Читать интересную книгу Комнатный фонтан - Йенс Шпаршу

(Какое мне дело до его личной жизни?)

Нет, я не имел понятия, где он там родился. Наверное, в каком-нибудь экзотическом месте. В Рио-де-Жанейро? В Шанхае? Или в Риге?

— Пирна, — выдохнул наконец Болдингер из трубки. — Я тоже с того берега.

Я удивился.

Я осторожно принял снова горизонтальное положение, чтобы мне удобнее было слушать — одновременно обрабатывая без лишнего шума раны — историю империи Болдингеров.

История начиналась с Йозефа Болдингера, производителя ароматической воды и поставщика двора Его Величества Короля Саксонского; этому самому Болдингеру удалось вследствие удачной женитьбы в 1887 г. прибрать к рукам Зебницкую мануфактуру по производству искусственных цветов. В эпоху грюндерства предприятие процветало. В начале века тоже. И даже в двадцатые годы, в период мирового кризиса, оно почти не пострадало. Фирма работала под девизом, сформулированным ее — ставшим к тому моменту единственным — владельцем Йозефом Болдингером, скоропостижно скончавшимся в 1931 г.: «Пока вы живы, наши цветы будут украшать вашу жизнь».

Потом настал памятный сорок пятый. Полный обвал. Бегство в западную зону, там чуть не угодил на скамью подсудимых, чудом избежал наказания. И снова работа. Пришлось начинать всё с нуля. На примитивном оборудовании, в полуразрушенной хибаре, преодолевая колоссальные трудности.

— Да, доложу я тебе, жизнь была та еще. Тяжелое время, но чертовски прекрасное!

Тогда же были начаты первые эксперименты с комнатными фонтанами. Они по сей день живы, те первые модели, в Огайо, в Техасе… Любимый сувенир из Germany, оккупационные войска вывозили его ящиками.

— Что это для нас тогдашних значило! Наши комнатные фонтаны пошли по миру! Знаете, Лобек, Штрюверу, к примеру, такого не понять. Разве он может представить себе, как все это было. Едва ли… Но вы… — Тут он неожиданно обратился снова прямо ко мне: — Вы и ваши соотечественники… то, что вы сейчас переживаете, крах всего, и вообще, — без боли ведь на это смотреть нельзя. Как я хорошо все это понимаю, господин Лобек, даже очень хорошо, и я хочу, чтобы вы всегда знали это.

Возникла небольшая торжественная пауза, я закрыл глаза. У меня не было сил даже на то, чтобы слушать.

— Ну а теперь, — воскликнул он, придя от собственного рассказа в необычайное одушевление и даже некоторое волнение, — теперь пора за дело, мой друг! Труба зовет, работы сердце просит, как сказал один поэт! И кстати, не говорите пока Штрюверу, я сам с ним должен сначала побеседовать.

Прощальный вздох, и разговор окончен.

Штрювер… И зачем только Болдингер мне это сказал! Во мне все опустилось, хотя опускаться, собственно говоря, было некуда, я лежал пластом. С большим трудом я положил трубку. Муки телесные уступили место мукам душевным… Нет, я не чувствовал никаких угрызений совести. Я вообще ничего не чувствовал, совести в том числе.

Ах, Уве! Наивный мальчик! ТЫ решил замолвить шефу за меня доброе словечко, рассказываешь, как я слышал, обо мне всякие «чудеса». А я, неблагодарное создание, — таких мерзавцев свет ни видывал — я не могу даже сделать для тебя теткой малости, как пристроить твоих симпатичных, да, да, симпатичных, китов, не говоря уже о том, чтобы сказать тебе правду. И в довершение ко всему-вот она, людская благодарность! — я стану еще твоим начальником!

Я не находил себе места в постели, и, если бы не боль, я начал бы метаться. Не выдержав, я встал, накинул халат и вылез из своей берлоги. В унынии стоял я у окна на кухне, глядя на тоскливый новостроечный пейзаж. Вокруг все было серым-серо, дождь зарядил уж с самого утра и прекращаться явно не собирался. Даже небеса сегодня ополчились против меня.

Как назло, именно в последние недели отношение Штрювера ко мне совершенно переменилось! Уве, как я с недавних пор вынужден был называть господина Штрювера, проявлял ко мне повышенное внимание и был сама любезность.

Если раньше, бывало, он просто говорил, делаем так и так, то теперь он сначала спрашивал меня, учитывал все мои замечания, даже самые ничтожные, и каждое придаточное предложение, слетевшее с моих уст, воспринималось им как нечто важное и значительное. Я очень чутко улавливал это — из-за своих семейных обстоятельств в первую очередь — и наслаждался.

Мне кажется, не будет большим преувеличением, если я скажу, что мы искренне симпатизировали друг другу.

