Читать интересную книгу Шарм - Трейси Вульф

скопившийся в легких, но тут же едва не подпрыгиваю, когда за криком гагары следует низкое карканье, от которого напрягается каждый нерв в моем теле.

«Не реагируй», – говорю я себе.

– Каааааааарр.

«Если ему удастся вывести тебя из себя, это только раззадорит его. Ты же понимаешь, что он делает это от скуки».

– Кааааааааааааааааааааааарр.

«Не реагируй, не реагируй, не реагируй».

– Каааар… – Он закашливается, и мне начинает казаться, что на этом все завершится. Но нет, он полон решимости продолжать и, как только ему удается унять свой кашель, берется за старое.

– Кааааааааааааааааааааарр!

– Ладно, Хадсон, я понимаю, что ты хочешь сказать. Господи. Тебе незачем врать, что какая-то птица может издавать такие звуки, просто чтобы позлить меня.

– Ничего я не вру, – отвечает он с видом оскорбленной невинности. – Это песня южноамериканского тукана…

– Ты все это выдумал, – говорю я ему. – Ни одна птица не может издавать звуки, похожие одновременно на вопли умирающей лягушки и рассерженной свиньи.

– А вот тукан может, – отвечает он, и у него опять делается такой невинный вид, что становится сложно верить, что он вешает мне лапшу на уши. Но я заперта в этой берлоге с ним слишком долго и сразу понимаю, что он просто пытается вывести меня из себя. И я убеждаюсь в этом, когда он добавляет:

– Я знаю, что это звук на любителя, но некоторые орнитологи считают, что это самый красивый из всех птичьих криков…

– Что за брехня! – взрываюсь я. – Я мирилась и с кукабуррой, и с гагарой, но я ни за что не смирюсь с поддельными воплями этого тукана…

– Ничего они не поддельные, – вставляет он.

– Поддельные, неподдельные, мне насрать. Прекрати эту свою хренотень с птичьими криками.

– Хорошо.

– И это все? – с подозрением спрашиваю я. – Так просто?

– Ну конечно, если тебя это так раздражает… – Он пожимает плечами и улыбается лучезарной улыбкой.

Гадая о том, не заключим ли мы перемирие после восьми недель непрестанных боевых действий, я улыбаюсь ему в ответ. Затем подношу к губам банку с «Доктором Пеппером» и опять поворачиваюсь к плите.

– Каааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааарр! – вопит Хадсон во все горло.

Я давлюсь «Доктором Пеппером», брызги разлетаются в разные стороны, и следующие две минуты я трачу на то, чтобы выкашлять газировку из легких.

К черту такую жизнь. К черту Хадсона Вегу.

Глава 27

Устное сообщение

– Хадсон –

– Тебе обязательно так долго торчать в душе? – рычит Грейс, когда я выхожу из ванной.

Я смотрю на нее нарочито спокойно:

– Похоже, кто-то встал не с той ноги.

– Я встала в отличном настроении – спасибо за беспокойство. – Она проходит мимо, бросив на меня убийственный взгляд. – Но я уже час жду, когда мне можно будет пописать.

Это хорошо. Приятно сознавать, что время, которое я провел в ванной, прошло не зря. Но отвечаю я только одно:

– Извини.

– Твои извинения неискренни. Иначе ты бы не проделывал это каждый день. – Она сердито оглядывает меня с головы до ног: – И сделай милость, оденься, пока я буду в ванной. У тебя дурацкий вид.

– Я одет, – отвечаю я, изобразив недоумение. – И с какой стати у меня может быть дурацкий вид?

– На тебе спортивные штаны, а не настоящая одежда. Это не одно и то же. – И, словно для того, чтобы подчеркнуть свои слова, она захлопывает дверь ванной.

Как только дверь за ней закрывается, я сбрасываю с себя личину невинности и недоумения. Я носил ее так долго, что боюсь, как бы она не приклеилась к моему лицу. И что прикажете тогда делать? Трудно отпугивать людей, если ты выглядишь как чертов бойскаут.

Но я обнаружил, что если не считать птичьих криков – принимать невинный вид, пока я подкладываю ей очередную свинью, это наилучший способ произвести на нее впечатление.

А мне чертовски хочется впечатлить Грейс.

Должен признать, выдержки у нее куда больше, чем я думал. Я был уверен, что мы выйдем отсюда уже в тот первый вечер, когда я клеился к ней и одновременно выводил ее из себя.

Но вместо этого мы торчим здесь уже полгода, самые утомительные полгода в моей жизни, и конца этому не видно. Именно поэтому я в последнее время начал монополизировать ванную, торча в ней по нескольку часов. Наверняка скоро это ей надоест, ведь так?

