О Боже…
…И вот уже Ахрор – художник, певец, апостол горных алмазных водопадов и хрустальных родников от меткой братской затаённой пули падает в родник, в хрусталь родника и…
И хрусталь течёт, туманится, клубится ранней клубникой, как рубин, как гранат от крови его, и он, он шепчет, улыбаясь:
– Ах, писать, окуная кисть в собственную кровь!.. искусство выше жизни…
Искусство вечно, а жизнь – смертна…
Ах, Аллах! Аллах, дай мне успеть написать, как этот родник-хрусталь стал родник-рубин, стал родник-гранат… да не успею… да пуля слишком метка… кровава… близка… родная пуля таджика-брата…
…И вот уже Анастасия-Настя в павлиньих одеждах бредёт по ночным сиротским, пустынным улицам гражданской войны и ищет мужа своего с гранатовой неоконченной картиной его…
Тогда ночные джигиты с ночного ледяного горящего танка спадают, и бегут к ней, и совлекают, снимают с неё безвольные оцепенелые расписные, райские, павлиньи, фазаньи, шуршащие одежды её, как умелые хозяйки неслышно хищно ощупывают ощипывают кур… как дети бережно снимают прозрачную кожицу с персика…
– Айх! зачем жене одежды, когда вся сила её в наготе её?.. – шепчут мудро они и от них пахнет кровью и анашой… а потом – семенем кипучим испуганным безбожным… – Ах, жены – наша одежда, а мы – их… да…
Тогда Анастасия нагая порушенная, но не поруганная тихо властно идёт к ночной бешеной реке Варзоб-дарье и входит в лёд волн и шепчет в цепенеющих волнах:
– Ахрор, я иду, плыву к тебе… я стала вечной рекой… А ты – вечным родником…
Теперь навек сойдёмся, сольёмся, муж гранатовый мой…
И к Богу пойдём… поплывём… Я так устала на земле…
Я отдыхаю, я простираю, разбрасываю вольно руки в воде, как распятая…
Русские люди любят уходить с земли распятыми… Как Спаситель наш…
Ааааааа…
…И вот в Кремль пришёл Горбачев…
И вот тать сел на русский тысячелетний трон… где раньше сидели возвышались великие цари: Иоанн Грозный, Пётр Первый, Екатерина Вторая… Николай Первый, Александр Третий, Иосиф Сталин…
И вот на троне – вор, в стране – мор…
…И вот соседи Ахрора поели плов и окружили красавца-артиста Анвара Ассаргадона с вечной бутылкой шампанского в холёных перстах, которыми он лелеял, пас, ублажал дев и жен, и в руках у них выросли скользкие дрожащие автоматы, и они сказали:
– Ты, Анвар – артист? лицедей? ты мусульманин? ты зачем пьёшь вино?
И развращаешь, смущаешь своим талантом и своей трепещущей красой чистых горных родниковых нетронутых людей?.. И гладишь чужих дев и жён?..
Не бойся, артист! Мы только разобьём расстреляем твоё вино… вино… вино…
И они стали стрелять в бутылку шампанского, но они пьяны были и много пуль ушло в Анвара Ассаргадона, но он долго не верил, и долго не падал, потому что не хотел он, чтобы Фатя увидела смерть… рано ещё ей… рано девочке видеть не любовь, а смерть…
Но потом он из последних сил убежал из дворика-хавли за дувал и там умер, истёк, исшёл с радостной улыбкой, потому что Фатя не увидела его гранатовую текучую обильную смерть…
О Боже! за что?..
