Читать интересную книгу Идеальная мишень - Чингиз Абдуллаев

Он еще раз посмотрел на рентгеновские снимки и поморщился:

— Поймите меня, вам просто необходимо срочно лечь в больницу. Иначе…

— Мои дела так плохи? — растерянно спросил я.

— У нас есть очень серьезные подозрения, — сказал он, но по его глазам я видел, что он лукавит, — пока только подозрения… Короче, нужно лечь в больницу.

— Вы не говорите, какие подозрения. Это из-за того, что я много курю?

— Прежде всего из-за этого, — признался врач, — вам нужно срочно бросить курить.

— С этим я попробую справиться, — жалко улыбнулся я.

Врач снова взялся изучать снимки.

— Я дам вам направление в другую клинику. Стоит еще раз провериться, — не очень решительно проговорил он.

Он взял бланк, начал что-то писать, но я остановил его руку.

— Не нужно, — тихо сказал я, — не думайте, что я ничего не понимаю. У меня ночью иногда идет горлом кровь. Что у меня, доктор? Это кишечник, легкие?

Что? Только не скрывайте, скажите правду. Я достаточно сильный человек и обязан знать всю правду, до конца.

Доктор молчал. Лживая советская этика не позволяла врачу честно говорить с больным. На Западе, напротив, считают, что пациент обязан все знать.

И рассчитывать немного на себя, а больше на Бога. Во всяком случае, чтобы иметь возможность перед смертью распорядиться своим имуществом. Завершить все земные дела. У нас же в Бога никто давно не верит, а на себя никто рассчитывать не может. Значит, наши врачи в чем-то правы. Зачем знать о страшном диагнозе среднестатистическому гражданину? Он немедленно грохнется в обморок, или у него лопнет сердце.

— Я даю вам направление в онкологический центр, — проговорил наконец врач. — Уберите вашу руку. Я напишу направление.

Я медленно убираю руку. Случилось то, чего я боялся больше всего на свете. Отец умер от этой страшной болезни. И тоже в относительно молодом возрасте. Мне только сорок девять.

— Вы не ошиблись? — спрашиваю я только для того, чтобы нарушить гнетущее молчание.

— Вам нужно провериться, — уже сердито сказал он, дописывая направление, — и послушайтесь моего совета — ложитесь в больницу.

Я киваю ему, лихорадочно соображая, что же мне делать. Сбережений не так много, кроме квартиры и машины, нет ничего ценного. Если понадобится операция, я не смогу найти денег. А продавать квартиру не стану ни за что. Мать и Илзе будут жить в этой квартире даже после моей смерти. Она досталась мне так непросто. К этому времени я наконец получил российское гражданство. Хотя должен был получить его почти автоматически. Ведь я родился в России, в Сибири, и место рождения зафиксировано в моем паспорте. Но к прибалтам в России отношение настороженное. Я их не виню. Зная, что сорок процентов населения Латвии, которые жили в Риге до августа девяносто первого года, до сих пор не имеют латвийского гражданства, на некоторые вещи смотришь совсем по-другому.

Я возвращался домой в крайне подавленном настроении. Врач выдал мне мои рентгеновские снимки и приказал передать их в центр. Он даже написал — кому.

Уже у дома я решил узнать все побыстрее. Развернул машину и поехал в онкологический центр. Нашел там врача, к которому меня направляли, и сказал ему, протягивая снимки:

— Это снимки моего брата, доктор. Я бы хотел, чтобы вы посмотрели. Брат придет завтра сдавать анализы.

Это был пожилой врач, какой-то весь помятый жизнью, в мятом халате, шапочке, съехавшей набок. Потом я узнал, что в этот день он принял два десятка больных. Конечно, все реакции у него притупились. Если бы я приехал утром, он никогда не допустил бы такой ошибки. Взяв снимки, он машинально поднес их к свету и тут же вернул.

— Сколько лет вашему брату?

— Пятьдесят.

— Жаль, — сказал он, — впрочем, привозите его к нам. Химиотерапия здесь уже бессильна. Только оперативное лечение, вплоть до удаления легкого.

— Все так серьезно? — выдавил я из себя.

— Очень. У вашего родственника запущенная форма. Поражено легкое.

Сильно поражено. Уже есть метастазы.

Впервые в жизни я напился до одурения. И в угаре готов был покончить с собой. Все казалось мне таким несправедливым. Зачем мне такая неустроенная жизнь? Вспомнились наши страдания в Сибири, ранняя смерть отца, мой непонятный выбор будущей профессии, мои мучения в Африке, разрыв с Вилмой, болезни матери, распад Союза, измена Вилмы, увольнение, бегство из Латвии, убийство Федора. И еще — плевок старухи… Честно говоря, нужно было удивляться не запущенной форме болезни, а тому, как долго я сопротивлялся. Дома я ничего не сказал.

