Читать интересную книгу Легенда об учителе - Галина Северина

— Главное — взаимность! — протрубил в сложенные ладони Генька.

Довольный Кирилл улыбался во весь рот. Я с досадой отвернулась. Очень люблю Валентину Максимовну, но… Сама себе урок испортила! Среди непрекращавшегося смеха с трудом можно было уловить ее голос. Наконец она в сердцах стукнула толстой книгой по столу:

— Маяковского читайте! Он идет сразу за Горьким!

До звонка так порядка и не было. Но на перемене все занялись своим, будто и не было бузы на уроке. На меня никто не обращал внимания. Проходя с Ирой мимо группы ребят, я услышала негодующий голос Кирилла:

— Что там читать-то у этого Маяковского? Поэзия должна звучать, как музыка в консерватории, а не как стук молотка по железу.

— Надо спросить у Андрея Михайловича, принимает ли он Маяковского. Уверен, что нет! — сказал Блинов.

— Знаешь, Ната, мне почему-то кажется, что из-за Маяковского будет буча! — прошептала Ира, прислушиваясь к репликам ребят.

— Ну да! Отличный поэт! — уверенно ответила я, хотя, к стыду своему, очень немного знала о нем. Просто вспомнились рассказы Гриши о том, как его старший брат слушал Маяковского в Политехническом музее.

Но Ира оказалась права. Вокруг Маяковского тогда не утихали горячие споры. У него было много противников. Прошло всего четыре года со дня его трагической смерти. Ее объясняли по-разному. Кирилл и Борис Блинов попали как-то на лекцию одного из яростных противников поэта. Вернулись оттуда в полном убеждении, что Маяковского забудут через пять лет.

— Блок — это другое дело! — восторженно говорил Кирилл, по-прежнему теребя свою шевелюру.

Вхожу я в темные храмы,Совершаю бедный обряд,Там жду я Прекрасной ДамыВ мерцанье красных лампад…

Последние строки он почти шептал. Бальмонт, Северянин, Брюсов, Блок — все смешалось в его мохнатой голове. Его покоряло звучание: «Кто-то шепчет и смеется сквозь лазоревый туман…»

— Но у Блока есть «Двенадцать»! — напоминала Ира.

— Это не характерно! — отмахнулся Кирилл.

Мне он написал:

«Если тебя пленили „адриатические волны“, то пленят и „темные храмы“. И еще: „Одинокий, к тебе прихожу, околдован огнями любви…“»

Ничего не пойму! Я и Прекрасная Дама — смешно! Мне у Блока нравится другое: «И вечный бой… Покой нам только снится!» Или: «О, весна без конца и без краю…»

К уроку Маяковского мы готовились, как к бою. Из парней можно было надеяться только на Гришу. Ваня Барабошев и Жорка были равнодушны к поэзии. Жоркины сочинения умещались на одной страничке. Ни в какие диспуты он не вступал. Я с грустью вздыхала: не получится из него педагога, как Андрей Михайлович!

Но где был он сам в это время? Занятая разбором противоречивых отношений с Кириллом, спорами о поэзии, я забыла о нем. Что-то разладилось в прошлом году да так и осталось. Может быть, поэтому я и не замечала его внимательных, изучающих глаз, перебегающих с меня на Кирилла. Иногда меня толкала в бок Света, но я отмахивалась. Все мои силы уходили сейчас на литературную борьбу, как я про себя называла свои стычки с Сазановым и Блиновым.

И вот этот день настал.

— Владимир Владимирович Маяковский! — торжественно возвестила Валентина Максимовна и повесила на доске портрет.

Большеглазый, нахмуренный, с волевым, крепко сжатым ртом, пролетарский поэт с презрением смотрел на нас, как бы спрашивая: «А ну, кто тут против меня? Выходи!»

На задних партах раздалось хлопанье крышками. Кирилл, Борис Блинов и еще трое с гордым видом, нарочно тяжело топая, ушли с урока. Ну и откололи! Такого поворота мы не ожидали. С кем же бороться? Все остальные притихли, как мыши.

— Наплевать! — вдруг разъярилась Валентина Максимовна, но почва из-под ног у нее все-таки была выбита.

Вводную лекцию прочла сумбурно, неуверенно, постоянно оглядывалась на дверь. Мы с Ирой разочаровались. На парте у нас лежали томики с закладками. Открыть их так и не пришлось.

Но Валентина Максимовна не пошла жаловаться на бунтарей. Решила сама справиться, и мы оценили ее мужество. Вот вам и мягкая учительница! Нет, отступать мы не собираемся. План Валентины Максимовны одобрили: она раздала темы для самостоятельных докладов мне, Ире, Грише.

