Мне же посчастливилось найти в книжной груде фотографию Лины Кавальери с надписью на итальянском языке.
— Это опа своему парикмахеру подарила, — прочел Ватинов. — Любопытно, как будут ценить ее — на вес или всего лишь полтинник?
Какое там! Не полтинник, а всего лишь гривенник взял с меня за Кавальери безусый, толстогубый помощник Герца.
На этом вербном базаре (впервые вообще в истории торговли) на вес продавали сирень и черемуху... Двадцать копеек килограмм. Свежая, душистая, часа полтора назад сорванная.
Рядом с корзиной стоял кувшин с водой — продавец нет-нет да и вспрыснет цветы...
Я выбрал плотную, виноградную гроздь белой сирени.
— Будете взвешивать или... — спросил я продавца.
— Восемь копеек, — обозрев мою душистую покупку, ответил продавец. — Для ровного счета берите и эту ветку.
Подал мне великолепное лиловое приложение к белой сирени, и я уплатил «для ровного счета» грпвенник.
Леонид Б. —это не я
На Сытном рынке старые книги продавал Карп Лабутин — интеллигентный человек лет тридцати пяти, хорошо знавший и чувствовавший стихи и прозу. Он держался несколько таинственно, замкнуто, — возможно, не без причин.
Лабутин раскладывал на асфальте (если асфальт был мокрый — подкладывал скатерть) книги свои, почти всегда можно было видеть стихи поэтов начала нашего века, иные сборники с автографами лицам мне неизвестным. Лабутин не дорожился, продавал, как говорят на рынках, «за недорого совсем», даже уступал, ежели скажут, что много запрашивает.
— Мне покупатель понравится — даром отдам,— говорил Лабутин.
Он пришел ко мне, попросил разрешения курить, осмотрел мое небогатое книжное собрание.
— Есть к вам предложение, — начал он, наконец, то самое, ради чего и пришел ко мне. — Скажите по совести, деньгами располагаете? Ну, этого мне мало...
— А что? — уже заинтересованно спросил я.
— На пару купили бы одну солидную библиотеку, — опечаленно ответил он. — Заработали бы хорошие деньги... Жаль, очень жаль... От стакана чаю не откажусь.
В конце тридцатых годов Лабутин исчез. Ни я, ни мои приятели не видели его на рынке, не встречался он и на концертах в Филармонии: он любил музыку. Что с ним сталось? Куда он девался?..
...Я из тех собирателей книг, которые читают все то, что они накапливают: в моей библиотеке нет ни одной не прочитанной мною книги и очень мало книг, которые я прочел только один раз. На таком принципе должна покоиться каждая домашняя библиотека. В каком-то случае, переменив принцип, опа примет иные формы, но если останется «полками для ежедневного любования умом и сердцем», по выражению Анатоля Франса, то и того уже много для частного собрания.
Мой отец до появления моего на свет «копил» книги для сына или дочери, и не вина отца, что накопленную им сотню книг украли, когда я с моей матерью первый год моего существования на земле проводил в Эстонии.
— Не хочешь ли познакомиться с интереснейшим стариком? — спросил меня в двадцать пятом году один из моих приятелей.
— Книжник? — вопросом ответил я.
— Переплетчик. Сейчас ему шестьдесят девять лет.
Мастер мирового значения. Работать уже не в состоянии — недавно кое-как оправился от паралича, с трудом ходит, руки плохо слушаются...
— Спасибо, у меня уже есть хороший переплетчик, — ответил я.
— Мой переплетчик в некотором роде уникальный, исторический — работал .у самого императора Николая Второго. Переплел этому «книголюбу» не менее пяти тысяч книг...
Сергея Петровича Макарова я посетил дважды в его домике на окраине Павловска. Он сидел в кресле на колесах, грелся на июньском солнце и, вспоминая о прошлом, говорил мне. между прочим:
— Подумать только, что я переплетал — что именно, хочу я сказать... Вы, наверное, припоминаете Шнелля и Симонова, Чернявского, Франсуа и Колли... Простите за нескромность, я работал не хуже их, я обязан был хорошо работать, как самый лучший из всех переплетчиков на Руси. — ведь заказчиком-то моим был сам император всероссийский, по разрешите еще раз сказать — какие книги принужден был я переплетать... Каких авторов...
— Редкие французские книги, эротику, — предположил я. — Воображаю, какая библиотека была у Николая Александровича Романова!
— Эротика была не у пего — у великих князей, у всех этих оболтусов и... — впрочем, слушайте и ие перебивайте, не ахайте: я переплетал в свиную кожу, с тиснением, фаской, с золотым обозначением на корешке всего Аверченко, Бухова, Тэффи, Джером Джерома, Джека Лондона... Это еще очень хорошо, но для этих авторов требуется совершенно иной переплет, хотя и от изысканного они не потеряют ничего от своего таланта. Но вот выпуски Ната Пинкертона, вся чепуха и ерунда в еженедельных выпусках, и прибавьте сюда мадам Крыжановскую-Рочестер, Вильяма Локка, исторические романы-при-ложенил к «Родино». Особо шикарные — Сергеи Петрович интонацией подчеркнул это слово. — увесистые переплеты делал я для журнала «Пробуждение» — помните этот двухнедельник? Аляповатый, безвкусный, но имевший бешеный успех у всеядного мещанина российского... Так вот, господин Романов выписывал этот журнал ради приложений — всякие картинки, альбомчики, чорт дери, прости, господи!
— Сколько же вы получали жалованья? Поди, рублей сто? — прикинул я, желая сказать «полтораста» целковых.
— Семьдесят пять рублей плюс выработка. Переплетал я и на сторону — для великих князей, для их дам... А со мною рассчитывались не царь и не князья — особая канцелярия была, бухгалтерия, что ли. по-нынешнему выражаясь... Бывало, и сто двадцать и сто тридцать в месяц имею, а за особо секретные переплеты лично расплачивались, и к тому же коньяку дарили бутылку-две... А иногда и эту самую эротику в карман мне совали...
Рассмеялся, махнув рукой .вслед воспоминаниям своим, и продолжал:
— И куда девались все эти книги — не пойму. Кто и когда разворовал их? Куда спрятал? Ну. часть в Александровском дворце, а все другое собрание? Ведь не шутя говорю, все это интереснейшее чтение! И я ничего дурного по хочу сказать по адресу авторов — я имею в виду безвкусного заказчика, его требования переплести песенник Сытина в бархат с золотыми накладными буквами. Кстати, однажды я сказал его императорскому величеству, что так будет нехорошо. «А мне хорошо», — ответил он и очень холодно посмотрел на меня.
И еще одно интересное знакомство в то же годы начала нэпа. Куда девался книголюб Лапин? Он кем-то был на военной службе, но и днем и вечером можно было видеть его в книжных