Устойчивое экономическое развитие требует ограничения административного произвола и утверждения верховенства права. Но оно также требует свободы и демократии участия, основанной на ответственности. Ресурсы правительственной «социальной инженерии» для этого явно недостаточны. Наступивший период политической стабильности – это время формирования интересов новых социальных групп и подспудного накопления противоречий в российском обществе. Кризис «интеллигентского» либерализма и упадок коммунизма расчищают место для новых сил справа и слева. На одном фланге можно предположить появление либерального движения, опирающегося на средний класс и предпринимательство и прочно стоящего на российской почве. На другом намечаются контуры социал-демократического движения, выступающего за социальную справедливость, но признающего значение частной собственности и частного предпринимательства.
Вместе с тем оптимальный сценарий России не гарантирован. Угроза популизма реальна и может материализоваться в условиях, когда власти поглощены переделом собственности и стремятся сохранить монопольное положение в политической сфере. Даже в случае следования путем органического развития политическая система России будет отставать в «историческом времени» по отношению не только к США и странам Западной Европы, но и к новым членам ЕС, еще недавно принадлежавшим к советскому блоку. Нельзя, однако, исключить возможность деградации существующей политической системы, превращения недодемократического режима в антидемократический. Пока что в России одновременно существуют элементы неконсолидированной демократии и неконсолидированной диктатуры32.
Возможности Запада непосредственно воздействовать на политическое развитие России довольно ограниченны. Здесь не может быть никакого сравнения с вовлеченностью США в демократическое переустройство Германии и Японии или стран Центральной и Восточной Европы. Разница между самостоятельно и добровольно отказавшейся от коммунизма Россией и побежденными в войне Германией и Японией очевидна. В отличие от стран Центральной и Восточной Европы в отношении России перспектива членства в НАТО и ЕС «не работает». Крупнейшая наряду с США ядерная держава, являющаяся одновременно одним из важнейших мировых поставщиков энергоресурсов, – неподходящий объект для внешнего давления. Начиная с 2000 г. эта ограниченность возможностей влияния признается всеми сторонами. Поднятие официальными западными представителями «острых вопросов» (по положению в СМИ, в связи с Чечней, организацией и проведением выборов и т. п.) носит во многом ритуальный характер, имеет скорее значение для правительств-критиков (в свою очередь, критикуемых домашней оппозицией за мягкость по отношению к Кремлю), чем для критикуемых. В практическом плане на всю обозримую перспективу Россия рассматривается Западом в лучшем случае как страна, находящаяся на самой дальней по отношению к ядру международного общества орбите. При этом учитывается возможность схода России с этой орбиты, ее «дрейф» в мировом политическом пространстве.
Какое значение имеет демократия в России для ее внешней политики и международных отношений? При Сталине СССР был не только идеологическим противником и геополитическим соперником Запада, но и его надежным союзником по антигитлеровской коалиции. Россия Путина остается партнером США по антитеррористической коалиции и важнейшим экспортером энергоносителей для стран ЕС. В целом российско-американские и российско-европейские отношения в начале 2000-х годов официально оцениваются как спокойные и даже удовлетворительные. Правда, «планка удовлетворения» стоит уже не так высоко, как в начале 1990-х. От рассуждений о «союзе» и «стратегическом партнерстве» стороны перешли к термину «развивающееся партнерство», от идеи общеевропейского дома – к довольно неконкретно очерченным «общим пространствам». Изменения во внутренней политике России в 2003–2004 гг. не привели к резкому ужесточению курса Москвы в отношении США или ЕС и вызвали лишь приглушенную риторическую реакцию со стороны Вашингтона и Брюсселя.
Демократическая Россия, которая имеет шанс возникнуть в 20-30-летней перспективе, вряд ли будет беспроблемной страной для США или ЕС. Скорее можно предположить, что Москва станет не только более решительно, но и более эффективно отстаивать свои национальные интересы – в первую очередь в сопредельных странах и в отдельных секторах экономики. Российская элита настроена на активную конкуренцию. Но ведь и сами Америка и Европа, выйдя из тесной связки отношений периода «холодной войны», отнюдь не являются друг для друга беспроблемными международными игроками. Другое дело, что их связывало и продолжает связывать нечто большее, чем логика противостояния Советскому Союзу и международному коммунизму. Аналогичная общность может появиться в перспективе и в отношениях США и Европы с Россией.
