Читать интересную книгу Полуденные сны - Петр Проскурин

И дождь... Ведь за ними кто-то шел, буквально по их следам, он не мог ошибиться, то и дело слышались уверенные молодые голоса. О Тане он запретил себе думать, он боялся и не хотел совсем ослабеть, если ее нет...

В этот момент к Васе и прорвались какие-то посторонние звуки, сердце у него заколотилось, это были люди, они сдержанно переговаривались, и потом над самой его головой раздался осторожный хрипловатый голос.

- Эй, друг... держишься? - негромко позвал кто-то. - Сейчас... сейчас, потерпи, совсем чуток осталось.

- Вася, Вася, - чуть слышно подала голос и Татьяна Романовна, в мягкой, такой знакомой интонации, как она ни пыталась скрыть, прозвучали страх и страдание.

Дождь припустил снова, Вася прикрыл глаза, защищая их от хлынувшей сверху воды, в то же время инстинктивно всем телом вжимаясь в камень.

- Вася! Вася! - опять послышался, теперь уже громче, умоляющий, оглушающе близкий голос Татьяны Романовны, и какая-то сдерживающая плотина прорвалась, и Вася почувствовал подступившую к нему вплотную заглатывающую, сосущую мглу бездонного ущелья.

- Здесь я, здесь, - отозвался Вася беззвучно, на большее усилие не хватило сил, казалось, вот-вот-и он сорвется.

Еще раньше вверху над ним началась какая-то возня, слышалось отчетливое позвякивание железа о железо, тихо и скупо переговаривались между собой незнакомые голоса, суеверно боясь взглянуть вверх, Вася все-таки ощущал тусклое скольжение фонарей в сыром воздухе, устрашающе фантастические тени, медленно переползающие с расщелины в расщелину, и уже совсем невероятно откуда-то из темноты рядом с ним появилось ярко освещенное светом фонаря молодое мокрое, очень грязное лицо с внимательными, участливыми глазами.

- Держись, - тихо сказали ему, одним тупым попаданием захлестывая на нем топкий шнур, сквозь вязкую внезапную глухоту (ему опять что-то негромко сказали) Вася почувствовал, что его крепко и надежно стиснуло и подхватило под мышками.

- Пальцы, пальцы разожмите, - понимающе попросил молодой голос. Вася и без него знал, что все плохое позади, но не мог с собою ничего поделать, он не чувствовал своих онемевших пальцев и разжать их не мог.

Его медленно и уверенно потянуло вверх, и все тот же спокойный голос повторил:

- Пальцы... Разожмите пальцы!

- Не могу, - хрипло и виновато отозвался Вася. - Не подчиняются.

- А-а, понятно, сейчас...

Тут Вася почувствовал на себе чужие руки, вначале ему больно сдавили, проминая, плечи и локти, затем опять плечи, и тотчас что-то словно вонзилось в позвоночник. Пальцы сами собой разжались, отпуская деревце. Вася глухо вскрикнул, в глаза плеснулась пронзительная чернота, пришел он в себя уже наверху, на тропинке. Он сразу же увидел над собой смятое радостью лицо Тани, светящиеся нежностью и любовью глаза. Вася прижмурился и опять потерял сознание, и весь следующий день, уже окончательно придя в себя и лежа в своей удобной постели, он, продолжая чувствовать под собой сосущую бездонную пустоту, всякий раз тревожно вскидывался и окликал Татьяну Романовну, с усилием поворачивая голову, он видел, что Татьяна Романовна неотрывно, с каким-то новым, ранее незнакомым выражением смотрит на него.

- Что, Вася? Я здесь, - как эхо отзывалась Татьяна Романовна. - Что, опять плохо?

- Ничего, лучше, Таня, - успокаивал ее Вася. - ГТонемногу проходит. Только внутри еще что-то дрожит. Знаешь, мелко-мелко так, с перерывами. Да, Танюша, здорово нас вертануло! - запоздало спохватился он. - Ты знаешь, Танюш, я тебе другое скажу, только не обижайся. Я ведь готов был признать твою правоту в нашем разладе... что ж, думаю, жизнь одна, зачем из себя пророка корчить? Ведь подругому и легче, и проще, конечно, думаю, моя Татьяна Романовна права. Какого черта! Ведь я, если цель поставить, могу не только паршивую лабораторию прибрать к рукам, а кое-что и поинтереснее. Но знаешь, там точно кто-то вечный, неназываемый, кто все про нас знает, точно в душу мне заглянул, наизнанку вывернул. И стало мне невыносимо. Ах, дурак ты, дурак, думаю. Ведь помрешь и главного в жизни не успеешь, того, что тебе определено, из всей тьмы-тьмущей выделено. Ведь этого никто за тебя не сделает.

Поделом тебе и наказание и муки! За слабость! За отступничество! Подыхай!

- Вася! - оборвала его Татьяна Романовна с измученным, осунувшимся лицом. - Не смей, не кощунствуй! Что ты все на свои плечи тащишь? Моя вина, мне и отвечать.

Она мучилась рухнувшим равновесием, проваливалась, не находила опоры, Вася понял и ободряюще улыбнулся ей.

- Ага, испугалась, что мужа-то потеряешь! Живи, пока живется, Танюш. Не терзай себя, не ешь поедом. - Жить-то, что ни говори, хорошо, - сказал Вася, с наслаждением ощущая кожей чистую, скользко-накрахмаленную простыню. - Пожалуй, пауза моя затянулась, все, безделье кончилось, я т а м это понял, в ущелье, я опять способен думать...

Да, да, не удивляйся, Танюш, - заторопился Вася, боясь, что Татьяна Романовна перебьет его и он не сможет сказать того, что хотел. - Я еще отца вспоминал... никогда не вспоминал, он умер в пятидесятом, осколок сидел с войны, осколок нельзя было трогать. Правда, отец еще жил с час или полтора...

