Читать интересную книгу Равнина в огне - Хуан Рульфо

Вот бабы бессовестные! А еще старухи, называется. Бесстыжие! Крестятся, а сами стенкой на меня, стенкой. Обступили, сгрудились, пот с них — рекой, волосы прядями на лицо налипли, будто каждую ведром воды окатило.

— Мы к тебе, Лукас Лукатеро. Из самой Амулы сюда шли, чтобы увидеть тебя. Нам тут, не доходя, сказали, что ты дома. Но только мы не ожидали, что ты нас встретишь на заднем дворе, да еще за таким делом. Мы сперва подумали, ты курам побежал корм задавать, ну и подошли поближе. Поговорить нам с тобой надо.

Ох, эти старухи! Рожи богомерзкие! Противней котяхов, что мой осел навалил!

— Выкладывайте, что у вас там! — говорю им и застегиваю штаны.

А они, чтоб не видеть, глаза закрывают. Скромницы!

— Дело у нас к тебе имеется. Мы тебя сначала в Санто-Сантьяго разыскивали, потом в Санта-Инесе. Спасибо, добрые люди сказали, что ты оттуда уехал, перебрался сюда, на ранчо. Вот мы и пришли. Из Амулы мы.

Я уже и так догадался, кто они и откуда, мог бы даже каждую назвать по имени, но прикинулся, будто и понятия не имею, чего им от меня надо.

— Слава Богу, вот мы тебя и сыскали, Лукас Лукатеро.

Я пригласил их в галерею, принес для них стулья и спросил, не поедят ли они чего-нибудь или, может, подать им хотя бы кувшин воды — утолить жажду.

Они расселись и вытерли потные лица скапулярами.

— Спасибо, нам ничего не надо, — сказали они. — Мы не для того пришли, чтобы доставлять тебе лишние хлопоты. У нас к тебе дело есть.

— Ты меня знаешь, Лукас Лукатеро? — обратилась ко мне одна из старух.

— Вроде бы знаю, — ответил я. — Помнится, я тебя где-то встречал. По-моему, ты Панча Фрегосо. Это тебя ограбил Омобоно Рамос? Раздел догола?

— Зовут меня, верно, Панча Фрегосо, но пока что меня никто еще не раздевал. Это злые языки сплетню распустили. Просто мы с ним заблудились, когда ходили собирать гарамбульо.[10] Я в конгрегации состою, в жизни бы я не допустила, чтобы…

— Чтобы что, Панча?

— Ах, Лукас, Лукас, и всегда-то у тебя плохое на уме! Никак от привычки не отстанешь людей порочить. Ну да ладно, раз ты меня знаешь, а я уж начала говорить, я тебе и скажу, за каким делом мы пришли.

— Может, все-таки принести вам кувшин воды, испили бы с дороги, — спросил я их снова.

— Не стоит беспокойства. Но если ты так просишь, обижать тебя не будем, спасибо.

Я принес им миртовой воды. В кувшине с двумя ручками. Вылакали все до капли. Я притащил второй кувшин. И этот выдули. Тогда я приволок им кувшинище речной воды. К ней они не притронулись, оставили на потом, когда поедят, им, видите ли, после еды захочется пить.

Они сидели в ряд в своих замызганных, пропыленных платьях, десять старух в черном. Дочери Понсиано, Эмилиано, Крессенсиано, кабатчика Торибио и цирюльника Анастасио.

У, старые образины! Хоть бы одна помоложе! Всем под пятьдесят! Высохшие, сморщенные, пожухлый букет третьеголетошних роз. Выбрать не из чего.

— Так что же вам нужно?

— К тебе пришли.

— Ко мне? Спасибо, что вспомнили. Я, как видите, жив-здоров. Напрасно вы обо мне беспокоились.

— Далеконько ты забрался. Надо же, место какое глухое выискал. И ни адреса никому не оставил, ни весточки о себе не подаешь. И где только мы про тебя не расспрашивали — еле-еле на след напали.

— Почему на след? Я ни от кого не прячусь. Нравится мне тут: ни шума, ни толкотни, — вот и живу. А все-таки за каким же делом вы ко мне пожаловали?

— Да видишь ли… Нет, нет, ты не беспокойся, мы не голодные, перед дорогой подкрепились у Торкаситы. Нас там хорошо накормили. Давай-ка лучше рассудим с тобой наше дело. Сядь напротив нас, чтобы нам всем тебя видеть, и выслушай, что мы тебе скажем.

Я стоял, как на горячих угольях. Мне позарез надо было на задний двор. Несушки там раскудахтались. Если сейчас яйца не собрать, их кролики слопают.

— Мне за яйцами сбегать надо, — не выдержал я.

— Не стоит, мы сегодня плотно поели. Ты об нас не беспокойся.

— У меня там пара кроликов незапертых, не доглядишь — все яйца съедят. Я мигом.

Они остались сидеть, а я кинулся на задний двор. Я не собирался возвращаться. Сейчас рвану за ворота — и айда. Там сразу лес вверх по горе. Нате-ка, старые хрычовки, выкусите!

