Ухмыльнувшись, Кингмен Беддл поймал тонкую руку манекенщицы своими жесткими мозолистыми пальцами и поволок ее по скользкому танцевальному паркету через толпу людей, качавшихся в объятиях друг друга под мелодию Питера Дачина, дирижировавшего оркестром прямо от рояля. Кстати, именно Дачин в свое время играл на свадьбе Энн и Кингмена.
Флинг гоготнула в своей обычной манере подростка, движением головы отбросив назад золотистые с медовым отливом волосы, которые лезли ей в глаза.
— Кинг, не спеши так! — От ее громкого смеха по залу пробежало волнение, и головы танцующих, причудливо завитые или идеально подстриженные, начали поворачиваться в их сторону. — Я не могу бежать на таких высоких каблуках. Бьюсь об заклад, ты никогда не видел, чтобы кто-нибудь бежал марафон в туфлях на шпильках.
Ее ноги омертвели после часового стояния на четырехдюймовых в черно-шафрановую полоску каблуках под софитами, прожекторами, кино- и фотокамерами. Земля куда-то плыла, и голова кружилась, как у победительницы Кубка мира. Только будучи Флинг, она все равно чувствовала себя как дома. Эта девчушка воспринимала мир софитов и фотовспышек как родной в гораздо большей степени, чем кто-либо в "Кармен" мог себе представить.
А в это время Гейл Джозеф еле успевала принимать от присутствовавших на вечере лавочников заказы на оптовые партии аромата "ФЛИНГ!", чем до крайности шокировала Энн Беддл и весь клан Рендольфов. Бизнес на балу!
— До чего же это вульгарно! — прокудахтала Вирджиния Рендольф, обращаясь к своему кузену Сайрусу Флеммингу, одному из тех, — уж в этом-то она была уверена — кто мог в полной мере оценить всю тяжесть совершаемого Гейл преступления.
Кингмен увел Флинг из водоворота, в котором закружились цветы, музыка, духи, журналисты, в одну из затемненных гостиных сразу за дамской комнатой. Плотно прикрыв дверь, он привлек ее в свои объятия и зарылся лицом в ее молодые груди, спелые и наливные, как золотые яблочки.
— Скинь туфли, — приказал он, стремясь укоротить ее на четыре дюйма и приблизить лицо девушки хотя бы к уровню своих глаз.
— С удовольствием. — Она небрежно отбросила в сторону туфли стоимостью в полторы тысячи долларов. — Запишем в контракте, что я никогда в жизни не надену больше туфель.
Она потянулась, как проснувшаяся пантера, и чуть присела, разминая ноги.
— Запишем в контракте, что ты все рабочее время должна находиться в шестой позиции. — Он обвил руками ее талию и вновь привлек девушку.
Вид у Флинг был несколько озадаченный. Кингмен столько всего знал! "Шестая позиция, — повторила она про себя. — Надо запомнить, чтобы потом посмотреть в справочнике или спросить у кого-нибудь".
— Тебе хорошо со мной? Я все сегодня делала правильно? — спросила она, все еще раскрасневшаяся от волнения. — Я так нервничала! Мне казалось, я никогда не дойду до конца дорожки, пока не увидела там тебя. — Он положил руку на ее обнаженную спину.
— Кингмен, — прошептала она, когда его губы прикоснулись к ее губам и она почувствовала, как сплавляется с ним в единое целое. — Я тебе понравилась?
— Ты была феноменальна! Нью-Йорк у твоих ног. Прислушайся к этому шуму. Можно подумать, сегодня в городе канун Нового года! Никогда еще я не испытывал такой гордости. Здешнюю публику ничем не проймешь, чего только она не повидала на своем веку, и вот — она у твоих ног. — Кингмен прямо-таки не мог остановиться.
Флинг обхватила его голову руками и, чуть отстранившись, стала изучать его лицо с такой тщательностью, будто это было ее собственное отражение в зеркале. Каждая черточка его прекрасного обветренного лица излучала гордость. Ей показалось даже, что она видит в его глазах нежность, которой прежде никогда не замечала. Она знала Кингмена страстного. Сейчас перед ней был Кингмен довольный и восхищенный. И его спрятанные в тени темных мохнатых бровей глаза, обычно холодно-серые, в эту секунду искрились теплом.
