Читать интересную книгу Итоги № 8 (2012) - Итоги Итоги

— Тем не менее из Испании вы не сразу вернулись в Москву.

— Оставались определенные обязательства: я решил возобновить сольные концерты и работу в качестве приглашенного дирижера, от чего долго отказывался из-за занятости с «Виртуозами». Мы продали дом в Испании и перебрались в Париж. Купили одну квартиру, потом поменяли на другую, более просторную. Когда впервые вошел в нее, сразу почувствовал: мое, хочу тут жить! Салон напомнил мне Малый зал Ленинградской филармонии, где я играл первый в жизни сольный концерт. Высокие потолки, зеркала, камин... Сати сказала: «Может, посмотрим что-нибудь поскромнее?» Я ответил: «Нет, мне здесь нравится. Берем». Кстати, совпадение: в Уфе я родился на улице Глинки, а в Париже облюбовал квартиру на улице Верди… Сбережений на покупку не хватало, взял кредит. Любопытно, что парижский банк отказал в ссуде, хотя я офицер ордена Почетного легиона и вроде бы мог рассчитывать на особое отношение. Ничего подобного! Пришлось обращаться в Кольмар, где меня знали по фестивалю. Там просьбу уважили, хотя процедура согласования тоже оказалась непростой… Нашу парижскую квартиру я люблю, там хорошая коллекция живописи, которую я начал собирать четверть века назад, когда это было еще более или менее по карману. Потом цены взлетели до космических высот. Раньше мог сыграть пять концертов Бетховена и приобрести картину Ларионова. Гуашь Гончаровой стоила сто фунтов, а мне за выступление платили пятьдесят. Два вечера — и рисунок мой! Сейчас об этом не приходится даже мечтать, никаких гонораров не хватит! Да, прежде было значительно проще. Помню, зашел в аукционный дом «Дрюо» в Париже и увидел, что там собираются продавать картины армянского художника Гарника Зулумяна, прославившегося как Гарзу. К тому времени у меня было несколько работ Сарьяна и Минаса (Аветисяна). Я захотел купить и Гарзу. На торги выставлялись три ранние его картины и одна позднего периода. На аукцион мы пошли с Сати и воочию наблюдали, как, собственно, все и происходит. В первом ряду сидел пожилой человек, упорно поднимавший цены на Гарзу. Шел, что называется, до конца. Я понимал, что не смогу с ним конкурировать, и уже отчаялся приобрести хотя бы одно из полотен. К моему удивлению, поздняя картина Гарзу не заинтересовала покупателя, и она досталась нам без проблем. На следующий день Сати пошла в парикмахерскую, звонит оттуда и говорит: «Знаешь, кто был вчерашний старик? Гарзу собственной персоной! Фото и интервью с ним опубликованы в журнале». Я понял, что художник искал именно ранние свои картины…

— С кем из соотечественников вы общались в Париже, Владимир Теодорович?

— Еще больше сдружился с Анатолием Собчаком, вынужденным уехать из Петербурга от уголовного преследования. Он жил в пяти минутах ходьбы от нашей квартиры. Виделись мы по несколько раз в неделю. Почти всегда встречались у нас. Сати кормила Анатолия Александровича домашними котлетами с гречневой кашей, селедочкой с картошкой, словом, тем, чего так не хватает русскому человеку на чужбине. Собчак трижды праздновал у нас дома Новый год. В том числе последний для него, 2000-й. По китайскому календарю наступал год Серебряного Дракона, и Анатолий Александрович пришел в костюме с серебряной бабочкой. Он любил красиво одеваться. Были и Людмила Нарусова с Ксенией. Ксюша, правда, потом отправилась в оперу с молодым человеком. А мы сидели за столом, умеренно выпивали, обсуждали заявление Ельцина о добровольном отречении от престола, строили планы на будущее... Собчак всегда жадно интересовался новостями из Москвы, благо посольские Кулибины наладили мне прием спутниковых российских телеканалов. Кстати, эти же ребята советовали держаться подальше от опального политика. Но я помнил, как мэр Петербурга в восемь утра встретил «Виртуозов» на перроне Московского вокзала, а вечером пришел на наш концерт, поднялся на сцену с букетом цветов. Я подал сигнал музыканту, тот моментально сориентировался и подвинул свободный стул. Анатолий Александрович занял место в оркестре. Я исполнил в его честь бис, о чем Собчак потом часто вспоминал. Он говорил: «Возникло ощущение, что могу взять скрипку и заиграть с вами». Все получилось легко и непринужденно. В чем-то Анатолий Александрович до конца жизни оставался ребенком и неисправимым романтиком… Нет, дружбу я ни на что не меняю.

— Как, наверное, и Ростропович? Ему было за что любить и благодарить Собчака. Тот ведь помог расселить четыре десятка квартир, чтобы передать особняк на Кутузовской набережной Мстиславу Леопольдовичу и Галине Павловне.

