Читать интересную книгу Никто, кроме президента - Лев Гурский

Неделю назад я объяснил ему, что он копирует торжественный выход римских императоров. Только у тех была туника вместо «адидаса», ручные пантеры вместо псов и легионеры вместо дуболомов. Поэтому копия, как ни крути, выходит на троечку. «Умничаешь? – нахмурился Собаковод. – Смотри у меня!» На другой день, вернувшись к себе после тренировки, я не обнаружил среди книг ни двухтомной «Истории Древнего Рима», ни «Жизни двенадцати цезарей». На их место мне положили том «Жизни животных» Брэма. За вечер я его от нечего делать проштудировал и в следующий раз встретил Фокина сравнением с двадцатиметровой китовой акулой. Собаковод был даже польщен – до той минуты, пока я скромно не добавил, что эти громадины питаются планктоном. То есть ме-е-е-елкими рачками. Брэм тут же исчез, а книги по римской истории вернулись – хотя и со следами собачьих зубов. Должно быть, Фокин отрабатывал на моих цезарях команду: «Апорт!»

На сей раз Собаковод забрел ко мне явно не просто так, а с новостью. Надеюсь, это та самая долгожданная новость, которая все изменит. Именно потому мне требовалось проявлять как можно меньше интереса к его персоне. Пришел и пришел. Его власть.

– Как настроение? – спросил Фокин.

– Нормальное, – ответил я и зевнул совсем уж неприкрыто.

– Что-то сегодня ты, Паша, не особо разговорчив.

Собаковод, похоже, не торопился с главным. Ну и мне не к спеху. Яблоко с дерева должно падать естественно. Будешь сшибать его камнем – подберешь кислятину. Первый закон Мичурина-Ньютона.

– А про что мне говорить? – сыграл я в равнодушие. – Про экономику? Про политику? Про жизнь вообще? На собачью тему я, по крайней мере, болтать не умею. Я и не знаю, отличается у вас гладкошерстный терьер от стаффордширского или нет?

– Отличается, Паша, отличается, – снизошел Фокин к моей тупости. – Шерстью, окрасом, высотой в холке… да всем, короче… Ладно, разрешаю говорить про жизнь. Я чего-то сегодня добрый. Даже на вопросы отвечу, если умные задашь.

А вот сейчас – внимание: ни в коем случае не приближать его к наводящей теме. Подальше, подальше от края. Его можно позлить, но нельзя настораживать. Он должен быть уверен, что новость, которую он принес, – сюрприз для меня. Он ведь не знает про тот клинышек газеты. И тем более про записку, которую я в три приема написал в сортире, превратил в маленький бумажный комочек и сейчас держу в носке.

– Вопросы… – протянул я с задумчивым видом. – М-да…

Была одна тема, выгодная для меня и не шибко приятная для него. За время плена я тянул за эти ниточки раза три, не чаще; впервые – еще в самом начале. Всякий раз Фокин раздражался и говорил чуть больше, чем следовало.

– Чего притих? Умные вопросы все выветрились из головушки? – подколол меня Собаковод.

Теперь пора. Барабанная дробь. Я показываю зубы.

– Почему же все? – сказал я. – Один остался. Мне все-таки интересно знать, зачем человек по фамилии Фокин влез в это дерьмо? Все у него было и так – и деньги, и профессия, и положение. Какого рожна ему еще надо?

В глазах у Фокина полыхнул злой огонек.

– Ты, Паш, на грубость нарываешься, – угрожающе обронил он. – Сейчас вон свистну охрану, вколют тебе пару кубиков кетамина и перестанешь быть таким любопытным. Будешь как дерево.

– Ладно-ладно. – Я изобразил испуг и поспешно поднял руки. – Не надо как дерево. Молчу. Если нет желания, можно не отвечать.

После этих моих слов Собаковода понесло:

– Да мне ответить – не фиг делать. Тоже мне, Иисусик нашелся. Он весь в белом, а мы, значит, в дерьме… Думаешь, я только из-за денег впрягся? А может, я из-за справедливости? Почему одним – все, а другим – кукиш? Почему одни при понтах, а другие – на побегушках? Человек, Паша, не дудка, чтоб на ней один «Собачий вальс» играть. Это тебе мой параграф первый. А вот тебе мой параграф второй: человек, Паша, не остров в океане. Все мы друг с другом плотно повязаны. Только козел радуется, когда похоронка тормозит не у него, а у соседа. А кто с понятием, тот соображает, что завтра траурный марш сыграют и у него…

Я знал это с самого начала! Слова были Фокина, интонации были Фокина, но мысли он взял напрокат. Песни с чужого голоса всегда отличаются от собственных. У нашего Собаковода – хорошая память, здоровое сердце, твердая рука, великолепный нюх, но он исполнитель. Задушить кого-нибудь, взорвать, утопить – это ему так же легко, как его собачкам поссать. Но вот чтобы придумать всю комбинацию, от начала до конца, – нет, это ему не по мозгам. Такой махиной собаководы в одиночку не управляют. Он всю дорогу старательно изображает центрового, но действует, как минимум, в паре. Раз пять или шесть он на моих глазах откладывал решение и уходил с кем-то советоваться. Эти музыкальные сравнения – тоже далеко не случайность. И если я прав… если только я прав… Нет, лучше не думать об этом. Из всех допингов ненависть – самый ненадежный. Мой план слишком важен, чтобы в неподходящий момент подвели нервы и дрогнула рука.

