— Мы мало видимся, — пожимаю плечами. — У него своя жизнь, у меня своя.
— Ну да. Хорошо, что вы не мешаете вашим родителям быть счастливыми. Это здорово, когда все-таки находишь того, с кем тебе хочется провести остаток жизни.
— Мой отец не настолько старый, Лея!
— Конечно, нет, — смеется она. — Думаешь, он еще раз жениться?
— Все к тому и идет. К весне, если останутся вместе, точно женятся. Она такая… Знаешь, своего не упустит.
— Знаю, он и так долго у тебя холостяком был.
— Ну вряд ли он прям уж холостяком был. Помнишь, как мы его застали случайно с той блондинкой?
— О да, — закрывает глаза ладонью Лея. — Он точно не ждал нас в сауне в тот раз.
Мы смеемся, вспоминая, как отец хватался за полотенце в сауне при отеле. В тот раз мы приехали в Израиль к Лее на ее восемнадцатилетие, а портье перепутал меня с моим отцом. И сказал, что нас ждут в сауне и на массаже. Ну мы и пошли, решили, что это такой подарок от моего отца — день в спа. Но сауна оказалась заказана вовсе не для нас. И была уже занята.
— Ты когда-нибудь вернешься? — спрашиваю ее.
— Не знаю, — пожимает она плечами. — Мне служить еще полгода. А потом посмотрим. Но я не могу жить в Питере, Юль. Разве что приеду к тебе в гости.
— Давай, отец тоже будет тебе рад. Поживешь у нас. Может, на его свадьбу, если она будет?
— Не знаю, Лю. Давай после нового года посмотрим.
— Дмитриева, ты там застряла, что ли?! — затарабанили по двери.
— Иди, Юль, — говорит Лея. — Большие планы на сегодня?
— Клуб, вечеринка. Знаешь, как будто я обычный подросток.
Лея смеется.
— И правильно. Выходи в люди, Юль. Может, где твоя любовь и уходит будущая, как знать? Как ты ее встретишь, если только рядом с моим братом будешь тусоваться?
— Может, и встречу, — повторяю эхом. — Пока.
— Пока, Лю.
Убрав телефон, запускаю руки в волосы. После выхожу к девочкам, выбираю самое короткое платье из всех и осушаю бокал мартини с соком, пока мы танцуем под Билли Айлиш, а потом крашусь и выпиваю еще.
Есть же в Питере еще парни, верно?
Глава 19
Всю дорогу Юля висит на моем плече, пока мы идем к парадному, но при виде лифта начинает драпать, как кошка от направленного на нее душа.
— Нет! Только не в лифт!
Точно, Юля же боится ограниченного пространства.
— Серьезно? Ты никогда не ездишь в лифте?
Трясет головой. Думал, что алкоголь в ее крови немного притупит фобию, но, похоже, надежды мало.
— Если одна, то только по лестнице.
— На двадцатый этаж? Каждый раз?
Разводит руками, мол, а что такого? Откуда только силы находятся после шести часов тренировок?
— А если не одна? С кем-то ты ездишь в лифте?
— Только с отцом. С ним не боюсь.
Логично, что она доверяет отцу настолько, что может зайти с ним в ограниченное пространство, но ревности в моей груди плевать на логику.
— А если попробуешь со мной?
Юля смотрит на меня глазами испуганного оленя в свете фар надвигающейся машины. Пьяного оленя, но все-таки очень испуганного.
— Давай по лестнице. Пожалуйста.
Не доверяет. Я никто для нее и вряд ли когда-нибудь буду тем, кому она может довериться.
Киваю. Не запихивать же ее силой в лифт, пусть мне и не хочется тащиться на двадцатый этаж. Юля идет первой. Держится за перила для равновесия, а я не знаю, куда деть глаза. С каблуками ее ноги кажутся еще длиннее, хотя куда еще. Нельзя ее касаться, приходится повторять каждый пролет. Нельзя предлагать помощь. Нельзя под благовидным предлогом лапать свою, так называемую, сестру, которая к тому же еще и пьяна.
Но где-то между восьмым и девятым этажом Юля цепляется каблуком на ступень и летит носом вперед. Успеваю поймать за талию. Прижимаю к себе и ощущаю, как колотится ее сердце. Чувствую себя волком рядом с запуганным зайчишкой.