…И вот оленёнок Яшка мечется по дворику и джигиты пьяно косо алчно сладострастно стреляют в него и хохочут, потому что не могут попасть в него… пули пьяные мимо ходят…
И он забивается под куст ширазских гранатовых чашеобразных невиданных неслыханных роз, роз, роз…
Розы текут пьянят благоухают медово, бредово, бездонно…
Такие розы цветут только в шахских дворцах, дворах – но вот шахов, царей на земле не стало, а розы царские остались…
Скучают, тоскуют они по царям… в век овец и феллахов… и братских пуль… и соседских смертельных родных автоматов…
А пьяные пули бьют в розы, и летят лепестки, и от пуль розы благоухают ещё гуще… ещё слаще… ещё тревожней…
А поэты слаще поют при смерти…
Тогда поэт Тимофей Зульфикар устало прикрывает телом своим оленёнка и говорит стрелкам пьяным, как ширазские розы:
– Братья… стреляйте в меня… я уже жить устал и хочу уйти к отцу и матери и многим возлюбленным друзьям моим… там не убивают людей… там не стреляют в ягнят оленят…
Я хочу к Богу уйти, а Он не на земле, а в небесах…
И всё дальше уходит Он от нас… когда мы убиваем друг друга…
Когда мы расстреливаем царские розы…
Зачем поэту – певцу роз – жить, когда расстреливают розы?..
Вначале мы убили царей… Теперь убиваем розы… а что поэты – без царей и царских роз… песок…
Тогда они говорят:
– Поэт, а ты напиши поэму о расстрелянных царях и розах… Мы оставим тебя живым, чтобы ты написал и о нас в вечной поэме своей… Ты вечный, и мы станем вечными… Палачи и жертвы связаны вечно…
– Стреляйте в меня, но пощадите оленёнка… и девочку бабочку Фатю…
И я озираюсь, и я забываю о смерти...
…Фатя, Фатя, где ты? где ты?..
Тебя не тронули, не задели пули, девочка небесная…
Поэт озирается, содрогается, но Фати нет нигде…
…Фатя, Фатя, где ты?..
…И вот уже горит дом Ахрора – художника родников и водопадов…
И все родники и водопады не помогут ему… и не потушат огонь гражданской войны…
И куст гранатовых царских роз, оборванный обобранный пьяными пулями, объемлют обволакивают поедают огонь и дым…
О Боже!..
Вослед за царями умирают, задыхаются расстрелянные царские розы…
А за розами – умирают поэты…
И я давно готов к смерти…
Но!..
Фатя, где ты?..
Я ищу тебя в дыму…
Но нет тебя нигде…
Я беру на руки оленёнка – у него ножки испуганные, безвольные, бьются треплются, как плётки, и бегу – нет – ухожу из горящего умирающего святого дворика-хавли…
Из разрушенного гнезда колыбели…
И жду блаженно удоволенно пуль в спину, но нет их…
И вдруг стайка бабочек-лимонниц летит навстречу мне…
…Фатя, Фатя… Это ты ушла… улетела… и вернулась стайкой бабочек в Колесе Сансары? А?..
О Боже!.. Фатя, где ты?..
…Я выхожу из горящего дома и там, на седом осле, сидит ворожит тысячелетний мудрец Ходжа Насреддин – тот, кто видел тысячи войн в странствиях своих…
И он говорит:
– И вот в Кремль пришёл Горбачев на осиротевший русский трон…
Смерть пришла в Кремль – и оттуда пошла по стране… как гражданская кровавая война…
И доселе ходит кровавыми волнами… и мы в них тонем…
И вот таких разрушенных горящих безвинных беспомощных, беззащитных гнёзд – стало миллионы…
И будет больше…
И вот Убийца поджигатель страны, и вот Убийца поджигатель миллионов гнёзд, и вот Убийца сокрушитель народов, и вот Убийца самой жизни, самого дыханья на земле – жив и ликует…
И лютые кровавые помощники, подручники, кромешники его живы и ликуют…
Доколе?..
Но мне жаль и их – обречённых…
О Боже!.. О Господь!..
Твои пути, Твои суды неведомы, бездонны… неисповедимы…
Не знают человеки Их…
И суд человечий запаздывает… когда? когда? когда?
И Суд Божий грядёт… когда? когда?..
О Аллах – сколько видел я земных дорог и троп, но Твоей Дороги – я слепец – не знаю…
…И великий мудрец пыльный морщинистый, как Аральское высохшее море, зарыдал, как младенец…
И я зарыдал вместе с ним…
И я не знаю, не знаю, не знаю…
…Через двадцать лет я посетил родной Душанбе…