Читать интересную книгу Морские тайны - Глеб Голубев

Днем в библиотеке возникла очередь желающих подробнее ознакомиться с нашим актом. Вполне возможно, многие захотят принять участие в конкурсе, народ на «Богатыре» весьма любознательный и с фантазией.

Сергей Сергеевич несколько раз в течение дня уединялся с начальником метеослужбы профессором Андрияном Петровичем Луниным и о чём-то с ним совещался.

Лунин под стать Волошину, тоже большой оригинал и выдумщик. Выглядит он величественно и живописно: уже немолодой, ему под шестьдесят, рослый, плечистый, обветренное и загорелое до черноты лицо под шапкой совершенно седых волос.

Несмотря на начинающуюся полноту, в движениях Андриян Петрович быстр и по-юношески порывист.

«Небесный кудесник», как его все называют даже в глаза с легкой руки Волошина, весел, остроумен, и прогнозы погоды на ближайшие сутки, какими начинает он ежедневные «оперативки», доставляют всем наслаждение и задают хороший тон для работы на целый день. Лунин много постранствовал по свету, дрейфовал и на плавучей станции в Арктике, дважды зимовал в Антарктиде.

Так что я с большим нетерпением ожидал, что же он расскажет нам вечером.

Да и у всех любопытство нарастало, особенно после того, как Волошин за обедом встал и объявил весело:

— Первый приз предлагается такой: бюст барона Мюнхгаузена, покрытый прекрасным, особенно издали, металлом, имитирующим золото, с приложением полного собрания правдивейших сочинений прославленно­го путешественника. Нет возражений?

— Нет! — дружно ответил хор веселых голосов.

Общее томление несколько разрядила очередная океанографическая станция, начатая вскоре после обеда. Хотя маршрут нам пришлось несколько изменить, буксируя «Лолиту» к месту встречи с катером, ученые решили не терять времени зря.

Пока они колдовали с приборами, послали шлюпку, чтобы сменить вахтенных на «Лолите». Вместе с ними отправился и секонд. Мы видели, как он, надев легководолазный костюм, нырял вокруг шхуны, видимо, осмат­ривая её корпус, а матросы следили, чтобы поблизости не появились акулы.

— Обнаружил что-нибудь любопытное? — спросил я у Володи, когда они вернулись.

— Так, пустяки, — туманно ответил он. — Мелочь. Пойду доложу кэпу, как он решит — записывать в акт или не надо.

Пробыл секонд у капитана довольно долго, а вернувшись, молча протянул мне одну из узеньких полосок бумаги. На них было напечатано под копирку:

«На форштевне шхуны обнаружены три зазубрины глубиной от семи до двенадцати миллиметров — одна на уровне ватерлинии и две ниже её. В самой глубокой зазубрине (12 мм), расположенной на ватерлинии, застряли обрывки капроновой, видимо рыболовной, сети болтающиеся по обеим сторонам форштевня».

— Велел подклеить в акт, — сказал Володя.

— Но чего такие пустяки в акт записывать? — удивился я. — Подумаешь, три зазубрины. Они же всё время среди атолловых рифов плавают, немудрено днище оцарапать. И рыбачьих сетей в каждом атолле наверняка немало понаставлено.

— Приказано вклеить. А приказы, как тебе известно, обсуждению не подлежат, — сказал Володя и отправился в библиотеку — подклеивать вставку в отчет.

Всё необычно быстро поужинали и поспешили на кор­му, занимать места под вертолетной палубой, где обычно устраивают киносеансы. Сегодня, по-моему, тут оказались решительно все, кроме стоявших вахту. Ни один захватывающий детектив не собирал столько зрителей. Все места были заняты — и на спардеке, и на трапах, и у поручней. Заполнили даже «галерку» — вертолетную площадку.

В тропиках, вблизи экватора, вечер наступает рано. Зимой уже в шестом часу темно, хотя как-то дико звучит слово «зима» по отношению к началу июля. Не первый раз плаваю уже в южном полушарии, а всё никак не привыкну, что времена года тут «наоборот» по сравнению с нашими, а жарища всегда, какая редко бывает у нас летом.

Закат угасает так быстро, словно некто на небесах поворачивает выключатель и сразу тушит свет. И вот уже над нами сияет небо, украшенное непривычным узором созвездий. Прославленный и воспетый поэтами Южный Крест едва заметен на самом краю небес, узнать его можно, лишь попривыкнув. Гораздо величественнее сиял Орион, в самом зените, на месте привычных нам с детства Большой Медведицы и Полярной звезды.

