Читать интересную книгу За нами Москва! - Иван Кошкин

— Навались! — заорал Волков, изо всех сил упираясь ногами в высохшую глину.

С рыком, кряхтением и лютым матом тридцать четыре человека наперли на бревна. Волков толкал, чувствуя, что у него темнеет в глазах. Ничего не происходило, ворот стоял как мертвый, но лейтенант продолжал упираться, потому что ничего другого не оставалось. Вспомнились рассказы отца, что с пятнадцати лет толкал в шахте вагонетки с породой, потом мелькнула мысль, что и в двадцатом веке человек может летать на полюс и запускать стратостаты, но когда доходит до дела, возвращается к дедовским методам. Потом мысли ушли, осталось только бревно, которое нужно было толкать, толкать и толкать. Он почувствовал, что сползает вниз, и, подтянув ноги, снова уперся грудью в проклятое дерево. Через некоторое время сапоги снова соскользнули В глазах мутилось то ли от голода, то ли от напряжения, но что-то привлекло его внимание. Лейтенант точно помнил, что, когда начинал толкать, перед ним были другой берег и застрявший танк, а теперь он почему-то смотрел вдоль реки. Стоп! Неужели они повернули ворот на четверть круга?! Нет, радоваться рано, надо толкать. И он толкал, переставляя ноги и упираясь руками и грудью в ненавистное бревно. Река. Берег. Танк комбата, зарывающийся в глину, и два метра колеи за ним. Горка с пулеметами. Берег. Река. Они сделали полный оборот, навернув на барабан почти пять метров цепи. Танк Турсунходжиева уже почти весь был над водой, и лейтенант захрипел:

— Братцы… Еще немного!

По-хорошему им предстояло сделать еще один оборот, но теперь дело пошло легче. Метр за метром люди отвоевывали свою машину у реки, и наконец танк оказался на берегу.

— Шабаш! — совершенно не по-военному скомандовал Петров.

Осокин уже заглушил двигатель своего Т–26. Волков, шатаясь, выпрямился и хрипло крикнул:

— Пупок никто не надорвал?

Личный состав, кряхтя и ругаясь, ответил в том смысле, что с пупками у всех нормально. Лейтенант подошел к вытащенному из воды танку и похлопал его по лобовой броне. Комроты чувствовал, что нужно что-то сказать, но в голову лезла всякая ерунда.

— Эх, банка ты консервная.

Экибаев и Осокин уже открыли люки на крыше моторного отделения, вскоре к ним присоединились Копылов, Тулов и Трифонов, понимая что он здесь ни к чему, лейтенант вернулся к роте. Бойцы, подгоняемые Медведевым и комиссаром, заняли заранее отрытые ячейки, лейтенант разрешил зажечь костры, чтобы погреться кипятком и съесть по два сухаря. О том, что их ожидает горячая каша, Волков, посоветовавшись со старшиной и Гольдбергом, решил пока не говорить. Проверив позиции, лейтенант пошел искать комиссара. Гольдберг и неразлучный с ним в последнее время Берестов сидели у пулеметного окопа и вели неспешную беседу с Семеном Ивановичем Прокловым, при этом все трое немилосердно дымили трофейными немецкими папиросами. Ровесники, они прожили разные жизни, и бури, сотрясавшие страну на их веку, для каждого прошли по-разному.

— …тебе, Валентин Иосифович, говорить легко, — глубоко затягиваясь, заметил колхозник — Ну что у них за табак, никак не пойму… Вот ты сказал: шкурная сущность. Сказал — припечатал. А давай разберемся. Нет, ты не думай, я тебя очень уважаю, но не потому, что у тебя звезда на рукаве, а потому, что ты не с горочки за нами смотрел, а вместе со всеми бревно толкал. А я тебе так скажу: да, крестьянин — единоличник, может в колхозе и поменьше, но все равно… Вы, городские, на подъем легкие — сегодня здесь, завтра там, пошел в магазин, купил булку. А на земле не так. Урожай, будь ты хоть трижды ударник, раньше срока не поспеет…

— Ну и какое это имеет значение? — горячился комиссар. — Я понимаю, что здесь своя специфика, в смысле, особенности, я о другом. Почему обязательно свой дом, своя скотина, своя птица, свой огород? Допустим, кто-то работает на птицефабрике, другой — выращивает хлеб, третий на молокозаводе…

— А если мне молока захочется? — усмехнулся колхозник

— Идете в магазин и покупаете. С молокозавода, — ответил Валентин Иосифович.

— Э-э-э, нет. Магазин — он уже закрыт, потому как у него рабочий день закончился, да и молока в нем нет, все в город сдали, на перевыполнение плана. А на птицефабрике куры нестись перестали, зато дохнут, потому что корм у них воруют.

