Читать интересную книгу Я, которой не было - Майгулль Аксельссон

Да нет. Не убила бы. Если уж честно.

Только незачем этим гордиться. Да и гордиться-то нечем. Два десятка лет кряду голова у меня полнилась множеством убийственных фантазий. Просто духу не хватило их осуществить. Мне хотелось убить Сверкера всякий раз, когда он заводил телефонные разговоры вполголоса из своего кабинета, когда командировки делались чересчур частыми, когда корпоративные ужины затягивались до двух-трех ночи. И все же я притворялась, что сплю, когда он прокрадывался на цыпочках в нашу спальню, принуждала каждый мускул тела оставаться расслабленным и неподвижным, чтобы ни единым поверхностным вдохом не выдать того, что творится в моем мозгу, позади закрытых век. А там я однажды ночью натягиваю ему пластиковый пакет на голову, в другой раз — перерезаю ему глотку, в третий — поджигаю постель.

Но я так ничего и не сказала. К тому времени, как он просыпался, я успевала принять душ и одеться и уже сидела за завтраком. Иногда удавалось отделаться кивком, но чаще я улыбалась ему поверх «Дагенс нюхетер» и спрашивала, как прошла командировка или ужин. И по его реакции делала выводы, сколь далеко зашло дело. Недовольное ворчание означало, что он все еще влюблен. Вздох и полуулыбка — стало быть, ему поднадоело. А если он усаживался напротив и целовал мне руку — значит, все позади. Теперь он успокоится на месяц-другой, а потом все пойдет по новой.

Иногдая пыталась внушить себе, будто вполне сознаю, что делаю: что равнодушие — лучшая месть, что я потеряю остатки самоуважения, если в открытую покажу свою ревность, — но до конца себя убедить не удавалось. И все-таки это была не только трусость, а точнее сказать — малодушие. Дело в том, что я не знала, как и по какому праву могу требовать у него отчета.

К тому же ведь он — Сверкер, и этим все сказано.

Некоторым людям словно уже от рождения дарована власть возвышать и унижать. Такая магическая способность, и Сверкер обладал этим даром, как и его сестра. Любезным смешком они могли претворить подгоревшие сардельки, приготовленные Сисселой, в кулинарный эксклюзив, заинтересованным взглядом — сделать из обстоятельного рассказа Пера о потерянной телеграмме из ООН авантюрный роман, а тонкой улыбочкой — превратить первый сборник стихов Торстена в досадную неловкость. Нетрудно представить, что могла причинить их откровенная насмешка.

Сиссела прибыла только к вечеру.

К этому времени дождь загнал нас всех в большую комнату, которую Мод называла залой. Стало тихо. Покойно. Комната тонула в сумерках, только потрескивал огонь в камине. Мы сидели за большим дубовым столом, курили, потягивали вино и ждали, когда кончится дождь и можно будет заняться грилем. Мы уже успели поставить майский шест и поплясать вокруг него, съесть торт с клубникой и сыграть в «лебединую охоту», еще не подозревая о том, что положили начало чудесной традиции, что все произошедшее в этот день будет повторяться вновь и вновь в канун Мидсоммара больше двадцати лет кряду.

Мод сама себя назначила распорядительницей развлечений. Одной рукой она вцепилась в Магнуса, другой в Пера, а Анна тут же прильнула к Сверкеру. Только мы с Торстеном стояли в растерянности, не понимая, что нам делать. Хоровод водить? Зачем, детство какое-то — ведь мы уже, считай, студенты, такие вещи явно ниже нашего достоинства. Лично мне раньше никогда не приходилось плясать вокруг майского шеста, я сидела с мамой и папой перед телевизором и только смотрела, как пляшут другие. Много лет спустя я узнаю, что и Торстену тоже. Однако он ухватил за руку Анну в тот самый миг, когда Магнус втянул в круг меня. Несколько секунд спустя мы с ним уже хохотали и пели «Косим, косим жито» вместе с остальными.

Сверкер смущал меня весь вечер, сперва обняв у всех на глазах, потом игнорируя несколько часов подряд — чтобы потом сграбастать, когда мы остались одни в холле, и просунуть мне руку между ног. Она оказалась до того горячая, что я совершенно лишилась сил, и пришлось опереться о стенку. Сверкер положил ладонь мне на затылок, словно поддерживая, его губы касались моей шеи, а указательный палец протиснулся под резинку трусов и продолжал там беспокойно шарить дальше. Я облизнула губы и приоткрыла рот, готовая целовать и принимать поцелуи, когда он вдруг отпустил меня, повернулся спиной и скрылся в зале. Лишь через несколько секунд я поняла, что произошло. И продолжала стоять с бешено колотящимся сердцем, потрясенная, униженная, затравленная.

