в яме, но не стал святотатцем и отступником; перед вратами храма он бросился к ногам разрушителей, и на него пали первые удары кирки; он был при смерти и все- таки выжил; его заточили в темницу еще на двадцать лет, и он вышел из нее стариком, но сохранил детскую веру. С тех пор он скитался в пустынных местах, ибо не только смертное его существо было подвергнуто отлучению от людей, но запрещено было и вспоминать и думать о нем; всякого, кто произнес бы его имя, потащили бы на правеж и шесть раз вздернули бы на дыбу над горящим костром, обозначающим геенну адову.
В голосе Соломона Пурка звучала не столько суровость, сколько скорбь.
— О безумные отроки! По неведению своему или по наущению лукавого поддались вы обольщениям своего покровителя Оранского и следуете за ним на путях ереси?
И почтенный старец заклинал нас восстановить обряды и устав нашей протестантской церкви. У меня так и стоят перед глазами «Сыны Израиля» и среди них Пужуле; как низко склонили они головы и, сгибая спину, каялись в своей вине. И никогда не забыть мне, каким было в тот час лицо Франсуазы-Изабо Дезельган, каким звонким стал ее голос, когда она, крошка Финетта из Боръеса, ошеломила всех нас, бесстрашно оборвав старейшину Трех долин, дав ему, по правде сказать, настоящую отповедь. Право, я до сих пор опомниться не могу! Какой высокой показалась мне Финетта, когда она, устремив взор к зеленому своду каштановой рощи, воскликнула:
— Боже великий! Раз нет у нас больше ни школ, ни учителей и некому научить нас служить тебе, вдохнови нас! Ведь мы хотим лишь одного: служить тебе.
Она дрожала всем телом, словно лист под ветром, вся кровь бросилась ей в лицо.
— Несчастное дитя! — тихо промолвил старец.
Однако же в девочке, подруге наших детских игр, обитала чудесная сила, впервые явившаяся нам, — все больше казалось, что некто иной, могущественный вещает ее устами, что исполненные глубокого смысла слова ее кем-то были внушены ей. Мы только еще вступили в пору отрочества, ко времени отмены Нантского эдикта у самого старшего из нас еще не прорезались зубы, все было отнято у нас, прежде чем мы до чего-нибудь коснулись; пас всячески отстраняли от веры отцов наших, ревностно старались держать нас в невежестве, и вот происходило невероятное: гонимая вера завладевает нами и разгорается в нас небывалым пламенем!..
Звонкий голос Финетты не стихал до тех пор, пока не произнесла она напоследок слова Франсуа Вивана: «Мы люди неученые, стало быть, и не можем рассуждать вкривь и вкось!»
Настала тишина, столь глубокая, что слышно было, как треплют овечью шерсть во дворе дядюшки Пего, на хуторе Лупино.
— Дитя мое, — промолвил наконец старец. — Я тоже муку принял и знаю: когда впадаешь в отчаяние, это господь испытывает тебя, победи безнадежность, и вера твоя укрепится…
— Старик! Молитвами не одолеешь мушкетов!
Разумеется, я узнал в таком ответе речи гончара Никола
Жуани, желавшего отдать делу господнему все, чему научился в солдатчине, когда его насильно отдали в Орлеанский драгунский полк, но до чего ж невероятно было, что слова бывшего вахмистра, шедшие наперекор мыслям мудрого старца, произносит та самая Финетта, которая у себя дома в Борьесе от робости не говорила за столом и лишь коротко отвечала на вопросы отца.
Старейшина Трех долин положил свою большую исхудалую и жилистую руку на плечо Финетты.
— Нет, одолеешь, дитя мое, если восстанут воины предвечного. Забудьте о кощунственном роптании и в радости душевной перенесите испытания, кои господу угодно будет возложить на вас. Лишь в муках обретете спасение и в словах сих истина, ибо господь есть любовь.
И, устремив взгляд в высоту небесную, старик взмолился:
— Господи боже, прости им… И скорее, скорее верни сюда добрых твоих пастырей!
И тогда неведомый голос вновь вошел в Финетту, да с такой силой, что девочку даже приподняло с земли; все ее маленькое тело содрогалось, мы, казалось, видели, как этот голос проникает в него.
— Ты, завершающий долгую жизнь, старец, исполненный кротости агнца, ужели никогда не приходила тебе мысль, что если предвечный подвергает нас испытанию, отдавая нас волкам на растерзание, то делает он сие не для того, чтобы жирели волки, а для того, чтобы испытуемые победили волков.
Старейшина отшатнулся от Финетты и поднял свой посох. Я уж испугался, как бы он не ударил ее.
— Никогда!.. Господь велит нам терпеть и смиряться! Господь осуждает мятежников и мятежи!.. Господь запрещает приходить с оружием на собрания верующих! Господь повелевает во всем повиноваться королю!.,
И старец двинулся в путь, уводя за собою свое стадо, как вдруг Финетта крикнула вслед пастырю слова, поначалу для нас непонятные.
— Старик, тебе будут видения…
Почтенный Соломон Пурк остановился и, обернувшись, выжидающе смотрел на нас. Фрапсуаза-Изабо Дезельган воскликнула:
— Сказано в писании: «дети ваши будут пророчествовать, а старикам вашим видения будут!»
Старейшина Трех долин оперся обеими руками на высокий посох и долго стоял, опустив на руки чело свое. Наконец он поднял голову, окинул всех нас взглядом, открыл было рот — хотел что-то сказать, но промолчал и, покачав головой, пошел по дороге тяжелым шагом.
* * *
Настала осенняя непогожая пора, но еще более, нежели первые холода, не давал нам собираться внутренний разлад.; «Сыны Израиля» неохотно откликались на призыв Пужуле, и как-то раз маленький Вериисак даже заявил:
— Кто проповедует без дозволения, лишен будет причастия и отлучен от церкви.
Другие же, куда менее сведущие в канонических правилах, уснащали наше славное севеннское наречие обрывками церковного языка, которыми пичкали нас по воскресеньям: «пропозант», «апостольство», «рукоположение», хотя никто из нас не понимал их смысла. Толстяк Луи из Кабаниса, не умевший сосчитать, сколько у него пальцев, смело ссылался на вероисповедание наших предков, утверждая, что никто не. имеет права толковать священное писание по-своему.
Старейшина Трех долин, пробывший в уединенных местах почти двадцать лет, ходил теперь из селения в селение, возвещая новую напасть, обрушившуюся на Севенны, а именно: пришествие лжепророков, — беда еще более губительная для протестантской церкви, нежели зверства драгун.
— Гонители лишь отнимают у нас телесную жизнь и Земные блага, а лжепророки губят наши души! — твердил в каждом доме неутомимый скиталец, и после его предостережений матери не выпускали детей за ограду двора. Мы узнали о том лишь позднее, когда достопочтенного Соломона Пуэка, слишком смело бродившего по хуторам и деревням, схватила конвульсия стража, — говорят, по доносу Шабера, хозяина гостиницы в Шамбориго. (Не зря сложена пословица: богатому во