Комарово был. Давно был, до войны еще. Мы там с Ванькой Андрияновым на бухгалтерских курсах вместе учились. А ты-то туда в гости едешь?
– Нет, не в гости. В командировку.
– А-а-а, ишь ты.
Видно, перед поездом мужик выпил и теперь мог беседовать хоть со всем вагоном. То и дело он засовывал ногу под скамью и передвигал там свой узел. Вид при этом у него был сосредоточенный и внимательный. Потом он ставил ногу на место и начинал крутить головой, словно проверяя, все ли в ней хорошо. По всему было видно, что мужик страдает, а страдать он, конечно, не хотел. Поэтому, решившись, он осторожно подтолкнул Волкова локтем, и когда тот обернулся, зашептал, показывая пальцем под скамью:
– Ав сумке-то водка.
– Да-да, – сказал Волков, не зная, что на это надо отвечать.
– Давай, – предложил мужик, сладко прищурившись.
– Нет, – Волков отказался. – Жарко.
Мужик кивнул, но сам, конечно, не понял, как можно отказываться от того, что, по его мнению, объединяет сердца и души всех людей. Он умолк, но не успокоился. Он поднялся и, оглядываясь, пошел в ту сторону, куда шел поезд.
Волков с облегчением вздохнул.
Трясло в вагоне ужасно – сказывалось то, что он был последним. Казалось, он беспрестанно переваливается с рельса на рельс, словно подпрыгивая то на одной ножке, то на другой, потом отдохнет, пройдется немножко как следует и снова начинает прыгать. Привыкнуть к этому было бы нетрудно, знай Волков, что в поезде нет купированных вагонов и все едут так же, как и он. Но они были, и люди в них играли в шахматы, читали книги или просто, в конце концов, могли валяться на скамье и ничего не делать. Мысль об этом раздражала Волкова, и он морщился от нее, заранее чувствуя себя разбитым и нездоровым. О том, что будет ночью, он старался не думать.
Поезд шел на запад, вслед за днем, но не поспевал за ним, его самого уже нагонял вечер – он был здесь какой-то дымчатый и неясный, словно уставший от бега. Волков смотрел в окно, но как-то невнимательно – смотрел и почти ничего не видел.
Девушки рядом с ним о чем-то щебетали, и он невольно прислушался. Они говорили об одноклассниках, перебирая каждого, – кто куда пошел после школы. Сами они, судя по всему, только что сдали экзамены в институт и теперь на несколько дней, оставшихся до занятий, ехали домой. Они уже сейчас жили встречами и разговорами, которые им предстоят дома, ради них они и ехали, хотя, наверно, могли бы не ехать. И, конечно, они правы – это стоило того, чтобы тратить деньги и вести себя по-ребячьи. Волкову захотелось поговорить с ними и хоть ненадолго приобщиться к их радости, к чувству, которое он когда-то испытал сам. Сколько же с тех пор прошло?
Ровно шестнадцать лет, он один прожил почти столько же, сколько они вдвоем, но они считают себя совсем взрослыми, а он, наоборот, думает о своей взрослости как о будущем, хотя ему за тридцать. И попробуй тут разберись, кто прав, а кто нет.
Думая об этом, он спросил совсем другое.
– А Комарове далеко от станции, девушки?
Они повернулись к нему разом.
– Нет, два километра, – сказала одна.
– Там автобус ходит, – подсказала другая.
– Это хорошо, что автобус, – он улыбнулся им.
– А вы, правда, в первый раз к нам?
– Правда.
– А что вы слышали о нашем городе?
– Кажется, ничего, – сказал он, подумав. – Кроме того, что есть такой. Но, если вы хотите, я могу рассказать вам о нем.
– Это как? – спросила та, которая сидела рядом с Волковым, недоуменно подняв на него свои громадные, какого-то весеннего цвета глаза, в которых было и голубое, и синее, и зеленое – все сразу.
– А вот так.
Волков был рад, что затеял этот разговор – скорее время пройдет, но главное было не в этом, главное заключалось в том, что он будет меньше завидовать их молодости, непосредственности, наивности, тому внутреннему человеческому пространству, которое не заполнено еще в них ни большими ошибками, ни большими заботами.
Рассказать о городе, в котором они жили, Волкову ничего не стоило: он много ездил и знал, что районные городишки мало чем отличаются друг от друга.
– У вас там деревянные тротуары, – начал он, – да и то они в порядке только на главной улице. Эта улица длинная-длинная и по ней от начала и до конца – это значит от вокзала и до какого-нибудь маслозавода – ходят маленькие автобусы, с одной, с передней дверцей.
– Но у нас есть и большие, – поправила его та, которая сидела в углу. – И ходят они не до маслозавода, а до РТС.
– До РТС, – он сразу согласился. – Они проходят мост через Комаровку – так называется ваша речка?
– Та-ак.
– Она неширокая, спокойная, и зимой по ней возят сено. На лошадях. Теперь дальше. Город ваш почти весь деревянный, двухэтажных каменных зданий только пять или шесть – это райком, две школы, комбинат бытового обслуживания, клуб и контора РТС. Гостиница деревянная, и вход в нее почему-то со двора.
– Вы, правда, у нас не были? – удивленно спросила его девушка с весенними глазами.
– Правда.
Пришел мужик, шумно сел на свое место и, прислушиваясь, настороженно молчал.
– А вы не смеялись над нашим городом? – снова спросила девушка.
– Нет, зачем же?
– Он у нас старый, добрый и никому зла не делает. Мы его любим.
Волков улыбнулся.
– Честное комсомольское!
– И все-таки вы уезжаете из него в большой город, – сказал Волков.
– Во-во, – подхватил мужик. – Жили-были и нету. Только поднялись и ищи-свищи. От отца, от матери – ко всем чертям, и не найдешь – вот какое дело! А в деревнях что происходит!
– Да нет, отец, – с досадой сказал Волков, – не о том вы. Они же учиться едут. В своем маленьком городе они становятся добрыми – от тишины, от тополей, от речки, а умными надо становиться где-то в другом месте.
– Куда там!
– А что – конечно.
– Во-во, все умные, одни мы дураки.
– Да зачем вы так?
– А едут пускай едут. Мне начхать да рюмочкой запить, вот и все расставанья. У меня свои проблемы огородом стоят, весь век разбирай, не разберешь.
Волков молчал.
Мужик пожевал губами и вдруг радостно толкнул Волкова в бок.
– Земляка я встретил. В том вагоне едет. Я, значит, иду, а он сидит. Вот так я его и обнаружил. А он не знал, что я еду, оттого и сидел. А еще говорят…
Мужик