Думал, что смогу сам решить свои проблемы. Все пытался оттянуть решение.

Это было в конце июля. А семнадцатого августа разразился кризис, которого никто не ждал. Доллар за несколько дней подскочил в три раза. Все подорожало. И в сентябре закрылась фирма, где я работал. Тут уже не до операции. И вообще я больше стал думать о будущем Илзе, чем о своей собственной жизни.

Кажется, понятно теперь, почему меня смешило обещание моего амстердамского доброхота спасти меня? Я смертник. И не только потому, что согласился стать мишенью. Может быть, с убийцами я бы еще справился. Но с болезнью, которая гложет меня изнутри, не совладаю. Месяцем раньше, месяцем позже. Что изменится? Именно на это и рассчитывал Кочиевский, когда делал мне свое предложение.

…Пять человек. Пять человек, которым я должен нанести визит. Визит в сопровождении ангелов смерти, которых послали следить за мной. И я обязан все время помнить об их интересах. Но делать вид, что даже не подозреваю об их присутствии. Дурацкая затея полковника Кочиевского.

Первый из пятерых живет в Хайзене. Это совсем недалеко от Амстердама.

Говорят, полтора часа езды. Конечно, лучше взять такси, но не на такой случай.

Я заказал для себя машину для поездки. Адрес у меня уже есть. Надеюсь, что он окажется точным.

Закончив завтракать, я встаю, чтобы отправиться в холл. Широкомордый кивает. Сидящий напротив него человек, тот, кого я про себя назвал Мертвец, поднимается и идет следом за мной. Игра в прятки с заранее известным результатом. Впрочем, черт с ними. Мне нужно дотянуть до конца поисков и получить свои деньги. Каждый лишний день, который я проживу на этом свете, прибавит денег моим близким в Москве. Если, конечно, Кочиевский не обманет. Но обмануть себя я не дам. Буду звонить каждый вечер в банк, узнавая об этих деньгах. Пусть только попробуют меня обмануть. Деньги для моих близких — это единственная причина, по которой я согласился на эту чудовищную «экскурсию».

Наверняка зная, что она будет последней в моей жизни. Даже при идеальном стечении обстоятельств повезти мне не может. Я могу вернуться домой уже смертельно больным и умереть на руках матери и дочери. Не знаю, может, действительно лучше чтобы меня убили? Мне казалось, что приговоренный человек бывает более отчаянным, зная, что ничего хуже смерти с ним не случится. Но оказывается, что все это вранье: приговоренный чувствует лишь апатию, он психически готов примириться с неотвратимостью гибели и поэтому постоянно пребывает в подавленном настроении.

Теперь я знаю, почему не сопротивляются смертники, которых ведут на казнь. Настоящая храбрость — это не безумие и не отчаяние смертника. Настоящая храбрость — всегда преодоление страха и вызов смерти. Кураж, который необходим мужчине. Впрочем, мне всегда не хватало этого куража. Мы, прибалты, наверное, слишком флегматичны. Нам не хватает эмоциональности. Но в любом случае я начал игру в прятки со смертью. И не могу знать, чем она закончится.

В Хайзен я выехал через полчаса на «Ситроене», который ждал меня у отеля. Следом за мной тут же ринулся темно-зеленый «Фольксваген». Я мог даже не смотреть, кто сидит в салоне, — оба типа, которые завтракали со мной в «Гранд-отеле». Это первый акт нашей драмы. Будем считать, что случай в самолете был всего лишь прелюдией…

ЗА НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ДО НАЧАЛА

Москва. 5 апреля

На часах было около восьми часов вечера. Галина Сиренко, отказавшись от чая, выпила чашечку кофе и уселась смотреть телевизор. Дронго читал газету, когда ему позвонил Лукин.

— Я установил, где находится абонент Артемьева, — сообщил Захар, — сказать по телефону или приехать?

— Приезжай. Только не поднимайся наверх, я спущусь к тебе, и мы побеседуем в автомобиле.

— Что-нибудь случилось? — спросила Галина, отрываясь от телевизора.

— Мой помощник установил, кто звонил Артемьеву.

— А почему вы не хотите, чтобы он поднялся сюда? — спросила она. — Вы мне не доверяете?

— Доверяю. Но не хочу подвергать вас лишним испытаниям. В тех дурацких играх, в которые я играю, бывают потери с обеих сторон. Вас могут захватить и потребовать, чтобы вы назвали имя моего помощника. И тогда у вас будет возможность сказать, что вы его не знаете.

— И вы думаете, что я так просто выложу им все, что знаю? — с недоумением спросила Галина.