Мимолетом я глянул в угол двора, на кучу камней, и вдруг увидел, что она здорово похожа на могильный холмик. Я бросился расшвыривать камни в разные стороны. Они ударялись о плиты двора, выбивая снопы искр. Это были речные, обкатанные водой кругляши, и раскидывать их было легко. Проклятые старухи, Иудино отродье! Задали мне работенку. И какого дьявола их сюда принесло!

Я оставил камни и вернулся к своим гостьям. Положил перед ними свежие куриные яйца.

— Ты что, убил кроликов? Мы видели, ты швырял в них камнями. А яйца мы спрячем, потом съедим. Зря ты из-за нас хлопочешь.

— Мой вам совет, вы их пока что положите, пусть так полежат, а то как бы у вас там за пазухой цыплята из них не вывелись.

— Ну и охальник же ты, Лукас Лукатеро. Все бы тебе над добрыми людьми насмешки строить. Да в нас уже и жара того нет, чтоб цыплята могли вывестись.

— Есть ли в вас самих жар или нету, этого я не знаю. А вот наружного жара сегодня вполне хватит кровь разогреть.

Я думал только об одном, как бы их поскорей спровадить. Выставить к чертовой матери, чтобы навсегда отбить охоту соваться ко мне на ранчо. Но как, как это сделать? Мне ничего не приходило в голову.

Я знал, они разыскивают меня с самого января, чуть ли не с того дня, как пропал Анаклето Моронес. Хорошо еще, нашлась милосердная душа, шепнула, что старухи из конгрегации в Амуле меня ищут. Да и кому, кроме них, было дело до Анаклето Моронеса? И вот нате, пожалуйста, добрались-таки до меня.

Оставался один выход: сидеть и заговаривать им зубы, морочить голову. Начнет темнеть — сами уберутся. Провести ночь у меня в доме они не рискнут.

Речь насчет ночлега уже заходила. Дочка Понсиано вдруг сказала, что им надо вернуться в Амулу засветло, и они хотят скорее решить со мной то дело, ради которого пришли. Но я заявил, что спешить некуда: дом у меня просторный, хватит места на всех, а что кроватей маловато, так на то циновки есть.

Они начали наперебой отказываться: нет, нет, ни за что! Не могут они остаться ночевать со мной под одной крышей. Что про них люди подумают, когда узнают! Нет, и не проси. И я плел всякий вздор, лишь бы задурить им голову, чтобы они забыли, зачем пришли. Я хотел протянуть время до вечера, а там они и сами рады будут унести ноги подобру-поздорову.

— А что сказал тебе муж, — повернулся я к одной из них, — когда узнал, что ты собралась сюда?

— Я безмужняя, Лукас. Я же была твоей невестой, забыл? Все ждала тебя, ждала, так вот и прождалась. Потом люди говорят: женился, мол, ты. А на меня уж никто и смотреть не хочет: состарилась.

— Зря ты меня винишь. Зря. До того с делами закрутился, про самого себя вспомнить некогда. Но это еще поправить можно.

— Поправить? Ты ведь женат, Лукас? И не на какой-нибудь там, а на дочке самого Блаженного. Лучше уж ты меня не тревожь. Я про тебя даже забывать стала.

— А я нет, я тебя не забыл. Как, говоришь, звали-то тебя?

— Ньевес… Звали… Меня и теперь Ньевес зовут. Ньевес Гарсиа. Не доводи меня до слез, Лукас Лукатеро. Как припомнятся твои сладкие речи, обещания, так всю и затрясет.

— Ньевес… Ньевес. Это ты зря. Я не забыл тебя, нет. Разве такое забудешь… Ты молоденькая была, ласковая. Я помню. Кажется, сейчас только обнимал. Молоденькая, мягонькая. А когда приходила ко мне на свидание, от твоего платья пахло камфарой. Так, бывало, на мне и повиснешь, прилипнешь всем телом, будто к костям моим прирасти хочешь. Я помню, помню.

— Перестань, Лукас, перестань. Я вчера у исповеди была, а ты меня греховными мыслями смущаешь, в дьявольский соблазн вводишь.

— Ну как же, я тебя все в подколенки целовал. А ты просила: «Не надо!» — щекотно, мол, под коленками. У тебя еще и сейчас там ямочки, а?

— Уж лучше бы ты помолчал, Лукас Лукатеро. Господь Бог не простит тебе того, что ты со мной сделал. Ты дорого за это заплатишь.

— А что я такого с тобой сделал? Разве я бил тебя или неласков был?

— Я плод вытравила. Никогда бы я в этом перед людьми не призналась — ты меня заставил. Бот я тебе и говорю, вытравила я плод. Плод! Так, мяса кусок. Жалко даже не стало. А с чего ей и было взяться-то, жалости, когда отец — бугай бесстыжий.

— Надо же, какое дело! Я про это не знал. Хотите еще миртовой воды, а? Я сейчас приготовлю. Подождите минутку.

И я опять отправился на задний двор нарвать миртовых ягод. Я нарочно замешкался, авось у старухи злость поуляжется.

Когда я вернулся, ее уже не было.

— Она что, ушла?

— Да, ушла. Ты довел ее до слез.

— Вот чудачка, я же просто поговорить с ней хотел, старое вспомнить. Смотрите-ка, что делается — дождя все нет и нет. У вас-то в Амуле, наверно, уже были дожди?