Читать интересную книгу Чочара - Альберто Моравиа

Томмазино, запыхавшись, втянул на мачеру своего ишака и, чуть не падая от усталости, сказал мне:

- Вот тебе, кума, запасы на полгода.

После этого он передал мне продукты, проверяя их по бумажке, на которой мы с ним записывали все, что мне требовалось. Я помню наизусть этот список и привожу его здесь, чтобы дать представление, как жили люди осенью 1943 года. Наша жизнь, моя и Розетты, была обеспечена: мы получили мешок муки в пятьдесят килограммов, из которой могли печь хлеб и готовить себе лапшу, другой мешок поменьше с кукурузной мукой для мамалыги, мешочек килограммов в двадцать фасоли самого низкого качества, так называемой «глазастой», несколько килограммов гороха, зеленого горошка и чечевицы, пятьдесят килограммов апельсин, два килограмма смальца и два килограмма сосисок. Кроме того, Томмазино принес нам мешочек с фигами, орехами и миндалем и большое количество сладкого рожка - растение, которым обычно кормят лошадей, но теперь его плоды, как я уже говорила, годились в пищу людям. Все эти продукты мы сложили в нашу комнатку, в основном под кроватью, и я рассчиталась с Томмазино; выяснилось, что за одну неделю цены поднялись по меньшей мере на тридцать процентов. Кто-нибудь может подумать, что Томмазино, готовый за деньги совершить даже подлог, сам поднял цены. Но я сама лавочница, и когда он мне сказал, что цены поднялись, сразу ему поверила, потому что знала на опыте, что так и должно было случиться,- англичане стояли, не двигаясь с места, у Гарильяно, а немцы тащили все что попало, запугивали людей и не давали им возможности работать. Совершенно естественно, что цены поднялись и продолжали подниматься, а если так и дальше будет, то они взлетят до самого неба. В голодное время так и бывает: каждый день что-нибудь из продуктов исчезает с рынка, каждый день количество людей, имеющих деньги, становится все меньше, пока, наконец, может случиться и так, что никто не будет продавать и никто не будет покупать и, с деньгами или без денег, все умрут с голоду. Поэтому я и поверила Томмазино, когда он мне сказал, что цены поднялись, и заплатила ему, не торгуясь; я подумала, что лучше не ссориться с ним, потому что человек, рискующий жизнью, пусть даже из-за наживы, является во время войны кладом. Я не только заплатила ему, но и показала пачку тысячных ассигнаций, которые лежали у меня в кармане под юбкой. Он уставился на эти деньги, как коршун на цыпленка, и сейчас же сказал, что мы с ним всегда найдем общий язык и что он всегда готов по моему желанию доставать мне продукты по существующим ценам, не запрашивая с меня ни одного сольдо больше, чем они стоят.

Тогда же я еще раз убедилась, какое уважение испытывают окружающие к человеку, имеющему деньги или, как в данном случае, запасы продуктов. Последние дни, видя, что наши продукты все не прибывают и что нам приходится столоваться у Париде, который хотя и неохотно, но все же позволял нам есть вместе с его семьей, конечно, за деньги, Фесты старались меньше бывать с нами, и когда приходило время садиться за стол, то они потихоньку, как бы стыдясь, удалялись. Но как только появился Томмазино со своим осликом, их поведение резко изменилось, на нас посыпались улыбки, приветствия, ласки, даже приглашения к обеду - теперь, когда это нам было совсем ни к чему. Они даже пришли полюбоваться на наши запасы. Филиппо был искренне рад за меня, потому что чувствовал ко мне симпатию, может быть не настолько, чтобы кормить меня, но достаточную, чтобы радоваться за меня, когда увидел мои запасы. При этом он сказал мне:

- Мы с тобой, Чезира, единственные люди здесь, которые могут не бояться будущего, потому что только у нас с тобой есть деньги.

При этих словах отца Микеле помрачнел еще больше и спросил сквозь зубы:

-- Ты в этом действительно уверен?

Отец расхохотался и хлопнул его по плечу:

- Уверен? Это единственная вещь, в которой я уверен... Ты разве не знаешь, что деньги - самые верные и неизменные друзья человека.

Я молча слушала их разговор и думала про себя, что Филиппо, может быть, не так уж прав: в этот самый день покупательная стоимость этих моих верных друзей уменьшилась на тридцать процентов. Сегодня, когда за сто лир можно купить всего кусок хлеба, а до войны на эти деньги люди жили полмесяца, я могу со всей справедливостью утверждать, что во время войны нельзя верить ни людям, ни деньгам, вообще ничему. Война переворачивает и уничтожает все - не только то, что мы видим, но и то, чего мы не можем видеть, хотя оно и существует.

