Читать интересную книгу Карпатская рапсодия - Бела Иллеш

— Играй, цыган!

Начинаются танцы.

Тот, кто и сейчас еще не понимает, что сбор винограда — это прекраснейший праздник на свете, потому, очевидно, так непонятлив, что не знает, что такое виноград. Бывают и такие люди. Я сам встречал людей, думающих, что человек живет хлебом, мясом, яйцами, овощами, молоком и маслом и что богатство людям дают уголь, железо, нефть, шерсть и заводы, на которых работают машины. Если бы эти люди прожили свое детство в Берегсасе, они, конечно, не наговорили бы столько глупостей. Они знали бы, что богатство людям дают виноград и вино. Они знали бы и то, что мало-мальски хорошим может быть только тот человек, которого отучили от материнского молока молодым вином. Человек, воспитанный таким образом, всегда найдет утешение от всякой печали — даже перед смертью — в вине. Так, по крайней мере, думают и утверждают все берегсасцы.

Когда старика Деметра Сийярто, звонаря католического костела, ударил ногой жеребец и звонаря полумертвым привезли домой, жена его хотела вызвать ксендза, но старик Сийярто не согласился.

— Не ксендза мне нужно… — стонал он.

— Что же тебе нужно, муж мой дорогой? — спросила в слезах жена.

— Два литра розового муската. Ни больше, ни меньше. Для моей души в нем больше спасенья, чем…

Эти безбожные слова были последними в жизни старика Сийярто. Потому что больше говорить он не мог. Но два литра муската он выпил, не оставив в бутылках ни одной капли.

Берегсасцы говорили об этом случае так:

— Красивой смертью умер старик!

— Не напрасно он так много звонил в своей жизни, бог вознаградил его за это.

Старик Сийярто потому так красиво умер, что он с малолетства знал, уважал и любил виноград и душу винограда — вино.

Виноград надо любить, за ним надо ухаживать, как за ребенком.

Весной — окапывать, подвязывать, обрезать, полоть, обрызгивать.

Когда приблизятся дни «холодных святых» — Серваца, Понграца и Бонифаца, — на больших телегах, запряженных быками, возят в горы навоз, чтобы навозный пар защитил виноград от мороза.

На следующий день после дня Бонифаца Маркович каждый год будил нас утром таким приветствием:

— Бог решил нас наказать! Виноград замерз на все сто двадцать процентов.

Когда навозный пар прогонит этих злых святых, как ладан черта, надо защищать виноград от прожорливых птиц и от рыжей лисицы. От птиц — чучелами, от лисицы — капканом и ружьем.

Затем листья винограда приобретают густо-зеленый оттенок. А когда густо-зеленый цвет переходит в светлый тон и жилки листьев становятся синевато-красными, можно уже считать дни. Когда на острых кончиках некоторых листьев появляются табачного цвета точки, в листьях начинает смеяться зрелый виноград.

А как этот виноград умеет смеяться!

Фердинанд-американец

В середине сентября к нам приехал нежданный гость. Это был дядя Фердинанд-американец, прибывший с двумя большими чемоданами, но совсем без денег. Даже на сигары он брал деньги у отца.

Зная, что я страстный собиратель марок, он привез мне одну почтовую марку — египетскую.

Хотя я вежливо поблагодарил его, все же не нужно было быть большим знатоком людей, чтобы понять, как недоволен я таким подарком.

— Ты знаешь, что это за марка? — спросил дядя Фердинанд.

— Знаю — египетская.

— Что она египетская, видит каждый дурак. Но какая египетская? Какая?

Я пожал плечами.

— Когда Моисей вывел евреев из Египта, — сказал дядя Фердинанд очень серьезно, — бог для странствующего в пустыне еврейского народа сыпал с неба манну. Об этом ты, конечно, учил в школе, на уроке закона божьего. Но большинство преподавателей закона божьего забывают о том, что бог сыпал с неба не только манну, но и почтовые марки, чтобы странники, если им понадобится написать письмо по какому-нибудь срочному семейному или коммерческому делу…

Здесь я перебил дядю:

— Знаете, дядя, когда я жил у дяди Филиппа, говоря со мной, он часто забывал, что я еще маленький мальчик. А вы, дядя, наоборот, забываете, что я уже не ребенок.

Дядя Фердинанд обнял меня и поцеловал.