Конечно, у нас случались и размолвки. У кого их не бывает? Однажды, перед Рождеством, у нас выдался свободный вечер. Мы шли мимо какого-то празднично украшенного книжного магазина, и Штрювер удивился тому количеству мемуаров, которые были выставлены в витрине. Разве ж можно столько всего на самом деле пережить, да еще по-честному, сколько в этих книжках понаписано?!

Мы шли себе дальше, каждый в своих мыслях. Я, например, в этот момент подумал: «Н-да».

Тут Штрювер вдруг остановился:

— Вот если человек ведет двойную жизнь, тогда у него навалом материала, на два тома точно хватит!

Мы посмеялись.

— Или не хватит! — отозвался с ухмылкой я, решив добавить перцу.

Штрювер резко прекратил смеяться и, глядя на меня печальными глазами, закивал головой. У меня было такое чувство, будто он что-то от меня скрывает, что у него есть какая-то тайна, которая его гнетет. Но я не хотел лезть к нему в душу, чтобы не рисковать нашей дружбой, хотя уже тогда у меня было смутное подозрение, что эта его тайна каким-то образом связана со мной.

Чуть позже мне суждено было узнать, что за всем этим скрывалось, и узнал я это отнюдь не по доброй воле…

Все началось с того, что Штрювер стал проявлять повышенный интерес к моей личной жизни. Сначала я не увидел в этом ничего особенного. Наоборот, столько внимания и участия — я совершенно уже отвык от этого, и мне это было очень приятно. Правда, мне удалось довольно ловко замять вопрос с его приглашением ко мне домой, что уже давным-давно надо было бы сделать (могу себе представить, что бы из этого вышло!); с другой стороны, мне было его, конечно, немного жалко: торчит, бедняга, все время в своей гостинице.

Его постоянные расспросы о моем доме, о моей семье, о моей жене (!) — все это должно было бы само собою меня насторожить…

В минуту слабости — кажется, мы заговорили о том, что самодельные рождественские подарки в тышу раз лучше покупных, — я признался ему, движимый внезапно пробудившейся потребностью хоть с кем-то поделиться сокровенным, я признался ему в своей тайной страсти: что я выпиливаю лобзиком.

Зачем я это сделал?! Он прицепился ко мне как клещ! Вдруг выяснилось, что его прямо хлебом не корми, дай что-нибудь такое помастерить. (Считаю своим долгом сообщить: как выяснилось, чистейшая ложь!) При всяком удобном случае, впрочем и без всякого случая, он норовил вернуться к этой теме, как будто ничто другое его не интересовало в этой жизни. Он вел себя как одержимый. А когда он еще узнал о существовании моей комнаты отдыха и досуга-я был столь неосмотрителен, что допустил несколько высказываний в этом направлении, — то всё, пристал ко мне как банный лист, давай, мол, вместе что-нибудь такое смастерим, вот соберемся вечерком и попилим.

Отвертеться тут было трудно, тем более что и Рождество уж было на носу, но тем не менее… Штрювер держал меня мертвой хваткой, лез в душу со своими расспросами: а что, дескать, скажет по этому поводу моя жена? Я, чтобы съехать поскорее с этой темы, ответил:

— Ничего. Она относится к таким вещам с пониманием. Мы люди современные, без предрассудков.

Говорить мне это, конечно, было нелегко.

И вот в один прекрасный день я понял, что на меня надвигается назначенный вечер, который мне так и не удалось замотать. Ровно в восемь в дверь позвонили. Явился Штрювер, с букетом цветов «для хозяйки дома».

Я коротко и ясно сказал ему (текст я продумал заранее), что моя жена, к сожалению, уехала в командировку, но что и без нее мы можем провести уютный вечер. (Постфактум скажу, что это была моя роковая ошибка!) Ошибкой было с моей стороны и то, что я встретил его в своей обычной домашней одежде, а именно в майке (за что Юлия меня, добавлю тут уж кстати, всегда нещадно ругала).

— Мило тут у вас, — сказал Штрювер, пока мы пробирались чуть ли не на ощупь по тускло освещенному коридору.

Как назло еще Пятница вел себя крайне неприлично, демонстрируя повадки совершенно невоспитанного приставучего пса. Наверняка, помимо всего прочего, это была и реакция на специфический запах штрюверовского парфюма (такие запахи действуют на собак возбуждающе). Я несколько раз громким голосом призвал Пятницу к порядку, и в результате он наконец отстал. На кухне я дал Штрюверу под нос, на котором у меня были приготовлены бутерброды с селедкой, а сам прихватил пиво. После чего мы без лишних проволочек отправились в комнату отдыха и досуга. Ткм я провел со Штрювером короткий инструктаж, особо остановившись на отдельных правилах техбезопасности ввиду неисправности переключателя на электропиле, и выдал ему из своих запасов темно — синий фартук.