Но все это в прошлом, а ныне французская культура оказалась на мели, причем благодаря парижскому истеблишменту среднего возраста, который до смерти боялся всего по-настоящему нового и новаторского – ведь это «может разрушить все здание».
Пупок – вот самый важный в наши дни элемент французской культуры. Художники, писатели, певцы и кинорежиссеры только тем и занимаются, что смотрят назад. Писатели пишут книги о том, как быть писателями; режиссеры снимают фильмы о своей последней неудавшейся интрижке, певцы внимают собственным умным каламбурам по поводу несуществующих мелодий. Все они – составная часть истеблишмента, и они уже забыли, что такое жизнь (или даже то, что жизнь существует) за пределами их мирка. Во французском языке даже есть для этого особое понятие – nombrilisme.[182] «Созерцание собственного пупка» настолько вошло в привычку, что даже приобрело окончание «-ism».[183]
И у них имеется оправдание: да, это, возможно, и merde, только это, по крайней мере, французское merde. Оно имеется и в словаре. Называется l’exception française.[184] Все культуры хороши, кроме французской. Золя и Матисс с компанией, должно быть, переворачиваются в своих могилах. Вольтер бы только посмеялся.
Лопанье мыльных пузырей
Французы слишком много думают, и поэтому они плохие музыканты. Музыка рождается в душе (или, если речь идет о роке, где-то между кишками и половыми органами), а французы чересчур полагаются на свои мозги.
Я много играю в барах вместе с полупрофессиональными группами, губящими все – от паб-рока до сальсы – своим исполнением, и уже давно определил для себя фундаментальное различие между французскими и «англосаксонскими» музыкантами. Если англичанину либо американцу потребуется, чтобы узнать друг друга, начать репетицию с импровизации, то они просто скажут: «О’кей, блюз в тональности ми. Раз, два, три, четыре» – и вы уже наяриваете. Французы же еще будут спорить минут десять о том, кто вступит первым, в каком темпе и в каком порядке кто солирует.
Вот почему французы любят играть и слушать джаз. Его почему-то считают музыкой. Я могу на приличном уровне исполнить любую мелодию, если мне дадут пару минут на то, чтобы ее выучить, но, беря уроки контрабаса у джазового контрабасиста, я после каждого занятия играл все хуже. Вместо того чтобы учить меня играть ради заработка (что, по-моему, является сутью джаза), он рассказывал мне о греческих гаммах и сверхмощных созвучиях либо о чем-то еще в том же духе, и мне приходилось так мысленно напрягаться, что у меня на то, чтобы прикоснуться к струнам, уже не хватало отваги.
Так же обучают на уроках музыки и детей. Во французских школах каждому ребенку, страстно желающему научиться игре на пианино, придется целый год заниматься solfège[185] (поют без слов), прежде чем его подпустят к инструменту. В результате все по-настоящему обуреваемые страстью, нетерпеливые и жаждущие успеха и славы музыканты (те, кто мог бы стать Хендриксом[186] или Кобейном[187]) бро; сают музыку и начинают играть в волейбол.
Вот поэтому-то французская поп-музыка, за весьма немногими исключениями, – подлинная пытка. Помимо мертвого лебедя, меня мало что способно заставить посреди зимы выскочить из дымящейся ванны и промчаться через ледяную ванную комнату. Но если в тот момент я слушаю радио и по нему начинают передавать никудышную французскую попсовую песню, гипотермия не кажется мне большой платой за возможность переключить приемник на менее оскорбительную для слуха станцию.
И если вы пожалуетесь на то, что мелодия в песне никуда не годится либо она полностью отсутствует, вам ответят: «Ah, oui,[188] зато слова прекрасны». По-моему, это все равно что сказать: суп в тарелке пахнет помоями, но выглядит восхитительно.
Чтобы вы получили хоть какое-то наглядное представление, вот несколько рецептов приготовления подобного французского супа – то есть шлягеров.
• Найдите скучную мелодию. Убедите продюсера перезаписать дрянное исполнение на гитарах в стиле рок. Составьте перечень из двадцати не связанных между собой, но одинаково звучащих слов. Отыщите певца, который сумеет хрипло пробормотать их. Продайте французской радиостанции.
• Возьмите миловидную девушку, представительницу этнического меньшинства. Запишите фонограмму – такую, чтобы она напоминала свежайший американский хит. Попросите какого-нибудь богатого парижанина написать пару слов о том, как трудно выжить в бедных пригородах. Продайте французской радиостанции.
• Пригласите стареющую звезду. Убедите ее исполнить всеми забытую старую чушь. Назовите это славным возвращением. Продайте французской радиостанции.
• Возьмите малоодаренного уличного музыканта. Объявите его гениальным поэтом. Продайте французской радиостанции.
Эти рецепты никогда не подведут, ибо во Франции существует юридически оформленная система квотирования, обязывающая давать в эфир французскую музыку (до сорока процентов от всего объема, в зависимости от того, что это за радиостанция), причем с упором на «новые французские произведения». Что это значит – понятно каждому: вы переписываете первое попавшееся merde на диск, и ваше творение начинают крутить по радио. Даже не нужно, чтобы запись кому-то нравилась, не говоря уж о том, чтобы нашлись охотники купить ее, ведь исполнение записи по радио и без того приносит значительный доход. Это и есть движущая сила современной французской поп-музыки.
Поэтому неудивительно, что у музыкантов возникает проблема с собственным образом. Они не отдают себе отчета в том, что они вытворяют. Один знаменитый французский певец считает себя «Radiohead»,[189] одевается как Джим Моррисон[190] и сочиняет песни в духе Эндрю Ллойда Уэббера.[191] Другой наряжается клоуном на сцене, а когда сходит с нее, напоминает тупого веб-мастера – неужели он не слыхал, что музыкой надо жить? Только старина Серж Гензбург постоянно походил на сигаретный окурок в человечьем обличье и почти всегда пел о сексе. Он-то уж понимал, что такое образ.
Французский музыкальный мир не знает, на что он на самом деле способен, с тех самых пор, как в конце 50-х годов XX века прикидывающиеся стилягами французы принялись петь американские – во французском переводе – рок-н-ролльные песни. Эти исполнители, приобретшие на сцене известность под именами Джонни Холлидей, Эдди Митчелл[192] и Дик Риверс,[193] не понимали ни слов оригинала, ни музыки. Как правило, это были эстрадные исполнители с начесом, как у Элвиса Пресли. Появившиеся с тех пор приличные французские рок-группы можно пересчитать по пальцам одной руки, да и то еще останутся несколько пальцев для того, чтобы держать «голуаз».[194]