Демократическая (т. е. более транспарентная и ответственная) российская полития может оказаться менее податливой для внешнего влияния по международным проблемам, чем Россия, возглавляемая авторитарным руководителем. Сталин мог единолично разворачивать советский государственный корабль на 180 градусов в любом направлении – например, упразднить Коминтерн. Горбачев мог согласиться на быстрое воссоединение Германии и мог бы передать Южно-Курильские острова Японии. Демократический лидер или руководящая группа будут гораздо больше связаны в своих внешнеполитических шагах. Кроме того, «национальные особенности» эвентуальной российской демократии будут существенно отличать ее от американской и европейской. Этого может оказаться достаточно, чтобы в глазах части западных лидеров и либеральной общественности Россия еще долго воспринималась как «не вполне своя». Главное – политическая и стратегическая самостоятельность России по отношению к США и ЕС не будет позволять западным лидерам и общественности закрывать глаза на недостатки российской демократии, но она же будет резко ограничивать возможности Запада влиять на ситуацию в России.
Формирование рыночных отношений
ЕСЛИ ДЕМОКРАТИЯ – ДЕЛО БУДУЩЕГО, то капитализм в России – современная реальность. Именно развитие рыночных отношений представляет наиболее реальный канал формирования в стране современных институтов и интеграции самой страны в современные глобальные отношения.
Несмотря на автаркический характер экономики, Советский Союз поддерживал торгово-экономические отношения с Западом, особенно активно в начальный период индустриализации, а затем вновь, начиная с 1960-х годов.
Но, конечно, никакой интеграции народного хозяйства СССР в мировую экономику не могло было быть по определению. При Хрущеве СССР в 1963 г. стал крупным импортером продовольствия, при Брежневе после нефтяного кризиса 1973 г. – ведущим экспортером энергоносителей. Нефтяные шоки 1973 и 1979 гг. сыграли роль мощного обезболивающего средства, затруднившего осознание глубины и масштабов системного кризиса советской экономики. В то же время чрезвычайно резкое – в шесть раз с ноября 1980 г. по июнь 1986 г. – снижение цен на нефть привело привыкшую к нефтедолларовым инъекциям финансовую систему СССР в состояние расстройства. Бюджетный дефицит с 1985 по 1988 гг. возрос в шесть раз, достигнув в 1990 г. 10 % ВВП33.
Индустриализация, проведенная Сталиным, имела главной целью достижение экономической самодостаточности страны и создание мощного военно-экономического потенциала. Сталин заимствовал за рубежом передовые технологии, но не «производственные отношения» – иными словами, hardware, не software современной экономики. Той же линии придерживались Хрущев и Брежнев. Даже минимальные заимствования по части организации труда отторгались советским народным хозяйством34. Его замкнутый, централизованно-распределительный характер, гипертрофия военного производства неотвратимо привели СССР при наследниках Сталина к кризису («застою»), который в конце концов побудил советское руководство решиться на реформы.
В отличие от Китая в СССР путь последовательных экономических преобразований – при сохранении в неприкосновенности политического режима – не мог стать магистральным путем трансформации в конце XX в. В «предперестроечном» Советском Союзе аграрный сектор не мог выступить в роли «локомотива», а традиции частного предпринимательства были вырваны с корнем. Если и можно было вообразить «китайский вариант» в СССР, то не позднее конца 1920-х годов, когда страна находилась примерно на той же стадии социально-экономического развития, что и КНР после культурной революции. В послесталинский период попытки реформирования советской экономики (1965 и 1979 гг.) наталкивались на сопротивление политической системы и идеологического аппарата. Свою роль в их быстром свертывании сыграли также международные осложнения – чехословацкий кризис (1968 г.) и обострение «холодной войны» (первая половина 1980-х годов).