Кингмен мягко отвел руку Флинг и осыпал ее пальцы легкими поцелуями, более приличествующими сэру Ланселоту Озерному, обязующемуся служить своей даме, нежели безжалостному властелину Уолл-стрит, соблазняющему наивную девчонку.
— Пусть теперь наступит черед нашего праздника, Кинг! Мы поедем ко мне, и я буду ночь заниматься с тобой любовью. Не хочу, чтобы у тебя был такой вид, будто ты в любую минуту готов сорваться с места и улететь куда-то по делам. Я просто буду жить ДЛЯ тебя. — Ее ресницы щекотали его щеку.
Кингмен терялся, не зная, чем любоваться: закованными в золото изгибами ее тела, восхищением в ее глазах, совершенными очертаниями лица Модели дня, ЕГО Модели дня, или же чувственными, сложенными в гримасу губами, созданными, казалось, не для разговоров, а для того, чтобы ублажать его самые дерзкие плотские мечты.
Ее лицо, как бриллиант в тысячу каратов, заиграло перед ним миллионами граней. Прижав ее рот к своему и коснувшись ее твердой пышной груди, он почувствовал знакомый трепет своей мужской плоти. Поцелуй был таким долгим и всепоглощающим, что они не заметили появления дочери Кингмена. Другая, тихо открыв дверь, проскользнула в гостиную и замерла, шокированная и уничтоженная открывшимся ей зрелищем. Манекенщица, с которой она готова была просидеть рядом всю ночь напролет, копируя каждое ее движение, каждый жест, даже манеру есть, до сегодняшнего момента являвшаяся ее идеалом, эта манекенщица и ее отец были переплетением рук и тел, превратились в единое чудовищное существо, шумно и тяжело дышащее, не заметившее даже присутствия третьего — толстенького и коротенького — существа.
— Мама ищет вас для торжественного вручения музею дарственного чека, — прокашлявшись, заговорила Энн в манере своей бабушки, своевольной и надменной Вирджинии Рендольф, в манере, к которой она прибегала в моменты нерешительности и испуга.
— Сейчас приду, Другая. Возвращайся к столу, золотая моя, — сказал Кингмен скорее с раздражением, чем смущенно. — Мне нужно закончить деловой разговор с Флинг.
Флинг же была ни жива, ни мертва. Слезы размером с жемчужину медленно покатились по ее щекам. Кингмен вытащил платок и вытер прозрачные капельки, заодно уничтожив все старания Фредерика — весь этот толстый слой косметики.
— Глянь-ка! — утешающе сказал Кингмен. — Ты гораздо красивее без этой боевой раскраски. Кто это под пестрой маской? А, да ведь это моя милая девочка!
Но кран был уже откручен — слезы лились беспрерывным потоком.
— Боже, Кинг! Мы не можем поступать так, чтобы из-за нас кому-то было больно. Я тебя люблю. Я боготворю тебя, но… но не могу пойти в зал и сидеть за одним столом с твоей женой. Только не сейчас! Она такая милая и утонченная. Я что-нибудь не так сделаю, возьму не ту вилку, а она обязательно это заметит. А потом мне не хватит нахальства вернуться к столу и как ни в чем не бывало сидеть рядом с твоей дочерью. Она, должно быть, чувствует себя ужасно. Я сама себя сейчас ненавижу! Я — твой секрет. А я терпеть не могу секреты. Я совершенно не умею хранить секреты. — Голос у нее сорвался. — Я как пятое колесо в твоей телеге. Нельзя, чтобы кто-то страдал из-за нас: твоя жена, Другая, я… ты, Кингмен. — Она уже всхлипывала. — Я хочу вместе с тобой пойти домой. Хочу провести с тобой ночь. Делать для тебя завтрак. Стирать твои носки. Но это невозможно, ведь так?