– Я с понятием, Фокин, – смиренно сказал я.

Собаковод исподлобья глянул на меня, но уж что-что, а укрощение строптивого я за это время разыгрывать научился. Тюремщики знали, что я могу взбрыкнуть. Но взбрыкнув, обычно сдаю назад. Последний раз я твердо шел на принцип, добиваясь спортзала.

– Черт с тобой, – махнул рукой Собаковод, – раз понятием владеешь, то будет тебе подарок. Готовься, сегодня у тебя внеплановая прогулка. Недалеко. Часа через два Новиков тебе занесет шмотье – чистое и глаженое. Он тебе сам объяснит, чего и как. А если будешь себя на выгуле прилично вести, то и завтра дам тебе, хе-хе, попастись. И поводок нацеплю подлиннее, чтобы в лапах не путался.

Сердце мое застучало: слово сказано. Только бы не выдать себя! Равнодушия, равнодушия в голосе побольше! Я сломался. Я тряпка. Я просто Паша. Я привык к четырем стенам. Я никуда не хочу.

– А прогулка – это обязательно? – как можно безразличнее осведомился я. Чуть-чуть даже с оттенком нытья. – У меня тут книга интересная попалась, про египетских фараонов, я бы, может, лучше почитал, а?

– Обязательно, – отрезал Фокин, вставая со стула.

Собаки тут же снялись с мест, чтобы прикрывать хозяйские тылы. Пока он уходил, обе внимательно смотрели на меня и пятились к двери. Но сам хозяин и не подумал обернуться. Такая размазня, как сегодняшний Павел Петрович, был не способен даже плюнуть вслед тюремщику. Какое приятное заблуждение!

Дождавшись, когда дверь закроется, я тоже поднялся с места и, будто бы ведомый мочевым позывом, удалился в сортирный загончик. Здесь была своя телекамера, однако три четверти ее сектора я научился перекрывать затылком, справляя малую нужду. К тому, что я делаю это долго и с громким кряхтением, наблюдатели давно приучены. Хронический простатит сыграть нетрудно. Не фуга Баха.

Основное я сделал в темпе, и у меня осталось не меньше минуты, чтобы, исправно кряхтя, потренироваться с шариком из жвачки, пока еще без начинки. Ап! – шарик в ладони. Ап! – шарик пропал. Ап! – он есть. Ап! – его нет.

Среди книг, полученных мною в пользование, оказался том «Сто великих циркачей мира». Из него я вычитал про знаменитого фокусника Гарри Гудини, который умел под водой отделаться от цепей. До Гудини мне, конечно, как до Эльбруса. Но, возможно, благодаря простому фокусу от оков смогу избавиться и я.

18. МАКС ЛАПТЕВ

За досье надо ухаживать непрерывно, как за комнатными цветами: дней пять не полил – и вместо растений получаешь гербарий. Я уже не раз попадал впросак, доверившись лентяям, а в позапрошлом году из-за этого чуть не погиб. Мне дали в разработку украино-японского теневого дельца Панаса Сугимото. Тот, по последним данным, занимался транзитом девушек с Львiвщины и Ивано-Франкiвщины в бордели Гонконга, Макао и Бангкока. Данные наши, увы, оказались предпоследними. Когда на зимней трассе Черемхово—Иркутск мы с ребятами из УФСБ по Восточной Сибири нагнали его трейлер и вскрыли, нас только чудом не затоптали. Сукин сын Сугимото, представьте, уже полгода как переключился с барышень на быков-производителей элитных пород. В итоге мы имели две диких недели беготни и нервотрепки, а жители Свирска, Усолья и Ангарска – две веселых недели бесплатной корриды…

Сейчас я глядел на Фердинанда Изюмова и мысленно крыл самыми последними словами тех героев невидимого фронта, кто состряпал мне изюмовский «бегунок», а заодно с ними наше Управление регистрации и архивных фондов – целиком и без исключения.

В досье, затребованном мною с утра, была до деталей расписана эмиграция этого деятеля. Вот парижский период, вот нью-йоркский, вот опять парижский. Все три – прошлый век, 80-е годы. Очень актуально. Так же подробно говорилось о трех его ранних книгах – «Гей-славяне», «Дырочка для клизмы» и «Я пришел дать вам водки» (первую из них я даже читал, еще в самиздате). Российский его период освещался гораздо скромнее. В основном, были сведения об участии в президентских выборах, кандидатом от сексуальных меньшинств (собрал 0,33% голосов). Дальше следовали: выписка из его больничной карты – с шестью жирно подчеркнутыми словами «состояние крайне тяжелое, возможен летальный исход», фото мумии в бинтах, а затем – краткая выжимка из рапорта информатора «Беликова». Про то, как Ф. Изюмов «налаживает первые контакты с радикальным движением Национального Возрождения России». Последний по времени файл состоял из одного номера телефона.