— А почему вы думаете, что будет именно так? — Гольдберг уже взял себя в руки и говорил спокойно. — Почему обязательно воровство и бесхозяйственность?

— А другого я пока не видел, — пожал плечом Проклов. — Так что уж извини, Валентин Иосифович, хлеб — лен я городу дам, но и ты уж, будь добрый, моих кур и огорода моего не трогай. Как люди воровать и пить перестанут — делай, пожалуйста, свою сельскохозяйственную фабрику, только не сразу везде, а сперва попробуй где-нибудь..

Он запнулся, увидев подошедшего лейтенанта.

— А, Александр Леонидович, — обрадовался Берестов, — подходите, подходите, интереснейший, скажу я вам, спор большевика и аграрника. Слушаю с удовольствием.

Волков спрыгнул в окоп и, взявшись за пулемет — поставленный на сошки Дегтярев Танковый, повел стволом, проверяя сектор обстрела.

— Делать вам, отцы, нечего, — вежливо ответил комроты. — А сами-то, Андрей Васильевич, каких взглядов придерживаетесь по вопросу?

— Мне, разумеется, ближе точка зрения товарища Проклова, — глубокомысленно заметил Берестов. — Вместе с тем не могу не отметить, что дай нашему мужику волю, он распашет свой участок, что не съест — закопает, ну и на меже с соседом подерется. Потому что природный единоличник и на все, кроме своей избы и полосы, ему плевать. И чем город кормить — непонятно.

— Ну, ты не прав, Андрей Васильевич, — обиженно загудел колхозник

Лейтенант рассеянно смотрел на дорогу поверх прицела. Наверху бубнили что-то сорокалетние мужики, но Волкову их беседа была не слишком интересна. До сих пор они не слышали канонады, значит, до фронта еще километров пятьдесят, не меньше, а скорее больше. С другой стороны, незаметно было, чтобы немцы развивали здесь наступление, иначе дороги были бы забиты колоннами. Получалось, что, разбив дивизию Тихомирова и вытолкнув наших насколько было возможно, гитлеровцы почему-то остановились. Эта мысль не давала Волкову покоя, и он не сразу услышал, что его окликает комиссар:

— Александр Леонидович… Товарищ лейтенант!

— Что? — встрепенулся комроты.

— Сколько времени нужно танкистам, чтобы отремонтировать машину?

— Говорят, часа два, там поломка не страшная, — ответил Волков.

— Тогда, может, оставим пост, а людей отведем в деревню? Вот-вот пойдет дождь. — Комиссар ткнул пальцем в низкое серое небо.

Волков повернулся и посмотрел на Гольдберга, затем вздохнул. Комиссар, конечно, был человек правильный и несгибаемый, но, похоже, уже забыл элементарные вещи, которые знал в Гражданскую.

— Нет, Валентин Иосифович, мы останемся здесь, — терпеливо ответил лейтенант. — Если мы сейчас распределим людей по теплым избам, их потом штыками выковыривать придется. А я планирую выступить, как только танк будет готов. Сейчас два часа дня, если выйдем в полпятого, до темноты уйдем еще километров на пятнадцать-двадцать.

— Так это, — вмешался в разговор колхозник. — Заночуйте у нас, а утром пойдете. Хоть обсушитесь и обогреетесь, да и баню можно организовать — за ночь все помоются.

— А потом постираются, — медленно продолжил Волков, — а потом, опять же, посушиться надо будет. Погреться. Отоспаться. Отъесться.

— Все, все, понял, — махнул рукой Гольдберг.

— Да, — вздохнул Проклов.

Он лег на спину, закинув руку за голову. Некоторое время все четверо молчали.

— Вчера через деревню полтора десятка ваших проходило, красноармейцев, — заговорил колхозник — Винтовки у половины, которые и вовсе без пилоток Спросили, где немцы. Я показал, рассказал, как лучше обойти. А они прямо туда и отправились. И что-то мне кажется — не воевать пошли. Да еще двух курей сперли…

— А, — безразлично ответил Волков, — это называется дезертиры. Вернее — перебежчики. Их расстреливать полагается.

— Мы одного такого в расход пустили, — спокойно добавил комиссар.

— Да ну? — приподнялся на локте колхозник — Ты, что ли, Валентин Иосифович?

— Не-а, — лениво предупредил ответ Гольдберга бывший белогвардеец, — товарищ комиссар все проспал. Бойцы между собой приговорили мерзавца.

— Эх ты, — покачал головой Проклов, — сурово у вас.

— А как иначе? — тихо спросил лейтенант.

— Да уж, видно, никак — вздохнул крестьянин. — А вон малой мой бежит, видно каша готова.

— Товарищ командир, — Василий Семенович нисколько не запыхался, — товарищ командир, пошлите кого-нибудь помочь еду носить!

— Что, уже чугун притащить — руки отваливаются? — проворчал Проклов — старший.

— Так там не только чугун…