А теперь мы все сидели в зале и дожидались, пока кончится дождь. В тот момент я предпочла бы, чтобы он не кончался подольше. Нужно было осознать, что со мной произошло. Как это назвать — то новое, что я только что пережила там, в холле? Вожделение? Страсть? Неужели я почувствовала — мысль шарахнулась от слова — похоть? Я не знала. Ощущала только, что это новое — такой мохнатый зверек, он томно извивается в моем теле и совершенно не похож на то, что было, когда я лежала рядом со Сверкером несколько месяцев тому назад. Тогда тоже были волосы и кожа и тепло, но то тепло рождало мысль скорее о церкви и алтаре, чем о зверьке с голодными глазами.

А Сверкер? Его звери — не такие, как у меня? И как понимать то, что он сделал?

Теперь он снова меня игнорировал. Сидя в торце стола, он, понизив голос, беседовал с Пером об университетах в Упсале и Лунде и о в высшей степени сомнительной для карьеры специализации в области политологии, если только тебе не повезло поступить в Высшую школу экономики. Анна, подперев руками подбородок, молча внимала их разговору. Магнус и Мод сидели рядышком у другого конца стола и листали старый альбом с фотографиями. Плечами они то и дело касались друг друга — вот-вот совсем срастутся, как сиамские близнецы, это всякому было заметно. Торстен с несколько отрешенным видом сидел, полузакрыв глаза и, глубоко затягиваясь, дымил трубкой. Вот был бы он тут, подумала я и тут же потерла лоб, отгоняя дурацкую мысль. Он ведь тут. Всего в нескольких метрах от меня.

— А чч-черт!

Кто-то с грохотом вломился в дом. Из холла донеслось пронзительное:

— Да что за хрень такая!

Опять грохот. Вдруг в дверях возникла Сиссела. В своем обычном виде. Те же черные колготки со стрелками и пятнами лака. Те же крашеные светлые волосы с темными корнями. Те же полумесяцы осыпавшейся туши под глазами. С единственной только разницей, что теперь Сиссела была совершенно мокрая. До такой степени, что с подола ее мини-юбки капало. А туфля, когда ее снимали, чавкнула, как резиновая присоска — чпок!

Это Мод засмеялась первая. Мод, никогда раньше не видевшая Сисселу. Мод, которая ничего не могла знать ни о ней самой, ни о ее жизни. Мод, эта шестнадцатилетняя соплюха-гимназистка, которая держалась и разговаривала, как взрослая женщина. Мод, наделенная чувством юмора. Потрясающим чувством юмора, как позже говорила Анна.

Но мы все тоже засмеялись. Вначале Сверкер, потом остальные. В какую-то тысячную долю секунды я увидела, как этот смех вдребезги разбивает лицо Сисселы. А потом она взяла себя в руки и сама рассмеялась громче всех.

— Привет селу! Ни фига себе тут у вас погодка!

Она стояла на одной ноге, держась за косяк двери и снимая другую туфлю. Чпок! Мод встала и, тут же превратившись в хозяйку дома, пошла навстречу Сисселе с раскрытыми объятиями.

— Просим прощения за такой прием. — Она продолжала широко улыбаться. — Ты ведь Сиссела, правда? Добро пожаловать!

Сиссела поставила туфлю на пол, но порога не переступила. Она смерила Мод взглядом и на миг, кажется, заколебалась. Должно быть, это прорезался инстинкт самосохранения. Вот, подсказывал он, твой вероятный противник. Но такой противник, с которым надо держать ухо востро.

— Заходи, — сказала Мод. — Тебе надо обсушиться. Мы выделим тебе комнату.

За ее спиной остальной состав Бильярдного клуба зароптал. Комнату пока что никому еще не выделили.

— Давай ее в какую-нибудь из сердечных комнаток, — встрял Сверкер.

— Не-а, — откликнулась Мод. — Я думала, они с МэриМари будут в зеленой.

Сверкер повысил голос:

— В сердечной!

Мод повернулась:

— В чем дело, собственно? Успокойся!

Пять минут спустя мы с Сисселой уже сидели на своих кроватях в комнате, именуемой зеленой. Это оказалась большая комната с покоробившимися от сырости обоями, лишь самую малость отдающими в зеленый цвет. Тем не менее она была очень красивая, с двумя большими окнами, выходящими на озеро. Остальные спальни на втором этаже были новенькие, со свежими обоями, но некрасивые, я заметила это, когда Мод расхаживала там, распределяя, где кому спать. Магнуса и Торстена поселили каждого в отдельную маленькую гостевую комнату со стилизованными сердечками на стене — желтыми у Магнуса и красными у Торстена. Анну и Пера — в спальню родителей, с обоями в бирюзовый цветок в духе модерна. Сверкер, разумеется, будет ночевать в своей собственной комнате (обои в широкую полоску, белые с коричневым), а Мод в своей (крупные синие цветы на белом фоне).