— Не умею врать, в лучшем случае промолчу. Но вы задали вопрос, и я должен ответить… На свое семидесятилетие, которое Ростропович отмечал в театре Елисейских Полей на авеню Монтень, он не пригласил Собчака. Это был жестокий психологический удар, более того — страшная трагедия для Анатолия Александровича. Он пришел к нам со слезами на глазах, с трудом сдерживал эмоции и обескураженно повторял: «Почему? За что?» Собчак не мог понять происходящее, а я был не в силах ничего объяснить. Он предположил: «Видимо, Ростропович боится, что новый губернатор Петербурга отнимет дом, полученный с моей помощью?» Помолчал и добавил: «Знаете, Володя, какую удивительную штуку я обнаружил? Покупая что-то в собственность, человек сперва владеет вещью, а спустя время уже она начинает владеть им. Видеть это жутко...» На юбилей в Париж тогда прилетели Владимир Яковлев и Юрий Лужков. Их Мстислав Леопольдович позвал… Кстати, жил Собчак весьма бедно. Я тому свидетель. В России писали, будто бывший мэр Питера занимает в Париже роскошные апартаменты, а он ездил на метро и скромно квартировал у Владимира Рейна, своего приятеля. Никаких миллионов я у него не обнаружил, а богатых людей мне видеть доводилось, уж поверьте... Собчак помогал нам переезжать на новую квартиру. Когда пришла машина, он, как мальчик, побежал вниз по лестнице. Я попытался остановить: «Толя, куда вы? Грузчики поднимут мебель на подъемнике через окна». Он ответил: «Покараулю на всякий случай на улице, как бы не стащили что-нибудь…» Говорю: «Ну, мы все же в Париже…» Собчак был трогательным, искренним человеком, никогда не приходил в дом без подарка для детей, обязательно приносил игрушки, шоколадки. Однажды притащил кадку с цветами. Мы подолгу беседовали на разные темы, я очень любил Анатолия Александровича. Он много сделал, чтобы советский Ленинград вновь стал Петербургом — блестящим, европейским, столичным городом. Не случайно, когда Собчака не стало, люди шли на похороны с плакатами «Простите нас». Я не смог вырваться с гастролей, а Сати ездила на панихиду… Номер телефона Анатолия Александровича до сих пор храню в записной книжке. Не вычеркиваю его, рука не поднимается. Люди ведь не исчезают бесследно, они переходят в иное качество и воздействуют на нас отраженным светом. Без сомнения, Собчак — один из них. Знаете, я никогда не вел дневников и порой жалею об этом. Какие-то детали воспоминаний со временем стираются, забываются.

— Хотел спросить вас о Плисецкой и Щедрине…

— Нас связывают давние и теплые отношения. Майечку люблю, Родиона безмерно уважаю. Однажды он назвал «Виртуозов» восьмым чудом света. Конечно, лестно такое слышать. Тогда мы записали «Кармен-сюиту» расширенным составом — вместе с Государственным камерным оркестром Армении. Записали за ночь, больше времени не было. После выхода пластинки позвонил Родион Константинович и сказал: «Володя, я заболел». Я испугался: «Что случилось?» Он говорит: «Послушал вашу запись. Это потрясающе!» А однажды я танцевал с Майей. Это было на концерте «Виртуозов» в Большом зале Московской консерватории. Во время исполнения «Прогулки» Гершвина спрыгнул со сцены, подбежал к Плисецкой, сидевшей у прохода, и протянул руку, предлагая составить компанию. Майя Михайловна очень удивилась, но моментально включилась в игру. Это был незабываемый танец, хотя, сказать по правде, танцор из меня никудышный… Когда бываю в Мюнхене, обязательно встречаемся, вместе ужинаем. В Германию я приезжаю часто. Раньше гастролировал с «Виртуозами», а теперь с НФОР. Только в прошлом году — трижды. Немцы хорошо разбираются в музыке, умеют оценить класс оркестра. Их музыкальная культура уходит корнями в те времена, когда люди собирались дома в трио, квартеты и музицировали в свое удовольствие. В Германии наши концерты проходят в переполненных залах, что нынче редкость. Доверие и любовь публики надо заслужить. Помню, как во время первого тура «Виртуозов Москвы» по Германии организаторы предложили нам выступить в Дахау. Сначала я категорически отказался. Мне казалось, это даже не требует подробных объяснений, поскольку большинство моих родственников погибло в фашистских концлагерях. В том числе и в Дахау. Не только у меня, но и у других наших артистов. Немецкий импресарио продолжал настаивать, говоря, что от концерта зависит успех турне. Тогда я ответил, что соглашусь при единственном условии: программу выступления составлю сам. В итоге «Виртуозы» исполнили Камерную симфонию Шостаковича для струнного оркестра «Памяти жертв фашизма и войны». В тот вечер мы играли так, что слезы наворачивались на глаза и у тех, кто сидел в зале, и у музыкантов на сцене. Помню звенящую тишину, когда прозвучала последняя нота. Никто не аплодировал. Долго-долго. После чего я поднял руку с дирижерской палочкой, и на бис «Виртуозы» исполнили «Арию» Баха. Сдержанные немцы совершенно расчувствовались. Зал встал, овации были непрекращающимися. За кулисами ко мне подошел мужчина, представился, сказал, что он музыкальный критик, и продолжил: «Не смогу написать этого в рецензии, но хочу, чтобы вы знали: мы все поняли…» Конечно, такие концерты остаются в памяти.