Читать интересную книгу Ящик Пандоры - Марина Юденич

Вандой обнаружен был еще целый ряд симптомов, подтверждающих ее версию, уже непосредственно в поведении Виктора, но они были слишком очевидны и просты, чтобы забивать ими голову.

Вопрос был ясен.

Но именно он и казался Ванде главным камнем преткновения.

Она уже почти согласилась с версией Виктора о причастности ко всему Таньки и, пока многочисленные чины суетились и галдели в кабинете Подгорного, успела просчитать несколько вариантов развития ее болезни (а речь если и могла идти, то только о деяниях невменяемого человека), каждый из которых вполне мог привести к подобной модели поведения. Она уже готова была начать действовать и даже рада была в душе лихорадочным поискам жены, которые предпринимал Подгорный, желая, чтобы они наконец-то завершились успехом. Но именно тогда перед глазами ее, как в волшебном фонаре из детства, начал складываться образ несчастной девочки — Сони Ильиной, и Ванда отчетливо ощутила, как обо что-то споткнулась.

Квартира Татьяну завораживала. Она бродила по пустынным комнатам, вдыхая какие-то особые строительные запахи и тонкий древесный аромат новой мебели; неспешно миновала широкий коридор; выходила на балкон, хотя на улице стояла промозглая осенняя сырость. Не замечая ее, с удовольствием дышала холодным воздухом почти облетевших бульваров, слушала шум автомобильного потока, медленно ползущего по мокрому и узкому Бульварному кольцу, разглядывала с высоты третьего этажа яркие купола зонтов, скрывающих от мелкого холодного дождя торопливых прохожих.

Озябнув, Татьяна плотно закрывала балконную дверь, шум бульвара сразу смолкал, и только кроны самых высоких деревьев, дотянувшиеся до окон квартиры, напоминали о том, что он существует внизу, промокший, выстуженный, с трепетом ожидающий первого снега. Татьяна шла в ванную и, согреваясь, долго держала руки под струей горячей воды, одновременно пристально разглядывая себя в большое итальянское зеркало, обрамленное двумя причудливыми, муранского стекла, светильниками.

Что ж, кроме всего прочего, о чем уже думано-передумано, особенно здесь, в пустой и такой милой сердцу квартире, она достигла еще и внешнего сходства с Вандой, почти абсолютного, особенно теперь, когда обе они стали старше. Вступило в действие хорошо известное правило: разница в возрасте тем менее заметна, чем старше становятся подлежащие сравнению персоны. Пятнадцатилетняя девочка слишком явно отличается от женщины тридцати пяти лет, но уже в двадцать пять она может быть близка внешне к той, которой исполнилось сорок, особенно если последняя тщательно следит за своей внешностью и делает все, чтобы максимально отдалить старость. Ванда, безусловно, в этом искусстве превзошла многих. Что ж, ничего удивительного здесь не было и особой заслуги ее в том Татьяна тоже не усматривала: Ванда всегда, с ранней молодости, имела практически неограниченные возможности. Причем не только материальные. Еще у нее было понимание. Иными словами, когда ровесницы бездумно малевали веки синей шпатлевкой, именуемой тенями для век, небрежно штукатурили юные мордашки жирной, тягучей крем-пудрой, стереть которую можно было, только изрядно поработав мочалкой или мокрым полотенцем, Ванда не красилась вообще — ей было незачем. Но это она поняла не сама, в семнадцать лет такое еще не понимают, в семнадцать хочется ярко-синих теней и перламутровой помады. Однако бабушка нашла слова, сумевшие убедить ее и в семнадцать лет, что ей этого не требуется. Эта бабушка, профессор Ванда Болеславовна Василевская, по учебникам которой и сегодня учат Татьяну на ее куцем коммерческом факультете, была мудрой женщиной. Но главный результат ее мудрости составляли не многочисленные учебники, статьи, пособия, целая когорта учеников и последователей и даже не посвященная ей длинная статья в Большой Советской Энциклопедии, которую в свое время внимательно проштудировала Татьяна, — главным делом ее жизни и живым воплощением ее мудрости была, конечно, Ванда. Ванда, которая сознательно мало курила и употребляла минимум алкоголя, обожала кофе, но позволяла себе только одну чашку в день, любила ночные посиделки, но отправлялась в постель не позже часа ночи и заставляла себя спать не менее двенадцати часов в сутки, что бы в этот период ни происходило в ее жизни. Ванда, которая вела абсолютно правильный образ жизни задолго до того, как это понятие вошло в обиход голливудских звезд, вовсе не потому, что этот образ нравился ей и был близок, а потому, что бабушка сумела ее убедить, что только так возможно сохранить и умножить данный природой бесценный, но хрупкий капитал — красоту.

