Читать интересную книгу Ожерелье для моей Серминаз - Ахмедхан Абу-Бакар

Два года работал я в каменном карьере, да так, что три пота с меня лилось. Вот так и стал я убийцей,— глубоко вздохнув, закончил он рассказ.

— Но ведь ты сказал, что убил троих, если не больше.

— Так и есть. Разве не равносильно убийству, что я потерял свою любимую жену? Я вот сейчас иду от ее родителей, они наотрез отказались вернуть мне мою Чату, да и она разговаривать со мной не захотела. Выходит, что как жену я убил и ее. Вот уже двое!

— А третий?

— А третий я. Можно ли считать меня живым, если ни друзьям, ни родным я не могу на глаза показаться? И теперь я думаю, что зря всерьез не повесился. Хотел вроде испытать, а сейчас, кажется, так бы и наложил на себя руки, — сказал он и, щелкнув затвором, спрятал свой амузгинский нож.

Вот так убийца! Недаром горцы говорят: не вешайся на виду — людей насмешишь. Я просто не знал, как отнестись к этому рассказу. Смешной случай, но сделал человека несчастным. Услышь эту историю мой дядя Даян-Дулдурум, он бы надорвал живот от смеха. Но я, глядя на этого удрученного человека, не мог даже улыбнуться. Если бывают в жизни смешные трагедии, то это она и есть.

— Куда же ты направляешься?

— Куда ноги приведут.

— Как это?

— Может, к виноградарям подамся, утопить свое горе в вине, может, к рыбакам — сейчас, говорят, путина начинается. Может, лодка моя перевернется в море и я пойду ко дну — плавать-то я не умею. Утону — тем лучше. Мне сейчас все равно — море или небо, мороз или жара... Я готов пойти на все, лишь бы смыть с себя позорное пятно убийцы. Я даже просил, чтоб меня вместо собаки в ракету посадили и в небо запустили, черт со мной!

— Ну и что?

— Ничего. Ответили: «Не представляется возможным». Коротко и ясно. А жизнь без жены для меня не жизнь.

— А ты, чем горевать, женись на другой.

— Эх, ты! Молодой еще, ничего в любви не понимаешь... Ты хоть раз в жизни влюблялся?

— Конечно, — обиделся я. — Много раз!

— Ну, это, друг, не любовь! — Мне даже стало как-то не по себе, что убийца назвал меня другом. — Это как бабочка с цветка на цветок порхает. А любовь — это стремление к одному-единственному в мире цветку. Нет, никогда в жизни я на другой не женюсь.

— Ну, а если твоя Чата не вернется?

— Все равно я только ее буду любить.

Дороги наши расходились — мне надо было на север, а он пошел на восток, к Каспию, все дальше и дальше от своего аула Цовкра. Попрощались мы, я пожелал ему удачи и направился прямиком в древний аул Губден.

3

Издавна по Стране гор идет слава о губденских красавицах. Многие певцы воспевали героя, которому посчастливилось встретить девушку из Губдена. Пятнадцатидневная луна сияет, как лицо этой горянки, а двухдневная луна тонка, как ее стан.

Даян-Дулдурум много рассказывал мне о Губдепе. По его словам, если и сохранился в Стране гор аул, где верующих больше, чем неверующих, то это Губден. А ведь раньше его жителей называли гяурами, потому что они в мечеть приходили со свечками, словно в церковь, и вместо суры Корана распевали песни слепого певца.

Говорят, свалились в один год на губденскую женщину три несчастья: муж умер, сдохла коза и мачайти сносились. И закричала она, обратив взор к небу:

— Эй ты! Здорового мужа убил, козу собакам отдал, мачайти стоптал! Слезай вниз, синезадый, я тебе покажу, как в мирские дела вмешиваться!

Вообще все горцы в прежние времена считались плохими мусульманами. Сказал же о нас как-то умный человек, что скорее горец откажется от ислама, чем от обычая предков, пусть даже это будет обычай без штанов ходить.

А в наше время губденцы, видно, решили наверстать упущенное по части общения с небом. Хотя мулла у них в ауле такой мошенник... Но с ним мы еще встретимся.

Основан был Губден на холмистых песчаных предгорьях еще во времена Тимура, к имени которого горцы прибавляли «ланг», что значит «хромой». В борьбе с этим жестоким пришельцем отличился некий горский вождь по имени Губден. Был он крив на один глаз, и потому битву, которая произошла у Тимура с Губденом недалеко от Шам-Шахара, горцы до сих пор называют битвой кривого с хромым. Когда кривой почувствовал, что хромой теснит его к горам, он остановился со своим малочисленным отрядом на том месте, где сейчас стоит аул Губден. Приказал разбить шатер и сказал воинам: «Назад ни шагу! Ждите меня здесь до первой звезды, а если я не вернусь к тому времени, то первыми убейте мою жену и дочь». Вскочил он на коня и был таков.

Примчавшись в стан хромого, он сразу предстал перед ним.

— Я, кривой, хочу задать тебе, хромому, один вопрос: если мать обидела тебя, неужели ты думаешь, что, завоевав весь мир, перестанешь хромать?

