уверениями, что «пока Петр Петрович у дела, начальство может спокойно спать». Я уже собирался, осенью 1904 г., отправить в Петербург составленное X. обширное представление, в котором плодотворная деятельность Петра Петровича описывалась в самых радужных красках и настойчиво испрашивался для него чин действительного статского советника, когда жена моя, заведовавшая подобным приютом в Москве, обратила мое внимание на то, что содержание каждой пансионерки в Кишиневе стоит более 300 р. в год, при готовом помещении, и что девочки эти, по окончании курса, оказываются ни к чему не пригодными. В Москве, при таких же условиях, ежегодное содержание пансионерки стоило 140 рублей, и результаты получались лучшие.

Среди наших близких знакомых я встретил совершенно определенное убеждение относительно того, что в приюте дело ведется не безукоризненно, что расходы его можно было свободно сократить тысяч на пять в год, а также, из различных справок, убедился в правильности мнения относительно непригодности получаемого воспитанницами образования.

Пришлось поневоле вникнуть в дело и заняться ревизией приютских книг. Просидев два дня в приюте, я обнаружил, что служащие в приюте получают не то жалованье, в котором расписываются, а значительно меньшее, а, главное, что пожертвования, собираемые с местных торговцев-благотворителей, не записываются никогда в книгу. Мука, уголь, дрова, материи, белье и обувь, за которые неоднократно выражались мною жертвователям благодарности, отсутствовали в совершенно чистой книге пожертвований, но аккуратно перечислялись в книге покупок, хотя не сразу, но постепенно, по мере необходимости в удовлетворены приюта поименованными предметами. Словом, если, по приблизительному подсчету, цифра 5.000 рублей, ассигнованная на потери и прочеты общественным мнением, и оказывалась преувеличенной, то, во всяком случае, в наличности беспорядка сомневаться было невозможно.

Мне было очень неприятно поднимать это дело, так как X–и занимали в Бессарабии прекрасное общественное положение. После Крупенских это была самая многочисленная семья: предстояли ссоры, обиды, и, как мне казалось, нельзя было в данном случае миновать обращения к суду. Однако, я решил собрать совет и доложить ему результаты моего исследования. В это время я уже готовился покинуть Кишинев, и мне очень не хотелось заваривать всю эту кашу, но поступить иначе я не считал себя в праве.

Собравшемуся в полном составе совету я выяснил свое мнение о допущенных в приюте непорядках. Не называя и не обвиняя никого, я привел только вышеупомянутые факты и просил совет назначить подробную ревизию приютских дел. Директор краснел, горячился, заявил о своем выходе в отставку и старался объяснить замеченные упущения отчасти недосмотром, отчасти несовершенством счетоводства, благодаря которому пожертвования не показывались будто бы ни в приходе, ни в расходе, а являлись дополнением к проведенным по книгам затратам на содержание приюта. Это объяснение было совершенно невероятно и никого не убедило, хотя внешнее приличие по отношению к директору было соблюдено. Окончательное суждение о докладе было отложено, назначена была ревизия дел и счетов, а свой доклад я собственноручно записал для приложения к протоколу заседания.