Всё было уже готово к заседанию «Клуба рассказчиков». На маленьком столике стояли микрофон, термос, видимо, заботливо наполненный охлажденным соком или лимонадом, стакан и бюст барона Мюнхгаузена со знакомым каждому с детства заносчиво задранным носом и гордо торчащей из-под треуголки забавной косичкой. Выглядел он весьма импозантно, сверкал в лучах специально наведенного на него небольшого прожектора, словно в самом деле золотой. Где его раздобыл Волошин и когда успел «позолотить»?! Поразительный всё-та­ки человек!

Вот, наконец, появился и он сам — торжественный, строгий, погруженный в мысли и чуточку загадочный, точно иллюзионист, собирающийся поразить нас невиданным фокусом.

Честно говоря, порой Сергей Сергеевич даже немного переигрывает, «пережимает», как говорят про актеров, но что поделаешь — не может удержаться.

Одеться он любит и умеет со вкусом, но сегодня прифрантился, даже, пожалуй, слишком: отлично сшитые, наутюженные кремовые брюки, светлая рубашка в полоску с короткими рукавами, из кармашка выглядывает уголок темно-вишневого платочка, на ногах — плетеные туфли, не иначе как из крокодиловой кожи.

Лицо у Волошина тонкое, узкое, всегда приподнятая левая бровь придает ему насмешливо-скептическое, мефистофельское выражение. Постояв некоторое время у стола, будто обдумывая что-то, Волошин повернулся к радисту Васе Дюжикову, замершему у магнитофона, установленного в стороне на другом столике, и строго спросил:

— Вы готовы?

— Так точно, Сергей Сергеевич! — вытянувшись от волнения и чувства ответственности по стойке «смирно», ответил радист.

— Ну что ж, тогда начнем, — кивнул Волошин. — Поскольку каждый из нас по опыту многочисленных собраний, отнявших, по крайней мере, четверть сознательной жизни, прекрасно знает, как трудно выманить на трибуну первого выступающего, если только он не назначен и не подготовлен заблаговременно, мы решили так и поступить. Смельчак, к счастью, нашелся, и, я думаю, независимо от качества истории, какую он нам сейчас поведает, а в том, что оно будет высоким, я ни капельки не сомневаюсь, при подведении итогов, по-моему, надо учесть и его мужество. Итак, я рад предоставить первое слово нашему дорогому и всеми уважаемому «небесному кудеснику» профессору Андрияну Петровичу Лунину.

Я угадал!

Раскланиваясь направо и налево в ответ на дружные аплодисменты, профессор Лунин прошел к столу и сел рядом с Волошиным, положив перед собой довольно пухлую пачку бумаг и каких-то карточек, неторопливо надел очки и, помедлив, начал читать:

— «Капитан Луис Френэ проснулся глубокой ночью от треска за стеной каюты. Раскалывалось небо или только его голова? Вечером крепко выпили по случаю удачной покупки большой партии копры и расставания с пассажирами. Среди них оказались лихие парни, не дураки выпить и большие мастера блефовать. Перед этим весь день играли в покер, и ему с трудом удалось остаться при своих, а он-то надеялся поживиться за счет пассажиров. Придется отыгрываться на своих матросах, хотя среди них тоже есть ловкачи, зазеваешься — разденут.

Капитан с трудом оторвал голову от грязной, свалявшейся подушки, смутно увидел, как каюту озаряет призрачная вспышка молнии, сверкнувшая за окошком.

Но ни грома, ни шума дождя не было слышно. И качка почти не увеличилась. Видимо, гроза проходила стороной, шторма не будет. Беспокоиться было не о чем, и капитан снова уткнулся в подушку.

Вторично он проснулся от смутного ощущения непонятной тревоги.

Вроде бы ему послышался выстрел?

И свет в каюте стал какой-то необычный, странный. И чем-то пахло — вроде паленым или горящей серой.

Капитан повернул тяжелую голову — и всклокоченные волосы его встали дыбом.

Дешевое распятие из олова, которое он всегда держал для удачи под рукой, на столе, исчезло. Оно превратилось в лужицу расплавленного металла. Малиновое сияние, исходившее от лужицы, причудливо мешалось с голубоватыми фосфорическими вспышками мол­ний за окном, так что освещение в каюте всё время менялось, словно в жутком цветном кошмаре...»

Признаться, я так увлекся, что с трудом заставил себя обернуться и посмотреть, как слушают Лунина. Все сидели, не сводя с рассказчика глаз, в которых мерцающими огоньками отражался свет так ловко расставленных Волошиным ламп. Такое освещение придавало рассказу Андрияна Петровича особую таинственность.

Жаль, я не могу привести его рассказ целиком, как, впрочем, и другие, — со всем богатством интонаций, мимики, жестов. Моё повествование слишком бы затянулось. Мне приходится лишь пересказывать услышанные занимательные истории по магнитофонной записи, сопровождая их некоторыми собственными впечатлениями по пометкам в блокноте, хотя, должен покаяться, я порой, увлекшись, забывал их делать.