— Жаль, сынок, что твоя фамилия Балинт, — ты настоящий Севелла. Настоящий Севелла, которого жестокая случайность забросила в эту маленькую, несчастную, отсталую страну, где никто не понимает и не признает настоящего таланта. Ах, если бы ты родился у нас в Америке! Знаешь, Геза, что? Когда кончишь школу, обязательно поезжай в Америку. Я напишу своим американским друзьям, они тебя познакомят с самыми видными людьми Америки, а раз ты будешь там, среди них…

Почему дядя Фердинанд на продолжительное время распростился со своей семьей — это он рассказал только моей матери. Мать рассказала отцу, взяв с него слово, что он не разболтает. А бедняга отец держал слово в данном случае даже слишком добросовестно. Во время обеда и ужина он так много говорил о приветливом характере тети Сиди, о ее американской культуре, о безоблачно счастливой семейной жизни тети Сиди и дяди Фердинанда, что я и мои сестры были вполне уверены: дядя Фердинанд приехал к нам потому, что тетя Сиди выгнала его из дому.

Дядя Фердинанд обещал остаться у нас на сбор винограда. Но самым интересным гостем во время сбора в том году был не он.

Двадцатого сентября, когда мы сидели за завтраком, почтальон принес отцу заказное письмо. Отец вскрыл письмо, взглянул на него, прочел несколько строк, потом громко вскрикнул, и письмо выпало из его рук…

Мать стала брызгать водой на бледное, как у покойника, лицо отца.

— Маруся! Маруся! Быстро! Дайте бутылку с коньяком!

Дядя Фердинанд быстрее Маруси принес коньяк. Стакана он не искал, а приложил к губам отца бутылку. Отец глотнул немного, закрыл глаза, еще раз глотнул и заметно успокоился. Все же дышал он с трудом.

— Вот вам! Вот! — хрипел он, — Вот до чего мы дожили! Нет правды на свете и нет бога в небесах, если может случиться такая вещь.

— Успокойся, Йожи, — уговаривала отца мать, притрагиваясь рукой к его вспотевшему лбу.

Я первый догадался прочесть наконец письмо, причинившее такое несчастье, и вытащил его из-под стола.

Странное это было письмо.

На самом верху листа блестящей почтовой бумаги большими голубыми буквами было напечатано:

ВСЕВЕНГЕРСКОЕ ОБЩЕСТВО АНТИАЛКОГОЛИКОВ

Ниже этого уже меньшими, ярко-красными буквами значилось:

АЛКОГОЛЬ — ЭТО ЯД! ОН УБИВАЕТ!

ОН ДЕЛАЕТ ЧЕЛОВЕКА ТУПИЦЕЙ И НИЩИМ!

Дальше было написано на пишущей машинке:

«Уважаемый господин Балинт!

Нам стало известно, что Вы являетесь основателем и руководителем движения антиалкоголиков в г. Берегсасе и его окрестностях. Мы были бы Вам очень обязаны, если бы Вы нас подробно ознакомили с положением и перспективами этого движения у Вас. Просим Вас сообщить нам, находите ли Вы положение достаточно созревшим для того, чтобы тотчас же приступить к созданию местной организации нашего общества в г. Берегсасе. В случае надобности один из руководителей нашего общества может приехать в Берегсас для участия в учредительном собрании тамошнего отделения.

С антиалкоголистическим приветом

Деже Альдор, генеральный секретарь».

После того как управляющий городским хозяйством Балог, заглянувший к нам на минутку, несмотря на служебное время, прочел письмо, он выпил стакан коньяку, раскурил трубку и сказал:

— Этого так оставить нельзя! Дело надо передать прокурору! Сейчас же, сегодня же! Если ты, Йошка, бережешь свою честь…

Отец тоже глотнул коньяку и заявил, что насчет его чести никто не имеет права сомневаться, даже его ближайший друг, что он тотчас же пойдет к лучшему адвокату, и — пусть стоит сколько угодно — если будет нужно, он готов продать и дом, но когда речь идет о чести…

— Подожди, шурин! — воскликнул дядя Фердинанд после того, как и он основательно глотнул коньяку. — Подожди. Никакого адвоката не нужно. Тут нужен Фердинанд-американец. Дело это надо уладить так же, как его уладили бы у нас, в Америке. По-мужски. Вы знаете, что такое суд Линча? Не знаете?.. Это означает, что в Америке нет места для негодяев. Негодяй не имеет права омрачать жизнь честных людей. И, я надеюсь, Берегсас не захочет отставать от Америки.

Отец и дядя Балог очень мало поняли из того, что рассказывал о линчевании дядя Фердинанд, но в одном они, безусловно, согласились с ним: Берегсас не может отстать от Америки.

— Раз так, то позвольте действовать мне! Дай письмо, шурин!

Он долго шушукался о чем-то с отцом и с дядей Балогом. Дядя Балог изредка прерывал это шушуканье таким громким смехом, что трясся не только его собственный живот, но и весь наш дом.

Отец нерешительно смотрел перед собой. В последнее время с ним случалось то, чего раньше никогда не бывало, — он не раз напивался допьяна. Лицо его с некоторых пор стало одутловатым, глаза мутными.