Но подойдя к шкафу для одежды – который находится на моей стороне, – я обнаруживаю, что я не единственный, кто умеет подкладывать свинью. Потому что, пока я был в ванной, Грейс перевернула мои вещи вверх дном.

Под этим я подразумеваю, что она устроила в моей половине полнейший беспорядок. Неудивительно, что она брюзжала по поводу отсутствия рубашки, когда я вышел из ванной. Она хотела поторопить меня, чтобы я заглянул сюда и увидел все это.

Мои рубашки и брюки, которые обычно висят на вешалках, были кое-как свалены в выдвижных ящиках.

А пижамы и трусы висели на вешалках.

Мое постельное белье было стянуто с кровати и засунуто под нее.

Какого хрена?

И это еще не все, понимаю я, когда подхожу к своей коллекции виниловых пластинок. Они по-прежнему стоят на своих полках, но Грейс переставила их. Теперь нет никакого деления по жанрам, а внутри секций они не стоят в алфавитном порядке по первой букве фамилии исполнителя. Все перепутано. Они расставлены как попало.

Она уничтожила всю мою систему.

Я поворачиваюсь к двери ванной и зло смотрю на нее. Это какое-то запредельное вероломство. И на этот раз она не отделается банкой «Доктора Пеппера», которую я тогда потряс, чтобы она взорвалась в ее руке (должен признать, что это была особенно коварная уловка, и я до сих пор помню, как газировка текла по ее лицу).

Дверь ванной открывается под моим сердитым взглядом, и тут до меня доходит, почему Грейс приняла душ вчера вечером – чтобы иметь возможность увидеть мою реакцию.

Она за это заплатит. И еще как. Как только я придумаю, что с ней сделать.

Но мои мысли не отражаются на лице, оно остается совершенно невозмутимым, пока она идет из ванной со злорадным блеском в глазах. Я напускаю на себя вид полнейшей невинности, который мне уже осточертел, и говорю:

– Кто-то повозился с моими вещами, пока я был в душе.

– И тебе нравится то, что получилось? – спрашивает она с таким же невинным видом – широко раскрытые глаза, лучезарная улыбка. Но я сам изобрел эту игру, и никто меня не переплюнет. Никогда.

– Я просто в восторге. Эта система расстановки уже начинала мне надоедать. – Я давлюсь словами, но каким-то образом все-таки ухитряюсь их произнести: – А теперь всякий раз, когда я буду брать в руки альбом, он будет для меня сюрпризом.

– Именно об этом я и думала, – соглашается она с энтузиазмом. – Я знала, что тебе это понравится.

– Да, очень. Я глубоко благодарен.

Затем, почувствовав, что у меня начал дергаться глаз, я поворачиваюсь и иду обратно в зону спальни. Хоть бы она успокоилась на этом и больше не выносила мне мозг.

Но мы с Грейс заперты здесь уже несколько месяцев, и снаружи летает этот чертов дракон, описывая круги и врезаясь то в стены, то в крышу. Мы уже испробовали друг на друге все возможные пранки, так что она, разумеется, не успокоится.

Как и я.

– А тебе нравится то, что я сделала с твоим гардеробом? – медовым голосом спрашивает она.

– Я в восторге, – отвечаю я сквозь зубы. – Повесить мои трусы на вешалки – это гениально.

– Мне тоже так кажется. Я имею в виду, что такое яркое белье надо держать на видном месте, там, где его можно видеть каждый день.

– Я вижу его каждый день, когда выдвигаю ящики. – Я беру одну из пар. – Но так тоже неплохо.

Взяв эти чертовы боксеры в руки, я замечаю, что Грейс не просто повесила их на вешалку. Сначала я так ошарашен, что молча смотрю на пару в моих руках. Затем начинаю снимать с вешалок все остальные боксеры и осматривать их. И, конечно же, она испортила их все.

Она изрисовала черным маркером каждую пару боксеров-брифов «Версаче», которая у меня есть.

К изображениям лиц она пририсовала усы, а к нескольким добавила еще рожки, как у черта. А на тех, где нет лиц, она начертила зигзагообразные молнии и звезды и исписала их типичными восклицаниями из комиксов: «Бам», «Бух» и «Шлеп».

Меня особенно оскорбляет вид пары, в центре которой красуется надпись: «шлеп».

– Это же были трусы «Версаче», – говорю я ей, и, как бы я ни старался сдерживаться, в моем голосе звучит ужас. Каким