– В эстонской среде есть большой пунктик по этому поводу, – шепнул он мне, когда мы стояли в стороне, – Обычно, заслышав русскую речь, эстонцы переходят на английский, даже если прекрасно владеют русским. Меня это бесит, – вздохнул он, проводя губами по моим волосам.
– Если бесит, почему ты так делаешь? – поморщилась я.
– Так принято, – он пожимает плечами, и улыбается Игорю, стоящему в дальнем углу площадки.
Я ничего не ответила, просто уставилась в свой бокал с выдохшимся шампанским. Я ходила, теребя длинную хрустальную ножку уже полчаса, и меня это начинало раздражать. Когда Эрик отошел поздороваться с Игорем и какими–то мужчинами, я поставила бокал на поднос официанта, проходящего мимо, и выдохнула. Так–то лучше.
К середине вечера я чувствовала себя как собака, у которой вместо шеи пружина, и она качается от каждого движения. Видели такие фигурки в машинах? Голова туда–сюда, туда–сюда. Странное ощущение. Еще хуже, было постоянно улыбаться. Иногда, мне казалось, что мое лицо треснет от натужных улыбок и фальшиво–радостных: «Tere[3]».
К концу вечера я не выдержала:
– У вас татуировка? – спросила высоченная блондинка наигранно высоким голосом, глядя на мою руку.
Она была, как силиконовая долина – вся сплошь из бокса и силикона. На две головы выше меня, плюс шпильки. Волосы цвета расплавленного золота, но слегка потемневшие корни выдавали фальшивость этого оттенка. Брови неестественно поднимались домиком, отчего ее хотелось «обнять и плакать».
– Да, и не одна, – оскалилась я, пытаясь изобразить улыбку.
– А мне свою пришлось вывести. Сделала по молодости какой–то китайский иероглиф. Хорошо, что шрама не осталось, – она изящно дотронулась до шеи, видимо в том месте и была несчастная наколка.
– Зачем вывели?
– Как же, милочка. Не по статусу, – блондинка брезгливо поморщила нос и поглядела на меня сверху вниз, как слон на мошку.
Я вздохнула, и качнула головой. Я хотела бы ответить что–то ехидное, но ее единственным и неоспоримым достоинством было то, что она первая заговорила со мной по–русски. Уже за это, я готова была ей простить все, даже этот надменный взгляд.
В этот момент Эрик приблизился ко мне, и снова приобнял за талию. Его спутник, лысоватый низенький мужчинка лет сорока тоже приобнял, только не меня, а блондинку.
– О чем беседуете, дамы? – поинтересовался на родном мне языке ее спутник.
– Милый, у нее татуировка. Это так свежо, – пролепетала дылда, и меня передернуло.
Я подняла руку и показала псалом на предплечье, просвечивающий сквозь тонкую ткань.
Дура я, надо было водолазный костюм одеть.
– Интересно, – пробормотал папик, жадно сверкнув глазами.
О, он любит тату? Что ж, блонди явно ошиблась на его счет.
– Вам тоже стоит сделать, – с вызовом бросила я силиконовой долине, и почувствовала, что Эрик задрожал. – Что–нибудь свежее и милое, – поддразнила я ее интонации, – Например, зайчика на попе. А если отвиснет, вставите пару имплантов. Вам пойдет, – почти выкрикнула я, когда Эрик оттаскивал меня в другую сторону.
Я не поднимала на него глаза и, наверное, впервые испытала чувство стыда из–за своей несдержанности.
– Прости, но она меня взбесила.
Он не ответил, и я рискнула посмотреть на него. Он беззвучно смеялся. Если быть точной, ржал, как конь, только звуки гасил кулаком. Я тоже прыснула и улыбнулась.
– Я давно так не веселился на подобных мероприятиях, – сказал он, приговаривая второй бокал. Или третий?
– Да, здесь очень мило и свежо, – сказала я, подражая голосу дылды.
– Хочешь уйти? – спросил Эрик серьезно.
– Больше всего на свете.
– Тогда пошли, – он взял меня за руку и повел к выходу.
– А твоя работа?
– Срать, – выругался он, растягивая гласную и вталкивая меня в лифт, – Игорь все сделает.
Нет, он не прижал меня к стенке лифта, и не начал лапать. Не стал жадно целовать, впиваясь губами, причиняя боль. Ничего этого он не сделал, но все равно мое сердце ухнуло, когда он в буквальном смысле поставил меня в лифт, и задержал руки на моем теле чуть дольше, чем нужно. И чуть ниже, чем позволяют приличия.
Лифт быстро спустился вниз и звякнул, мы вышли в холл отеля, и я остановилась, задумавшись буквально на секунду. Потом мои ноги сами понесли меня к стенду с фотографиями посетителей. Я встала у большой пробковой доски, на которую разноцветными кнопками были прикреплены фотографии разных лет. И я сразу нашла ее.
Себя прежнюю.
Она улыбалась с фотографии открытой, искренней улыбкой, какой я не улыбалась несколько лет. Ее приобнимал за плечи, накинув свой пиджак, высокий светловолосый мужчина с большими серо–голубыми глазами. Его взгляд был уставшим, но он все равно улыбался.
Он не хотел всего этого. Пышной свадьбы, гостей, банкета, скрипачей и певцов. Он хотел просто расписаться на берегу моря, но она закатила скандал, потому что хотела сказку.
Он подарил ей эту сказку, поступившись своими желаниями.
Она была в нежно–розовом платье с длинным шлейфом, украшенным живыми цветами. Волосы были завиты крупными локонами и спадали на плечи. Ее щеки раскраснелись от выпитого, а глаза светились счастьем.
Я моргнула и почувствовала, как горячая слезинка стекает по щеке. В ту же минуту, Эрик прижал меня к себе, и наклонился, целуя в щеку. Потом он сорвал фотографию с доски, пока никто не видел, и протянул ее мне:
– Она принадлежит тебе. Забери.
Я взяла снимок дрожащими руками, и погладила глянцевое изображение. Сложила фотографию и положила в сумочку.
– Пошли, – скомандовала я, когда голос пришел в норму, – Мне еще таксистом надо поработать и отвезти тебя домой.
Он только улыбнулся и кивнул, прикрыв глаза.
ГЛАВА 18
– Ты мне снилась, – прошептал он мне в шею, – В красном платье под дождем.
– Когда? – спросила я осипшим голосом.
– После нашей первой встречи. Я купил этот галстук через пару дней. Клянусь, я помешался на тебе тогда.
– Поэтому ты так отреагировал, когда увидел меня сегодня? – я закрыла глаза, прислушиваясь к его размеренному дыханию у себя над ухом.
– Да. Я чуть инфаркт не схватил.
– Я это заметила, – мои губы тронула легкая улыбка.
Мы стояли в его спальне, в приглушенном свете ночника. Я позволила ему медленно расстегивать пуговицы на блузке. Вот он приспускает блузку, обнажая мои плечи.
– Если ты скажешь, чтобы я остановился, я это сделаю, – прохрипел он, целуя птицу, улетающую с моего плеча, – Почему их семь?
Я вздрогнула. Неожиданно и очень вовремя.
– Семь смертных грехов. Эта, – я открываю глаза, и провожу пальцем по самой большой птице на шее, – Печаль. Следующая – гнев. Потом уныние, гордыня, тщеславие, чревоугодие, похоть и алчность. В моем персональном порядке убывания.