- Простите, - пробормотал я и хотел отойти, но остановился: в его глазах был какой-то приказ.
- Я вас уже видел где-то. Но где? - спросил он неожиданно сильным голосом.
- Сомневаюсь, - ответил я, покачивая головой. - Я только вчера вернулся... из очень далекой экспедиции.
- Откуда?
- Фомальгаут.
Его глаза сверкнули.
- Ардер! Том Ардср!!
- Нет, - сказал я. - Но я был с ним.
- А он?
- Погиб.
Он задохнулся.
- Помогите... мне... сесть...
Я обхватил его за плечи. Под черным скользким материалом прощупывались одни только кости. Медленно опустил его на скамейку. Стал рядом.
- Сядьте... тоже.
Я сел. Он все еще тяжело дышал, не открывая глаз.
- Это ничего... волнение, - шепнул он. Потом с трудом поднял веки и просто сказал: - Я Ремер. У меня перехватило дыхание:
- Как... Вы... Вы? Сколько же...
- Сто тридцать четыре, - сухо ответил он. - Тогда мне было семь.
Я помнил его. Он приехал к нам со своим отцом, феноменальным математиком, который был ассистентом Геонидеса - создателя теории нашего полета. Ардер тогда показал ребенку наш большой испытательный зал, центрифугу - таким он и остался у меня в памяти: подвижный, словно искра, семилетний мальчонка, с черными отцовскими глазами; Ардер поднял его на руки, чтобы малыш мог вблизи рассмотреть гравикамеру, в которой сидел я.
Мы молчали. В этой встрече было что-то противоестественное. Сквозь темноту я вглядывался с какой-то ненасытной, болезненной жадностью в это невероятно старое лицо, и к горлу у меня подкатывался комок. Я пытался достать из кармана папиросу, но не мог ухватить ее, так дрожали руки.
- Что произошло с Ардером? - спросил он. Я рассказал.
- Вы не нашли ничего?
- Нет. Там не находят... понимаете.
- Я принял вас за него...
- Понимаю. Рост и вообще...
- Да. Сколько вам теперь лет? Биологических...
- Сорок.
- Я мог бы... - прошептал он. Я понял.
- Не жалейте, - твердо произнес я. - Не жалейте об этом. Не жалейте ни о чем, понимаете? Он впервые перевел взгляд на меня.
- Почему?
- Потому что мне нечего тут делать, - ответил я. - Я никому не нужен. И мне... никто. Он словно не слышал меня.
- Как вас зовут?
- Брегг. Эл Брегг.
- Брегг, - повторил он. - Брегг... нет. Не помню. Вы там были?
- Да. В Аппрену, когда ваш отец привез поправки, полученные Геонидесом за месяц до старта, выяснилось, что показатели рефракции в облаках космической пыли были занижены... Не знаю, говорит ли вам это что-нибудь? - нерешительно остановился я.
- Говорит. Еще бы, - ответил он с какой-то особенной интонацией. - Мой отец. Еще бы. В Аппрену? Что вы там делали? Где были?
- В гравитационной камере, у Янссена. Вы там были тогда, вас привел Ардер. Вы стояли наверху, на мостике, и смотрели, как мне дают сорок g. Когда я вылез, у меня из носа текла кровь... Вы дали мне свой платок...
- Ах! Так это были вы!
- Да.
- Мне казалось, что человек в камере был... темноволосый.
- Да. Они не светлые. Они поседели. Сейчас плохо видно.
И снова молчание, еще дольше, чем прежде.
- Вы, конечно, профессор? - спросил я, только ради того, чтобы прервать это молчание.
- Был. Теперь я... никто. Уже двадцать три года. Никто. - И еще раз, очень тихо, повторил: - Никто.
- Я покупал сегодня книги... среди них была топология Ремера. Это вы или ваш отец?
- Я. Вы разве математик?
Он взглянул на меня как 5ы с новым интересом.
- Нет, - ответил я. - Но... у меня было много времени... там. Каждый делал что хотел. Мне... помогла математика.
- Что вы хотите этим сказать?
- У нас была куча микрофильмов, рассказы, романы, - все, что душе угодно. Вы же знаете, мы взяли триста тысяч наименовании. Ваш отец помогал Ардеру комплектовать раздел математики...
- Знаю...
- Сначала мы смотрели на это как на развлечение. Чтобы убить время. Но уже несколько месяцев спустя, когда связь с Землей полностью прервалась и мы повисли вот так - совершенно неподвижно по отношению к звездам, - знаете, читать, как какой-то Петер нервно курил папиросу и мучился вопросом, придет ли Люси, и как она вошла, и на ней были перчатки... Сначала смеешься совершенно идиотским смехом, а потом просто злость разбирает. В общем никто к этому йотом даже не прикасался.
- И тогда - математика?
- Нет. Не сразу. Сначала я взялся за языки, понимаете, и я выдержал до конца, хотя знал, что это почти бесполезно, потому что, когда мы вернемся, они будут всего лишь архаическими диалектами. Но Гимма и особенно Турбер толкали меня к физике. Это, мол, может пригодиться. Я взялся за нее вместе с Ардером и Олафом Стааве, только мы трое не были учеными...
- Но ведь у вас была степень.
- Да, магистерская по теории информации, космодромии и диплом инженера-ядерщика, но это все было профессиональное, не теоретическое. Вы же знаете, как инженер владеет математикой. Да, так значит - физика. Но я хотел иметь еще что-нибудь - для себя. И вот - чистая математика. У меня никогда не было математических способностей. Ни малейших. Ничего, кроме упрямства.
- Да, - тихо сказал он. - Это было необходимо, чтобы... полететь.
- Точнее, чтобы попасть в состав экспедиции, - поправил я. - И знаете, почему именно математика? Я только там понял. Потому что она выше всего. Работы Абеля и Кронекера сегодня так же хороши, как четыреста лет назад, и так будет всегда. Возникают новые пути, но и старые ведут дальше. Они не зарастают. Там... там - вечность. Только математика не боится ее. Там я понял, как она беспредельна. И незыблема. Другого такого нет. И то, что она мне давалась тяжело, тоже было хорошо. Я бился над нею и, когда не мог заснуть, повторял пройденный днем материал...
- Интересно, - сказал он. Но в его голосе звучало равнодушие. Я не был уверен, слушает ли он меня.
В глубине парка пролетали огненные столбы, вспыхивало красное и зеленое зарево, сопровождаемое радостным хором восклицаний. Здесь, где мы сидели, под деревьями, было темно. Я замолчал. Но эта тишина была невыносима.
- Это было для меня как самоутверждение, - сказал я. - Теория множеств... то, что Миреа и Аверин сделали с наследством Кантора. Вы знаете. Бесконечные, сверхбесконечные величины, непрерывный континуум, мощность... великолепно. Часы, которые я провел над этим, я помню так, словно это было вчера.
- Это не так абстрактно, как вы думаете, - проворчал он. Значит, слушал все же. - Вы, наверно, не слышали о работах Игалли?
- Нет, что это?
- Теория разрывного антиполя.
- Я ничего не знаю об антиподе. Что это такое?
- Ретроаннигиляция. Из этого возникла парастатика.
- Я даже не слышал таких терминов.
- Ну, конечно, ведь они возникли шестьдесят лет назад. Но в общем это был только подход к гравитологии.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});