Тем не менее спустя шесть месяцев обвинения с Хольмстона-Смысловского были сняты, он был награжден орденом Германского орла II класса[72]. Прекращение следствия (само расследование велось под контролем главы OKW генерал-фельдмаршала Вильгельма Кейтеля) было связано, скорее всего, не столько с недоказанностью обвинений, а с тем, что «немецкое военное командование лишилось ценных сведений о противнике, которые доставляла наша дивизия. Оно не могло добыть этих сведений своими средствами, а наш враг гестапо тем более был не в состоянии дать военному командованию необходимое»{344}. Вверенные полковнику части превратились со 2 февраля 1945 года в «Зеленую армию особого назначения» (Die Gruene Armee z. b. V.), а затем 4 апреля, уже по инициативе самого генерала, в «Первую Русскую национальную армию» (1-я РНА)[73]. Правда, в номенклатуре вермахта она значилась не армией, а 1-й восточной группой фронтовой разведки особого назначения Генерального штаба сухопутных войск (Einheit z. b. V. OKH-Generalstabes. Frontaufklaerungstrupp 1, Ost){345}. Впрочем, если учитывать, что численность ее войска так и не превысила 6 тыс. военнослужащих[74], то есть скорее соответствовала неполной дивизии, а не армии, то немецкое название более соответствовало реальности.
Интересно, что в письме к князю Лихтенштейна, Хольмстон-Смысловский утверждал, что положительное решение о формировании 1-й РНА было принято еще до его ареста, в конце 1943 года{346}.
Возвращаясь, Хольмстон-Смысловский не только восстановил свой статус, но и добился, пусть и с трудом, определенных гарантий, защищающих его от новых преследований политической полиции (что после неудачи заговора 20 июля было особенно удивительно){347}. В частности, командующий национальной армией в качестве условий вступления в должность считал необходимым создание новых русских формирований. Хольмстон-Смысловский требовал их утверждения «не только германским военным командованием, но и главой германского государства, дабы охранить их от посягательств немецкой партийно-политической головки». Другим условием было получение всех прав и средств на организацию «повстанческого движения на территории России», а также отказ Берлина от использования частей 1-й РНА против союзников, последнее, впрочем, германское командование неофициально признало еще в момент формирования первых частей фон Регенау[75]. ОКВ приняло все его условия{348}. Получила 1-я РНА и официальное право на использование национального флага (de facto Хольмстон-Смысловский использовал триколор и раньше){349}. В данном случае он смог добиться больших прав, чем власовцы. Единственный раз триколор был поднят РОА во время парада в Пскове 22 июня 1943 года. В дальнейшем использовался только после создания КОНР (парад в Мюнзингене 10 февраля 1945 года, во время пражских событий 6–8 мая). Также, в отличие от власовцев его части не воевали на Западном фронте против англичан и американцев[76].
Согласно официальной мифологеме смысловцев, 1-я РНА не вела активных действий. Так, 1944 год был потрачен на отход с линии фронта{350}. Вероятно, таким образом, Хольмстон-Смысловский стремился показать независимость собственных частей от германских вооруженных сил. В реальности уже к началу лета им возобновилась заброска за линию фронта разведчиков{351}. Структура 1-й РНА включала в себя, в числе прочего, Варшавскую разведшколу, 1001-й гренадерский полк{352}.
Были восстановлены и связи с ОУН и АК, которые послужили поводом к аресту Хольмстона-Смысловского. В частности, оуновец Иван Голуб (клички Гольт, Голянд), бывший по некоторым сведениям полковником в частях армии Симона Петлюры (Украинская народная республика){353} возглавлял одну из школ Зондерштаба Р, которую заканчивали в числе прочих и другие оуновцы (В.М. Филимончук){354}.
Косвенно мифологему смысловцев опровергает и то, что уже в следующем году не прерывалась отправка уже подготовленных подразделений на Восточный фронт. Одновременно с ней шло единовременное формирование сразу четырех полков[77]. Продолжались, правда, спорадически и конфликты с гестапо. Так, в марте 1945 года были арестованы 26 солдат и офицеров РНА, но Хольмстону-Смысловскому удалось добиться их освобождения{355}.
Вот как описывал типичную деятельность одного из таких зондерштабов подчиненный Хольмстона-Смысловского уже упоминавшийся генерал-майор Митрофан Моисеев. Моисеев руководил отделением Зондерштаба (в составе 167 человек) в Киеве, располагавшегося по адресу: улица Кирова, дом 7–9 (ныне Грушевского, 28/2) в бывшем здании жилищного кооператива для работников завода «Арсенал».