Призадумался хромой: никто еще не смел обращаться к нему со столь дерзким вопросом. А ведь действительно, хоть весь мир завоюй — хромоты не скроешь!

— А что же мне, по-твоему, делать, чтобы хоть скрыть хромоту?

— Ты видишь, что я кривой?

— Вижу.

— Но слышал ли ты об этом когда-нибудь от других?

— Нет, не приходилось.

— Так вот, если не хочешь выставлять напоказ свою хромоту, возвращайся домой, — сказал Губден. — Иначе, клянусь, не я, так другой кривой появится на свете, и мир, который ты сделал хромым, сделает кривым. Зачем же нам навязывать матушке земле наши уродства?

И могущественный повелитель внял голосу разума и отступил. А Губден вернулся к своему отряду, и говорят, что губденские красавицы пошли именно из его рода, ибо он очень хотел, чтобы мир был прекрасен.

Шел я по дороге к Губдену необъятными виноградинками, принадлежащими знаменитому Геджуху и совхозу имени Алиева. Сказочный зеленый ковер с ворсом выше человеческого роста укрыл долину Таркама.

Остановил меня по дороге геджухский виноградарь и попросил помочь ему сгрузить с машины опрыскиватели. Будешь, говорит, пить вино урожая этого года, вспомни день, когда помог моей бригаде защитить лозы от самого жестокого врага — мильдии.

Я вспомнил слова моего дяди Даян-Дулдурума о том, что сегодняшнее яйцо лучше завтрашней курицы, и, когда мы сгрузили механизмы, заметил будто в шутку:

— Лучше бы ты угостил меня вином прошлогоднего урожая!

Тот обрадовался, воскликнул:

— А почему бы и нет, парень? Это чудесная идея! Пока подъедет машина с моей бригадой, мы здесь погреемся.

И вытащил из машины четверть вина и кружку.

Пока мы пили с ним в тени виноградных лоз, вспомнил я историю о древнем египтянине, который впервые посадил это благословенное растение и стал за ним ухаживать. Ударила тогда страшная засуха, и, чтобы спасти свою единственную лозу, он не нашел иного выхода, как зарезать павлина и полить его кровью землю. Но это не помогло, лоза стала чахнуть. Тогда египтянин убил льва и оросил виноград его кровью. А затем пришлось ему пожертвовать ради винограда даже своей ручной обезьяной и после всего — свиньей. С тех пор и случается так, что выпьешь немного вина — расцветешь, как хвост павлина, добавишь еще — заговорит в тебе лев, опорожнишь новую кружку — и станешь напоминать своего отдаленного предка. А если напьешься сверх всякой меры — станешь свинья свиньей.

Мы с геджухцем остановились вовремя, еще, пожалуй, на павлиньей стадии. Мой новый приятель даже воскликнул: «Жаль, друг, что моя мать не была женой твоего отца, — были бы мы тогда с тобой родные братья!» Но так как бригада не появлялась, мы пробудили в себе немного льва и в эту приятную минуту легкости и веселья, которую я никому не советую переступать, расстались. Я поблагодарил геджухца за щедрость, пожав обеими руками его натруженную молодецкую руку, и двинулся дальше.

Благодатная здесь земля, богатая. Недаром говорят, что если бросить в нее отрубленный палец, вырастет человек. Наслышался некий сирагинец рассказов о здешнем плодородии и решил сам в этом удостовериться. И только стал он спускаться в долину Таркама, полил ливень вроде того, что застиг меня сегодня. На сирагинце была длинная баранья шуба, она вся намокла, и полы, отяжелев, поволоклись по земле. Воскликнул горец:

— Поистине пришел я в благодатное место! Здесь даже шубы вырастают! — И, недолго думая, обрезал кинжалом полы у выросшей шубы, думая сшить из них дома папаху. Но, воротившись домой, вдруг обнаружил, что шуба его, хорошо просохшая в дороге, стала ему чуть не по колени. И тогда сирагинец заключил: — А на нашей скудной земле усыхает даже и то, что выросло в долине Гаркана.

Дорога, по которой я иду, словно главная артерия Страны гор. В обе стороны течет непрерывный поток машин. С курортов Северного Кавказа мчатся в Закавказье комфортабельные автобусы — едут туристы посмотреть на древние стены города Железных ворот — Дербента, на знаменитую Джума-мечеть, где в тени ветвистых платанов некогда в задумчивости восседал автор «Графа Монте-Кристо». Грузовики со свистом разрезают прозрачный воздух, ни пылинки не поднимется после прошедшего дождя. Через дали дальние и сюда долетает свежий морской ветерок, так и хочется разбежаться, взмахнуть руками и полететь, как во сне. Мне часто снится ночами, что я стою на крыше нашей сакли, подпрыгиваю и вдруг взлетаю выше телефонных проводов, высоковольтной линии, туда, в синеву, где могут держаться только птицы. А люди внизу дивятся: «Ну и чудо! Наш Бахадур полетел! Какой герой!»