Потом он долго сидел на специальном, с бортиками и ручками унитазе, громко пукая без особого толку. Я смотрел на это и думал, что вижу его в первый раз. Муж сидел так, как я его посадил: неловко, свесив плечи на одну сторону, глядя прямо перед собой. Я нагнулся, чтобы взглянуть ему в глаза – в них была ненависть. Страшная, безвыходная ненависть, обращенная в мир. Может быть он не хотел в туалет, и мы совершенно зря мучили его? Может быть – узнал меня, и теперь, сквозь мутное стекло своей болезни, видел, как я бесцеремонно рассматриваю его сморщенный обрезанный член? А может быть – он просто устал или у него что-то болело? Может быть он хотел умереть? Я не знаю. Мне хотелось уйти. Женатая женщина стояла в дверном проеме. Оттолкнуть я не решился, потом муж наконец закончил, она стала мыть ему зад, а мне нужно было его держать, так что сбежать стало невозможно. Потом я тащил его назад. Мы уложили мужа в постель, и я сразу пошел сквозь пропахшие комнаты – к выходу. Я думал: как странно – он источник всей этой вони, а сам пахнет бумагой.
На кухне я встал у непрозрачного окна, неряшливо закрашенного черной масляной краской, и принялся ждать. Бесконечно долгое ожидание, но она вернулась, она подошла ко мне вплотную, и я обхватил ее руками. Моя женатая женщина не стала закрывать глаза, но резко, удивительно сильно толкнула меня – бедром об угол плиты – ужасно больно. Я шипел от боли, и я тер мышцу, и я смотрел на нее сквозь выступившие слезы, и в ее взгляде была та же безвыходная ненависть и то же бешенство, что в глазах ее мужа.
Два года и три месяца я жил потом в Марокко – фотографировал, болел гепатитом, бродил по горам которые видел в окно. На горной дороге небольшой фургон, обгонявший фуру по встречной полосе, ударил мой джип прямо в лоб. Так что я никогда больше не встретил мужа моей женатой женщины, ее дочь или ее саму.
Анна Лихтикман
Тюльпанная грусть
«Наш дядя самых честных правил. И нечестных правил тоже», – шутил мой папа. Наш троюродный дядя, Нир Порталь, и в самом деле правил всех, он был литературным редактором.
Мы тогда и думать не думали, что придется жить с Ниром под одной крышей, но папа внезапно оказался без работы, мы едва сводили концы с концами, и вот вдруг что-то наметилось но далеко от нас – в Хайфе. Первые недели отцу было непонятно, стоит ли там оставаться; платили плохо. Папа уставал от ежедневных поездок в такую даль. Он припарковывал машину у пляжа и ночевал прямо в ней. «Это форменное безобразие! – постановила наша старая тетка Генриэтта, – там же дом Порталя в двух шагах! Пусть поживут у него, хотя бы пару месяцев». До сих пор не пойму, почему Нир Порталь, ужасный Нир, Нир-сукин сын, согласился на время поселить нас у себя за символическую плату.
Наше проживание в доме Нира Порталя началось с позора. Мы приехали в сумерках, дом Нира нашли, ориентируясь на запах – теплую вонь курятника. Но потом оказалось, что мы переоценили росказни родственников о «зеленых причудах» дяди. Органические яйца он покупал на ферме у соседа (там-то и был курятник) а сам никаких животных не держал. Зачем нужны животные, если зовешь по имени каждую былинку в своем саду?
Нир встретил нас с недоуменной растерянностью мизантропа, сознающего, что внезапно почему-то делает доброе дело. Он явно был смущен и то и дело почесывал щеку, обозначенную квадратной скобкой бородки. Он отпер для нас несколько дверей, продемонстрировал чудо включения лампочки в спальне, поскреб подбородок, почесал где-то за лопаткой… Побрел на свою половину и принес оттуда жуткий ночник, изображающий спящую под фонарем собаку, постоял, опершись на косяк, и удалился.
– А где туалет-то? – спросила вдруг мама.
Мы похолодели. Вспомнились какие-то шутки родственников про чудесный «русский туалет» Нира, содержимым которого он регулярно удобряет розы. Родители похоже хорошо знали, о чем речь, но мы с Михой никак не могли себе это представить. Лично у меня перед глазами возникал только висящий над пропастью унитаз.
Дощатая кабинка стояла в конце двора, сплошь усыпанном мелкими, как опилки, сухими лепестками. Мы открыли дверь и ничего не увидели, кроме сгущенной тьмы.
– Так можно провалиться в дырку, – сказала мама.
– Я боюсь, – сказал Миха.
– Утром спросим, как и что, – сказал папа.
Утром на ковре из лепестков явственно просматривались четыре темных круга, словно там приземлились четыре летающие тарелки. К тому же при свете дня двор словно развернулся, как, бывает, поворачивается театральная сцена, и то, что мы считали дальним краем сада, оказалось наоборот – передней частью, примыкающей к фасаду. Мы готовы были со стыда сгореть, тем более, что самый обыкновенный новенький туалет обнаружился в нашей же пристройке, под лестницей, а строение, которое мы ночью приняли за экзотический русский сортир было обыкновенным сарайчиком для садового инвентаря.
Мы были инопланетянами, что приземлились в саду Нира, а он в своем великодушии не изгнал нас немедленно, как мог бы. Так что мы старались не маячить лишний раз у него перед глазами. По утрам папа уходил на работу, мама тоже уходила; нашла неподалеку старушку, которой помогала по хозяйству. Мы с Михой прожигали свои каникулы в безделье и неге. Ясное дело, что с деньгами у нас в этом году совсем туго, так что летние лагеря нам не светили. С родителями установилось джентльменское соглашение. Мы не попрекали их отсутствием развлечений, они делали вид, что не замечают, сколько времени мы проводим у телевизора и за компьютером. Мне это было особенно ценно, потому что вот уже полгода я изощренно всех обманывала. Я открывала свою страничку в фейсбуке, где предварительно провела селекцию среди друзей, оставив лишь тех, кто поприличней выглядят (поменьше татуировок и пирсинга). Я двигала окно браузера так, чтобы глаза бросались именно их фотографии, эти светлые лики. Я знала, что школьный психолог наверняка говорил родителям: «В вашем случае социальные сети не зло, а благо. Девочке необходимо отрабатывать навыки общения». Под голубыми знаменами этой бутафорской фейсбучной дружбы я устанавливала окно Ворда, где писала все, о чем хотела. Это было самое настоящее окно, куда, мне казалось, как в разбитый иллюминатор, выдувало, вытягивало меня и все, что было моим; за спиной оставалась совершенно пустая комната – голые стены.
Сейчас можно было не прятаться. Родители уходили, Миха в пижаме уже сидел у телика. Я вскакивала с постели, и ступала прямо по намазанным ровным слоем сливочным прямоугольникам света на полу – идеальный утренний бутерброд, каждый день падающий маслом вверх! Мы завтракали ближе к полудню. Заливали молоком хлопья и садились на ступеньки нашей пристройки. Приблизительно в это время звякала щеколда калитки, и на садовой дорожке появлялся кто-нибудь из «людей Порталя» – как называли их родители.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});