Откуда об этом знала Татьяна? Из первоисточника — от самой Ванды, лично и персонально. Теперь Ванда, которой уже далеко за сорок, выглядела совершенно так же, как тридцатилетняя Татьяна. Так была ли в том ее, Ванды, заслуга? Татьяна глубоко вздохнула, поморщилась и утвердительно кивнула, отвечая сама себе. Была!

Этому, кстати, тоже научила ее Ванда: обязательно, через силу, как бы противно и отвратительно это ни казалось, как ни хотелось бы поверить в обратное, признавать силу и достоинства противника. Всегда. Честно. И в полном объеме. «Только так можно победить!» — учила Ванда. Что ж, спасибо за науку.

За окном сгустились сумерки — вечер был еще далеко, но темнело теперь рано. Впрочем, время не имело значения: Татьяна была совершенно свободна. История, придуманная ею, про консультации у Ванды окончательно развязала ей руки, и теперь она могла пропадать хоть ночами: уж кто-кто, а Подгорный знал, как подолгу, кропотливо и въедливо работает с пациентами Ванда. Впрочем, Подгорный не интересовался, где, с кем и как проводит она время. С некоторых пор ее отсутствие дома, похоже, стало для него благодатью. Это надо было признать честно, как учила Ванда. Господи, опять Ванда! Теперь, когда желанное некогда превращение состоялось почти полностью, Татьяне стало казаться, что это не она приняла решение стать точной копией, двойником, тенью Ванды Василевской, а Ванда проникла в ее жизнь, до краев заполнив ее собой. Словно наяву была сыграна ими сцена из страшной сказки Шварца, и, почти поверженная, Ванда вдруг собрала последние силы, крикнула ей согласно сюжету: «…знай свое место!» — и все повернулось вспять. Снова везде и всюду царила одна только Ванда, а ей, Татьяне теперь уже пожизненно, похоже, уготована была участь оставаться ее зыбкой тенью, повторять каждое ее слово, жить по ее правилам, следовать ее принципам и вкусам, выбиваться из последних сил, пытаясь сохранить сходство с ней, словно не ведающей возраста и не знающей старости. И это «возвращение Ванды»? Она ведь придумала его в отчаянии, чувствуя, что безвозвратно теряет Подгорного, а вместе с ним все его возможности и то, что завоевала она с таким трудом…

Да, поначалу это действительно помогло. Татьяна долгие часы напролет беседовала сама с собой так, как делала бы это Ванда, обратись она к ней за помощью на самом деле и пожелай та эту помощь оказать. Беседы пошли на пользу: Татьяна почти успокоилась, по крайней мере у нее нашлись силы обуздать себя и не закатывать более Подгорному унизительных истерик, которые только отпугивали его и заставляли дистанцироваться все дальше и дальше.

«Пойми, — убеждала она себя, выступая от имени Ванды, — он в душе добрый человек. Если после всех глупостей, которые ты натворила, его и останавливает что-то от стремительного бегства куда глаза глядят (а куда они у него глядят, тебе известно!), так это жалость к тебе и чувство вины. Но каждой своей истерикой, когда безумная, с всклокоченными волосами, опухшими от слез красными глазенками, безобразно разевая рот, ты набрасываешься на него, бессильно размахивая кулачками и суча ножками, ты эту жалость сводишь на нет, потому что становишься безобразна. Что ж до вины, главного чувства, которое еще удерживает его подле тебя, то ее ты просто уничтожаешь собственными руками. Потому что, терпя твои наскоки, он уже не считает себя виноватым перед тобой, а, напротив, чувствует себя жертвой, виновной же стороной совершенно искренне считает тебя. И все. Рвется последняя тонкая ниточка, за которую ты еще можешь его придерживать, а если будешь умно себя вести, то и подтягивать полегоньку обратно». Так рассуждала Татьяна, представляя себя Вандой и до изнеможения часами блуждая но улицам.

И это сработало. В дом почти вернулись мир и покой. Подгорный, разумеется, не прекращал встречаться со своими случайными и постоянными девицами, но и дома стал появляться чаще. Однако действие самотерапии длилось недолго. Татьяна вновь ощутила мучительные приступы ярости, ненависти к Подгорному и его девицам, своей зависимости от него, острого желания если не убить его, то нанести увечье, причинить физическую боль или уж по крайней мере оскорбить и унизить посильнее.

Потом «собеседница Ванда» подсказала ей свежую идею: снять квартиру, обзавестись новым кругом знакомств, попытаться зажить новой жизнью, в которой никто не будет знать ее, прежнюю. И снова это помогло, отвлекая от явных и совершенно откровенных теперь измен Подгорного.