Тонкая, хрупкая, невесомая. Даже плевать, что с несвежим дыханием. Мой голод затмевает разум. Еще десять этажей я не смогу смотреть на мелькающие перед глазами голые бедра.
Беру ее на руки и, перепрыгивая через ступени, иду быстрее.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Да я бы…
— Молчи уж.
Она не спорит, мигом затихает. Но сердце под моими пальцами, где-то за тонкими ребрами, колотится еще быстрее. Дышит она часто и постоянно облизывает губы. А ведь я знаю, что это не оттого, что она устала подниматься.
Не могу идти в тишине. Каждая секунда тянется бесконечно рядом с ней, каждая секунда становится испытанием моей выдержки. На лестничных клетках тишина, даже лифт никто не вызывал. Мы тут совершенно одни. И если бы не алкоголь…
Почти бегу по лестницам. Быстрее добраться до квартиры, оставить ее за дверью ее спальни и убрать руки с ее тела. От каждого частого вдоха она словно вибрирует в моих руках, будто себя и меня боится.
Добираюсь до нужного этажа. Ставлю ее на ноги и говорю через плечо, доставая ключи от квартиры.
— Ты чего вообще так набралась? Что случилось?
Поднимает на меня взгляд.
Губы все еще ярко-красные, тушь и подводка немного расплылись, но не портят ее. Я еще не видел ее такой накрашенной и такой… Испорченной, что ли. В этом чужом откровенном платье с тонкими бретельками, с потекшей косметикой, но ей идет даже это.
Хотя, похоже, я просто хочу ее любую.
— Ты случился.
С удовольствием бы продолжил разговор, но это неминуемо вызовет вопросы у Дмитриева, который наверняка дома.
— Идем быстрее. Отец не должен меня увидеть в таком состоянии.
Она выпрямляет плечи и принимает якобы естественный трезвый вид. Я не могу сдержаться. Выглядит она, как распушившийся перед опасностью котенок.
— Наоборот, веди себя естественно.
— Я и веду!
— Нет, ты играешь естественность.
Она неожиданно ругается, а потом кулаком ударяет в плечо.
— Будешь мне советы давать, как и что играть?
— Я-то уже приползал домой на бровях, а ты — нет.
— Я много чего еще не делала, но это ничего не значит, понял? — злится Юля. — Но это не значит, что я не могу это сыграть!
На каблуках она выше, и теперь смотрит мне почти в глаза. А я не могу отвести взгляда от ее губ, от ее фигуры. Вспоминаю, закупку Розенберга и не представляю, как жить дальше. Он же от своих планов не откажется. Она ему точно нравится. А шансов у него куда больше моих.
И нам не стоит всё усложнять.
— Коридор свободен. Давай, иди к себе.
Юля отпихивает меня в сторону, но не успевает сделать и нескольких шагов, как путается в собственных ногах. Снова.
Успеваю поймать ее за мгновение до того, как она переворачивает стойку с ключами, стеклянной пиалой и прочей ерундой, которую сваливают в прихожей.
— Что ты меня лапаешь, — сразу возмущается она.
— Тихо!
Слышу, как в спальне стихает телевизор.
Я не могу оставить балеринку на растерзание отцу, но и держать ее за талию у него на глазах — не могу. Есть всего две секунды для решения, и я действую быстро. Захлопываю входную дверь и прячусь вместе с Юлей в ее же спальне.
За дверью слышны шаги и голос Дмитриева.
— Юля? Ты вернулась?
— Ответь ему, — говорю ей шепотом на ухо. — Иначе он не уйдет, а я тогда останусь на всю ночь в твоей спальне.
— Да, пап! — очень громко кричит Юля, делая петуха. — Ложусь спать, очень устала!
— Хорошо, — после заминки отвечает Дмитриев.
Даже по тону понятно, что Дмитриев что-то заподозрил. Надеюсь, он не будет ломиться к ней в комнату.
Снова хлопает дверь спальни, и можно выдохнуть.
Я все еще держу Юлю за талию. Ткань ее платья тонкая, скользкая. А кожа под ней горит.
Юля смотрит на меня в упор. Больше не улыбается, не отпихивает и не сопротивляется.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Это больно? — вдруг спрашивает.
— Что именно? — хотя и так понятно, о чем она.
— В первый раз. Это больно?
— По-разному бывает.
— Сколько их у тебя было?
— Кого?
— Ты меня понял.
— Нет, не понял.