Со дня, когда мы получили продукты, наша жизнь в Сант-Еуфемии потекла по намеченному руслу. Мы спали, одевались, собирали хворост и дрова, чтобы разжечь огонь в шалаше, потом гуляли, болтая с другими беженцами, завтракали, опять гуляли, готовили обед, съедали его и, наконец для того чтобы сэкономить масло в светильнике, ложились спать с курами. Погода стояла прекрасная, теплая и тихая, без ветра и дождя; осень была в этом году необычайно красивая, леса, покрывавшие окрестные горы, переливались желтым и красным цветом. Все говорили, что погода благоприятствует быстрому продвижению союзников, которые должны были бы смять противника и дойти по крайней мере до Рима; поэтому никто не понимал, почему они все топчутся возле Неаполя или чуть севернее. Такие разговоры были обычными в Сант-Еуфемии, вернее сказать, это была единственная тема для разговора здесь. Все только и говорили о союзниках: когда они придут, почему не приходят, как и каким образом это случится. Главным образом это волновало беженцев, желавших как можно скорее вернуться в Фонди, к привычной для них жизни; крестьяне говорили меньше, может быть потому, что война в конце концов была для них выгодной: они сдали беженцам свои домики, были у них и другие небольшие доходы с тех же беженцев; кроме того, крестьяне жили теперь так же, как жили в мирное время, и с приходом союзников их жизнь не изменилась бы.

Я тоже очень много разговаривала о союзниках, разговаривала, гуляя вверх и вниз по мачерам и любуясь панорамой Фонди и далеким морем, разговаривала вечером в шалаше Париде, сидя со слезящимися глазами в дымном полумраке у затухающего очага, разговаривала ночью в постели, обнявшись с Розеттой. Я столько говорила о союзниках, что они постепенно стали для меня чем-то вроде святых покровителей деревни, от которых зависит плохая и хорошая погода и которым люди попеременно то молятся, то ругают их, но всегда чего-то от них ждут. Все ожидали от союзников необычайных вещей, каких ждут от святых; все были уверены, что с их приходом жизнь не только нормализуется, но и станет гораздо лучше, чем раньше. Особенно распинался Филиппо. Думаю, что он представлял себе войска союзников в виде бесконечной колонны грузовиков со всяким добром, на которых сидели солдаты, уполномоченные раздавать это добро всем итальянцам. А ведь он был человеком уже немолодым, коммерсантом, мнил о себе, что принадлежит к категории умных людей, и все-таки полагал, что союзники настолько глупы, что будут делать добро нам, итальянцам, которые воевали против них, убивали их сыновей и заставляли их тратить деньги.

Достоверных сведений о продвижении этих благословенных союзников у нас было очень мало, вернее, совсем не было. Иногда в Сант-Еуфемию приходил из долины Томмазино, но, так как его не интересовало ничего, кроме черного рынка и денег, было очень трудно узнать от него что-нибудь конкретное; иногда приходил кто-нибудь из крестьян, но крестьяне имеют привычку говорить такие вещи, которым и ребенок не поверит. Иногда заходили сюда парни из Понтекорво, приносившие в заплечных мешках соль и табак - две вещи, отсутствие которых сказывалось особенно остро. Табак был в листьях, сырой и горький, беженцы крошили его и делали самокрутки из газетной бумаги; соль была самого низкого качества, та самая, которую обычно дают животным. Эти парни тоже приносили нам новости, но выдумки в их новостях было не меньше, чем воды в их соли. Сведения, которые они приносили, были настолько перемешаны с фантазией, что в первый момент казались правдой, но когда мы начинали разбираться в них, фантазия испарялась, и мы замечали, что правды в них было очень мало. Они рассказывали, что где-то идет большая битва, некоторые говорили, что эта битва идет к северу от Неаполя, возле Казерты, другие - что местом битвы является Кассино, третьи утверждали, что битва идет совсем близко от нас, в Итри. Все это была ложь. На самом деле эти парни были заинтересованы только в том, чтобы продать соль и табак, а что касается новостей, то они говорили вещи, которые больше всего нравились тем, кто их спрашивал.

В эти первые дни единственным событием, напомнившим нам о войне, были какие-то взрывы, которые мы услышали однажды утром со стороны моря, то есть оттуда, где лежала Сперлонга. Взрывы слышались с большой отчетливостью. Потом пришла женщина, носившая нам апельсины, и рассказала, что немцы взрывали дамбы болот и мелиоративных каналов, для того чтобы задержать продвижение англичан. Теперь вода очень скоро зальет все поля и разорит очень многих из тех, кто всю жизнь трудился на своем клочке земли, потому что вода уничтожает посевы, и понадобится много лет, чтобы опять осушить землю и сделать ее плодородной. Взрывы следовали один за другим и были похожи на холостые выстрелы во время деревенского праздника; на меня эти взрывы производили странное впечатление, потому что было в них что-то праздничное, хотя я и знала, что они означали нищету и отчаяние для тех, кто жил там внизу, на осушенных землях. День был чудесный, тихий и ясный, на небе ни облачка, перед нами расстилалась долина Фонди, зеленая и цветущая, сливавшаяся на горизонте с туманной полоской переливающего синевой моря. И опять, слушая эти взрывы и любуясь на эту панораму, я думала, что нет согласия между людьми и природой; бывает так, что природа бушует, молнии, гром и дождь обрушиваются на землю, а люди чувствуют себя счастливыми в своих жилищах; и наоборот, природа улыбается и всем своим видом обещает людям вечное счастье, а они в это время отчаиваются и призывают смерть.