Во многих незападных цивилизациях проблема точной датировки событий прошлого впервые встала только тогда, когда временной континуум, состоящий из лет, следующих один за другим, получил всеобщее признание. Линейность упорядочивает историческое знание на "до" и "после", делая повествование возможным по стандартам историзма.
Вопросы датировки повсеместно стали центральными для "современной" истории и археологии. В Японии - внеевропейском пионере в этом отношении - только после начала ХХ века была разработана удовлетворительная национальная хронология для отдаленных периодов прошлого; в то время как в Китае, богатая историографическая традиция которого уходит корнями вглубь Европы, необходимая работа по критике источников началась в 1920-х годах, и потребовались десятилетия, прежде чем была создана достаточно надежная хронология древних времен. Во многих других странах, особенно в Африке и южной части Тихого океана, археологические находки подтвердили широкий спектр человеческой деятельности, но не позволили точно датировать даже современную эпоху. В случае с Гавайями ученые выделяют "протоисторический" период, который продолжался до 1795 года - даты появления первых письменных документов.
В этой книге я выбрал следующее решение. Мой девятнадцатый век не мыслится как временной континуум, протянувшийся из точки А в точку Б. Интересующие меня истории не предполагают линейного повествования в стиле "а потом произошло то-то и то-то", растянутого на сто или более лет; скорее, они состоят из переходов и трансформаций. Каждая из них имеет характерную временную структуру и динамику, характерные поворотные точки и пространственные положения - то, что можно назвать региональным временем. Одна из важных целей данной книги - раскрыть эти временные структуры. Поэтому в ней будет много дат и неоднократно обращено внимание на тонкие моменты хронологии. Отдельные трансформации начинаются и заканчиваются в конкретные моменты времени, причем по стреле времени они продолжаются в обоих направлениях. С одной стороны, они продолжают развитие прошлого - скажем, эпохи "раннего модерна". Даже великие революции не могут быть поняты без предпосылок, которые их породили. С другой стороны, XIX век - это предыстория сегодняшнего дня; характерные трансформации, начавшиеся тогда, редко заканчиваются в 1900 или 1914 году. Поэтому я с нарочитой недисциплинированностью буду неоднократно заглядывать далеко вперед, в XX век или даже в сегодняшний день. То, что я хочу создать и прокомментировать, - это не замкнутая, самодостаточная история XIX века, а встраивание эпохи в более длительные временные рамки: XIX век в истории.
Что это означает для временных рамок счета? Если преемственность будет подчеркиваться больше, чем резкие разрывы между эпохами, то невозможно будет основывать определения на точных годах. Вместо этого я буду ловко перемещаться между двумя способами макропериодизации. Иногда я буду ссылаться на голый отрезок времени, примерно с 1801 по 1900 год, не уточняя содержания: то есть на календарный век. В других случаях я буду иметь в виду длинный девятнадцатый век, начинающийся, возможно, в 1770-х годах, который выявляется только в результате контекстуального анализа. Если бы я выбирал какое-то одно "всемирно-историческое" событие в качестве эмблемы этого периода, то это была бы революция, приведшая к основанию Соединенных Штатов Америки. С другой стороны, было бы удобно, драматически эффектно и конвенционально приемлемо завершить длинный девятнадцатый век внезапным падением занавеса в августе 1914 года. Это имеет смысл для определенных трансформаций в мировой экономике, например, но не для других. Первая мировая война сама по себе была временем колоссальных перемен и значительно удлинившихся цепочек последствий. Она началась как военное противостояние на пространстве между северо-восточной Францией и Балтикой, но вскоре распространилась на Западную и Восточную Африку, а затем переросла в мировую войну. Условия внутри почти всех вовлеченных стран кардинально изменились только в 1916-17 годах. Девятнадцатый год стал годом политической перестройки в Европе, на Ближнем Востоке и в Африке, революционных и антиколониальных волнений от Ирландии до Египта и от Индии до Китая и Кореи. Разочарование в том, что мир не оправдал возложенных на него надежд, было широко распространено по всему миру. Или, если говорить более точно: только после окончания войны человечество осознало, что оно больше не живет в XIX веке. Таким образом, во многих отношениях длинный век, начавшийся в 1770-х годах, следует считать закончившимся в 1920-х, с переходом к миру, в котором новые технологии и идеологии создали глубокую пропасть между послевоенным настоящим и прошлым до 1914 года.
Конструирование эпох
Одним из нескольких способов формирования исторического времени является его сгущение в эпохи. По крайней мере, для современного европейского сознания прошлое предстает как череда временных блоков. Но термины, используемые для описания эпох, редко являются кристаллизацией сырой памяти, они - результат исторического осмысления и конструирования. Нередко именно в крупном историческом труде впервые появляется название эпохи: "эллинизм" (Дройзен), "Возрождение" (Мишле, Буркхардт), "позднее средневековье" (Хёйзинга) или "поздняя античность" (Питер Браун). Во многих случаях академические неологизмы практически не дошли до широкой публики: Хорошим примером является "раннее средневековье". Впервые это название эпохи было предложено в начале 1950-х годов. Вскоре этот термин получил признание в лексиконе историков, поскольку рассматривался практически как четвертая эпоха мировой истории наравне с тремя предыдущими и, таким образом, соответствовал апокалиптическому четырехкратному видению мировых империй в Ветхом Завете. Путаница царит, когда речь заходит о "современности" - понятии, которое без разбора и с массой аргументов применяется ко всем столетиям Европы, начиная с XVI, и даже к "средневековому" Китаю XI: социальная история использует его для обозначения периода с 1830-х годов; культурно-эстетическая теория ограничивает его периодом не ранее Бодлера, Дебюсси и Сезанна. Повсеместные разговоры о модерне, постмодерне и "множественных модернах", почти всегда не имеющие даже приблизительного хронологического определения, естественно, свидетельствуют о том, что ощущение эпох неуклонно ослабевает. Возможно, что "ранний модерн" - это последняя конструкция такого рода, которая получила всеобщее признание на университетских факультетах.
Независимо от точных дат, девятнадцатый век представляется почти всем историкам самостоятельной эпохой, которая не поддается наименованию. Если для более раннего времени несколько веков легко объединяются в эпоху (до десяти в "Средневековье" или три в "раннем модерне"), то XIX век остается одиноким. Никто еще всерьез не предлагал использовать очевидный термин "эпоха позднего модерна". Немецкие историки даже не уверены, следует ли относить XIX век к "современной" (neuere) или "новейшей" (neueste) истории: первые определяют его как кульминацию событий, начавшихся до 1800 г., вторые - как предысторию эпохи, начавшейся с Первой мировой войны. Эрик Хобсбаум, автор одной из лучших общих историй Европы со времен Французской революции, не дает XIX веку (который для него "длинный") единого всеобъемлющего названия, а делит его на три части: век революции (1789-1848), век капитала (1848-75)