Тут Вася замолчал, и Татьяна Романовна, напряженно слушая его с виноватыми, влажно блестевшими глазами, боялась шевельнуться.

- Ну и что, что, Вася? - спустя какое-то время все-таки осторожно напомнила Татьяна Романовна о своем присутствии.

- Что? - очнулся Вася и с недоумением огляделся. - Ах, да, да, представляешь, Танюш, отец задолго почувствовал приближение смерти... только теперь я его понял! - Лицо Васи как бы осветилось изнутри мучительной догадкой. - Я его видел вчера, когда повис как распятый... брр! - неподдельно встряхнулся Вася. - Видел так ясно, как тебя вот сейчас. Знаешь, т а м я почувствовал то, что всегда присутствует в нас и чему мы, как правило, не верим. Я подумал, все, мой круг кончился, он пришел за мной... он был живой, я бы мог дотронуться до него, если бы мог освободить руки... Я его запах узнал, от него пахло, как в сильный зной от перегревшегося камня или сгоревшего железа... До меня дошел этот запах окалины, знаешь, Тапюш, словно я расстался с ним вчера. Но даже не это главное!

Васе необходимо было выговориться, и она терпеливо ждала.

- Потрясающе другое! - продолжал Вася с таинственно-вопросительным выражением в глазах, снова и снова переживая поразивший его момент. - Отец повторил то, что сказал мне перед смертью... слово в слово... "Береги, Васька, совесть, слышишь, береги совесть, - сказал он, - как бы тебе самому плохо ни было!" И тут, Тапюш, я понял, что останусь жить... Иначе зачем бы он приходил? - сказал Вася, оттеняя смысл своих слов и голосом, и выражением лица. - Да, да, зачем бы ему было приходить, зачем-то это было нужно, чтобы он приходил! Меня словно огнем прожгло насквозь. Он помог мне. Вот почему я рук не отпустил.

- У тебя жар, ты весь горишь... не волнуйся, все хорошо, все позади, осторожно напомнила Татьяна Романовна. - Вот выпей еще грушевого отвара, я прямо в чайнике заварила.

- Танюш, не покидай меня...

- Что, что? - растерялась Татьяна Романовна.

- Не покидай меня. Тебе тяжело со мной. Я что-то в жизни не смог. Действительно, мог быть больший результат.

Я не дал тебе счастья, все собирался, только собирался жить. Бежал, бежал, а жизнь-то-тю-тю! - уже прошла.

- Вася, перестань на себя наговаривать! Мне ничего не надо. Мне хорошо, ты рядом, что еще нужно? - Татьяна Романовна старалась скрыть замешательство перед непривычной, обезоруживающей откровенностью мужа, неловко отворачивалась, но против воли набегали слезы, мешая говорить. Ты не знаешь, какой ты, Вася... Ты замечательный.

Это я обыкновенная, но я ведь не виновата, что именно мне столько отпущено. А если я что-нибудь и делаю не так, я потом понимаю, раскаиваюсь. Было бы тебе хорошо и детям, а я что? Наша игра уже сделана, Вася. Жизнь набело, Вася, не проживешь. А тут еще этот ужас. Вася, я спать не могу, - шепотом пожаловалась она, - закрою глаза, и все перед глазами кружится, и горы, и скалы, и деревья, никакой опоры под ногами, не за что ухватиться, тянет вниз, как в воронку. Вася, страшно, хочу крикнуть, не могу!

- Клин надо клином вышибать, Танюш. Вот погоди. Немного оправлюсь, приду в себя, и мы с тобой по тому карнизу обязательно пройдем.

- С ума сошел! Побойся бога! Я этот ужас второй раз не переживу. Нет уж, Вася, с горами тебе придется распрощаться. Нам нашей родной среднерусской равнины теперь до конца жизни хватит. - Брови Татьяны Романовны сошлись в одну линию, ее тонкое лицо сделалось почти угрожающим, Вася прихватил ее руку, слабо сжал, она затихла, уткнувшись ему в плечо, вот так всегда, шумит она, шумит, кипятится, вроде бы все вокруг нее вертится, а стоит ему пальцем шевельнуть, и все по его желанию выходит, он из нее всю жизнь веревки вьет, все этим кончается.

Вася блаженно закрыл глаза, ему живо представился дом, Даша с Олегом, скамейка у озера, Тимошка, Вася не мог знать того, что именно в эту ночь Тимошка тоскливо метался до самого рассвета, время от времени тревожно подхватывался, прислушиваясь, в доме было тихо, все спали на своих местах, за стеной по-прежнему мирно шелестел дождь, и Тимошка пристыженно укладывался обратно на свою подстилку. И только под утро дождь совсем прекратился и выглянуло солнышко. Проснулась Семеновна, отворила настежь все двери и окна, впуская резкий утренний воздух, обула Васины болотные сапоги и, чуть не по пояс утонув в них, в хозяйском беспокойстве обошла затопленный сад. Тимошка угрюмо следовал за ней и, доплетшись кое-как до Васиной скамейки, одиноко торчащей над водой, вспрыгнул на нее и застыл горестным изваянием. Семеновна призывно загремела миской, в ответ он лишь слабо шевельнул хвостом и остался сидеть. Семеновна подумала, не заболел ли он, но в делах отвлеклась и забылась. После затяжных дождей вода в озере стала постепенно убывать, солнце вконец разморило землю, листва на деревьях взялась зеленым, сочным глянцем, яблоки, вишни и огурцы тяжелели на глазах, а в березах вокруг озера в больших количествах появились грибы - тугие, крепенькие, с темно-бордовыми головками.