В своих воспоминаниях Моисеев давал собственное видение основных причин возникновения партизанского движения. «Обыкновенно, при занятии какого-либо населенного пункта, собирались крестьяне для выбора старосты. Несколько слов всегда говорил немец, предупреждая, что нужно исполнять все требования немецкой армии — непокорных ждет смерть.
После немца, обыкновенно, выступал какой-нибудь коммунист, оставленный на месте, который выражал верноподданнические чувства. Немец такого сразу же назначал старостой; деревня или село делились на десятки; десятки были различны: один десяток имеет 10–12 коров, другой десяток имеет 2–3 коровы, и получалось так, что десяток, имеющий 2–3 коровы, получал наряд на доставку 6–7 коров и начинались репрессии, сжигания убежищ. Крестьяне, бросая все, уходили в леса, пополняя ряды партизан — цель была достигнута». Другим фактором, усиливавшим антинемецкие настроения, по мнению генерала, была инфильтрация полицейских частей советскими агентами, организовывавшими провокации{356}.
Как следствие, рост движения Сопротивления, которое «стало принимать военную форму, так что при занятии красными какого-нибудь пункта двумя-тремя танками появлялась пехота на месте — из партизан»{357}.
Приводил Моисеев и один случай, который, представляется симптоматичным для понимания механизмов коллаборации. Генерал-майор вспоминал, как «идя утром в штаб, я встретил сотника Коваленко, кубанского казака, с человеком мне незнакомым. Он представил его мне как майора Красной армии, сброшенного с аэроплана для руководства отрядом в 200 партизан; руководить действиями партизан в районе Матовиловки — Фастов. Первое их действие заключалось спуском поезда под откос.
Встреча наша была очень неприветливая, но поздоровались мы с рукопожатием и вошли в помещение, в мой кабинет. Коваленко я удалил, и остались мы вдвоем. Мое предложение было такое, что я — Белый офицер, с оружием в руках боролся с большевиками, России я не изменял и, служа в Зондерштабе, продолжаю служить России.
Майор может быть покоен, что он не будет задержан — это мое офицерское слово. Майор смотрел с недоверием, затем достал револьвер и положил на стол. На это я ему сказал, что разве мы встретились для того, чтобы убивать друг друга, предупредив, что если он пристрелит меня, то живым и он не останется. Мои суждения видимо подействовали, и последовало предложение револьвер положить в ящик стола. Он сказал, что я его обезоружил — он мне доверяет. После был принесен завтрак, майора накормили, снабдили сигаретами, консервами, вернули револьвер. Узнали где что есть и условились встретиться в будущем, как друзья — Россияне.
Так оно и было, были встречи. 200 человек партизан перешло, изъявив желание поступить в РОА; часть вернулась домой на территорию, занятую немцами, часть ушла на работы в Германии.
Майора я еще встретил в Мюнхене, и он уехал в Америку»{358}.
Судя по всему, Моисееву в этой истории гордиться особо было нечем. Похоже, безымянный майор с самого начала хотел сдаться и искал только лишь гарантий безопасности для себя и своих людей. Поэтому он и пошел на контакт, сначала с Коваленко, а затем и с самим Моисеевым. Впрочем, генерал-майор подчеркивал, что это не было единственным случаем, когда «многие отряды партизан, переходившие к нам», просили «дать им возможность поступить в РОА»{359}.
Вместе с тем были и обратные переходы. Тот же Моисеев вспоминал, что его предшественник по должности в Зондерштабе «бывший полковник генерального штаба Красной армии ушел обратно к красным, так что положение было и сложное, и очень опасное»{360}. Моисеев признавал, что в варшавском Зондерштабе, где «появлялись различные люди… я убедился, что большой процент был из разведки советской, из-за чего было немало жертв»{361}. В свою очередь Иван Грибков, Дмитрий Жуков и Иван Ковтун утверждали, что большая часть попыток внедрить советских агентов в состав Зондерштаба были безуспешными. Так, в приказе № 00188 от 8 сентября 1943 года Хольмстон-Смысловский объявлял благодарность сотрудникам 2-го отдела «в ликвидации коммунистической ячейки в системе Зондерштаба»{362}. И действительно, если посмотреть «Схему построения немецкого разведывательного и контрразведывательного органа “Зондерштаб Р”», составленную начальником 2-го управления НКГБ БССР, подполковником госбезопасности Федоровым 27 августа 1944 года, то нельзя не отметить, что она явно устарела. Например, согласно Федорову, отдел информации и пропаганды у Хольмстона-Смысловского возглавлял Александр Вюрглер{363}. В реальности, еще в конце 1943 года, он был отстранен от занимаемой должности. Правда, чекистам все-таки удалось расшифровать псевдоним фон Регенау, и в начале 1945 года у генерал-майора появилось новое агентурное имя Артур Хольмстон.