не может ждать и, психанув, оставляет её на столе.
— Может, тогда ты с ним по-мужски поговоришь? — говорю ему в спину.
— Тебя просит. — Уходит муж, отмахнувшись.
Я вытираю ладони о полотенце и, улыбнувшись дочери, подношу трубку к уху.
— Слушаю.
— Привет.
И внутри всё обрывается. Он звонит нам домой, он снова врывается в моё личное пространство слишком близко. Услышав знакомый хриплый голос, я пугаюсь, отвернувшись к холодильнику.
Маргаритка выбегает из комнаты, бросив уроки. Так бывает всегда, как только я отвлекаюсь.
— Ты с ума сошёл, звонить сюда? — шепчу я едва слышно.
— Хотел убедиться, что муж действительно существует.
Странное ощущение. С одной стороны, ужас и отвращение от того, что грешная фантазия опять встретилась с реальностью, а с другой… Мучительная, вкусная дрожь от того, что он снова проявляет ко мне интерес. Нашёл домашний телефон и звонит. Запретное пугает и будоражит, выкручивая жилы. Неправильно и абсолютно точно не должно повториться. Может узнать Маргарита. Может услышать Ваня.
— Вы ошиблись номером, — говорю громко и чётко.
— Хочу тебя увидеть. Сегодня. Прямо сейчас.
Его настойчивость возбуждает. Кожа вспыхивает, сама собой становясь остро чувствительной. От мысли, что прямо сейчас я снова могла бы встретиться со “своим” учителем, поцеловать, прижаться, заняться с ним сексом, сквозь тело проходит нечто сладкое и томительное. Непроизвольно потираю шею. И выгибаю спину, меняя позу.
— Это невозможно.
— Давай я приду прямо сейчас. Я соскучился.
Испугавшись, оглядываюсь на дверь. А вдруг и вправду явится? От него можно ожидать чего угодно.
— Прекрати! Не надо больше приходить ко мне домой. Никогда.
Он смеётся.
— Ольга Вячеславовна, да вы лицемерка, прикрываете свою страстную натуру притворной добродетелью.
— Я действительно не хочу, — выдыхаю, — чтобы ты сюда приходил.
— А твой муж знает, какой ты бываешь, ммм, несдержанной в постели? Для него ты тоже такая?
— Хватит на меня давить, — нервничаю, бесконечно оборачиваясь на дверь.
— А я-то думал, тебя заводит моя настойчивость.
— Я вешаю трубку, Алексей. Всё, что начинается с такой страсти, заканчивается очень плохо.
Я почти вижу, как он ухмыляется.
— И часто с тобой случалась подобная страсть, Оль? — хрипло выдыхает он, пуская по телу очередной табун пьяных мурашек.
Со мной вообще никогда такого не было, и я абсолютно точно понятия не имела, что так бывает.
Он расценивает моё молчание по-своему.
— Если ни разу обо мне не думала, трубку повешу я, и больше мы не увидимся. Я не сумасшедший, Оль. Просто не хочу, чтобы это заканчивалось.
Он держит паузу, а потом добавляет:
— То, что между нами, — нереально...
— Глупо, — перебиваю его, огрызнувшись.
— Горячо… Придёшь ко мне? Я хочу тебя. Ну же.
Сердце замирает, потому что я затягиваю с ответом и учитель вдруг вешает трубку. Сам! Первый!
Прерывистые гудки оглушают меня, они как набат бьют по голове чёткими, отрывистыми ударами. Это же хорошо, если между нами — всё? А если между нами и вправду всё?
Я тут же задыхаюсь, будто попала в безвоздушное пространство, в вакуум, где выкачали весь кислород. Он выкачал. Он играет со мной. Он, чёрт побери, опять дергает за ниточки. Так было с первого дня, но эта игра будоражит меня, сводит с ума, возбуждает, спасает, возвращая к жизни.
Он повесил трубку и сказал, что мы больше не увидимся…. И теперь уже страх иного характера окутывает меня от кончиков пальцев до кончиков волос. Тело как будто леденеет, покрываясь мерзкой коркой. Мы никогда больше не увидимся?! Ни разу, ни единого прикосновения? Ни одного поцелуя? Никогда? Ни при каких условиях?
И снова только пакеты, уборка и стирка? И мытьё под столом, где навалены бутылки и упаковки?
Я медленно отношу стационарный телефон на базу, смотрю на дочку, сидящую на ковре возле своего отца и вырезающую что-то из детского журнала. Знаю её привычки и увлеченность подобными играми, она может сидеть так часами. А Ваня по-прежнему у компьютера, в наушниках.
Растерянная и запутавшаяся, я возвращаюсь на кухню. На столе входящим сообщением мигает мой мобильник. В нём адрес и всего несколько слов: «Иди ко мне».
И я сама не понимаю, как беру бутылку жидкости для мытья посуды и бездумно переворачиваю её в раковину, выжимая всё, без остатка. В комнате ничего не меняется: Марго играет, а муж сидит спиной к двери, дёргая мышку, щёлкая по клавишам.
— У меня «Фэйри» закончилось, — объявляю в пустоту.
Маргаритка улыбается мне и, кивнув, продолжает вырезать. Никто не обращает внимания на то, что я иду в спальню и достаю из комода красивое бельё. Снимаю с вешалки свитер, беру с полки джинсы, воровато оглядываясь, проскальзываю в ванную комнату и за минуту намыливаю всё тело, наскоро принимая душ. Радуюсь, что вчера обновила эпиляцию и с утра помыла голову.
Надеваю полупрозрачные белые трусики и такой же лифчик, натягиваю свитер и джинсы. Взяв пакет, обуваюсь и выхожу на улицу. Приходится вызвать такси, потому что улица, названная учителем, далеко от моего дома
Он открывает почти сразу. Увидев меня на пороге, довольно жмурится и, собрав ткань моей крутки в кулак, грубо дергает к себе, впечатывая свой рот в мои губы. Голодным и очень глубоким поцелуем, лишая меня остатков мозга и дыхания.
* * *
По дороге сюда, на заднем сиденье потрёпанного «рено логан», меня окутывало запретное, манящее желание и тормозило понимание опасности и бессовестности происходящего. Весь путь к дому учителя я останавливала себя, порываясь заставить таксиста повернуть обратно. Мчаться куда-то в ночь поздним вечером — непозволительная роскошь для матери, жены, хозяйки дома, на которой, по сути, всё держится. И я правда хотела бы прекратить, но уже не знала, как это сделать. И таксист на меня смотрел с подозрением, хотя всё это лишь мои домыслы, не мог он знать, что я ехала совершить преступление. Если до этого я ещё могла бы оправдаться тем, что учитель нашёл меня сам: принудил, заставил, надавил и уговорил — то теперь я, дрожа от сумасшедшего предвкушения, от огня и страсти, сама перешагнула черту, и не было мне извинений.
Переступив порог и тяжело дыша, будто загнанная лошадь, я смотрела на него, как на шкатулку с секретом. И интересно и боязно. И хочется узнать о нём всё, и страшно погрязнуть окончательно. И где-то там, на задворках сознания, всё ещё мелькали огни