— Слово сверстников, — сказала она, — прозвучит для них более убедительно. А я вас поддержу!

Да, но будет ли нас слушать эта самоуверенная пятерка?..

Я сидела два дня в читальне Исторического музея, стараясь проследить путь Маяковского. Дома у меня библиотеки не было, а Ире ее книги нужны были самой.

Читала подряд, без разбора, и перед глазами почему-то начал вырисовываться прежде всего человек, с его сомнениями, любовью, страданиями и — крепкими убеждениями.

— Ну вот, вам не понравился мой рассказ о Маяковском — послушайте своих товарищей! — сказала Валентина Максимовна на следующем уроке, но она еще и рта не успела закрыть, как на задних партах выстрелами хлопнули крышки.

Пятеро во главе с Кириллом, решив до конца бойкотировать Маяковского, гуськом тронулись к выходу. А вслед за ними встал весь класс, будто ветром подняло. Это уже было страшно. Валентина Максимовна вскрикнула жалобно, по-птичьи и умоляюще подняла руки, но в следующую секунду она уже радостно размахивала ими: в дверях, обводя класс спокойным взглядом, стоял Андрей Михайлович.

— Разрешите присутствовать? — обратился он к Валентине Максимовне и, услышав ее поспешное «да-да», прошел в конец класса, где сидел Рафик. У этого мальчишки почему-то никогда не было соседей.

Ясно, что уйти теперь никто не мог, и бунтующая пятерка села на место. А я уже была у стола: мне предстояло первое слово. Не могу сказать, чтобы я оказалась на высоте. Пропали куда-то уверенность и задор. Звуки выходили из горла хриплые и невнятные. «Но это же провал! Для чего же я сидела не разгибаясь в Историческом музее?!» — с ужасом подумала я, взглянула на волновавшуюся за меня Свету и, сделав усилие, постепенно разошлась. В конце вообще все было на высшей ноте:

Сочтемся славою —                          ведь мы свои же люди, —пускай нам                общим памятником будетпостроенный                   в боях                             социализм.

Я замолчала, а строки Маяковского, казалось, звенели в воздухе. Никто не шевельнулся, но и не захлопал, как в восьмом классе. Кирилл хмуро смотрел поверх меня на доску и что-то соображал.

— Можно задать вопрос? — спросил он.

Я приготовилась, но вопрос был не ко мне.

— Андрей Михайлович! Мы привыкли вам верить: как вы относитесь к Маяковскому?

— С восхищением. Студентом бывал не раз на его выступлениях!

Это было неожиданностью, и Кирилл поперхнулся.

Андрей Михайлович понял его.

Иль вам, фантастам, иль вам, эстетам,Мечта была мила, как дальность,Иль только в книгах да в лад с поэтомЛюбили вы оригинальность? —

с улыбкой прочитал он Брюсова, недавно пройденного нами.

Вот тут раздались хлопки. Начала Соня Ланская, восторженно вскочившая с места, подхватили все. Кирилл был сражен.

Доклады затянулись на два урока. Потом все хором попросили Андрея Михайловича рассказать о выступлениях Маяковского, которые он слышал. Впервые после уроков задержались все без исключения.

Слух о всезнании Андрея Михайловича с новой силой распространился по школе. К нам приходили девятиклассники и выспрашивали подробности. Мой внутренний разлад, возникший в метельный февральский день почти год назад, как-то сам собой кончился. Меня переполняла гордость, радость и еще что-то непонятное, большое, отчего я не могла глубоко вздохнуть. Воздух останавливался где-то в середине груди.

Декабрьская поземка неслась по улице, обвивала колени, забивалась в ботики. До уроков мне нужно было поговорить с Толей о работе моего отряда, и я торопилась, весело обгоняя прохожих. Но что это! Над входом в школу висит флаг с траурным бантом на древке. Странно! Вчера был выходной. Сегодня третье декабря. Дома я ничего не слышала. Радио у нас нет. Отец лежал больным… Всего один день, как оторвалась от жизни, и вот уже…

— Ната! — Бледная Ира ждала меня у раздевалки.

— Что такое? Почему флаг? — затрещала я.

— Киров убит… В ночь с первого на второе…

— Кто?..

— Неизвестно. Вражеская вылазка!

Господи, сколько уже было этих вылазок! Стреляли в Ленина, убили Воровского, Урицкого, еще раньше Баумана. Семнадцать лет всего Советской власти. Еще очень мало, чтобы враги могли успокоиться. Среди трудных и радостных будней до нас то и дело доходили слухи о возможной войне, о нападении на нас. Мы знали о приходе фашистов к власти в Германии, в Италии. Мы должны быть бдительными и стойкими. Враг может ходить среди нас, подосланный контрразведкой.