Читать интересную книгу Обезьяна и сущность (litres) - Олдос Хаксли

– А что вы тут делаете? – подозрительно осведомляется она.

– Зашел по пути в собор Святого Азазела, – отвечает он. – Архинаместник велел мне передать, что хочет, чтобы я присутствовал на трех его лекциях для семинаристов. Тема – «Велиал в истории».

– Интересно вы идете к собору.

– Я искал вождя, – объясняет доктор Пул.

– Его здесь нет, – говорит толстушка.

Снова наступает молчание.

– В таком случае я пошел, – заявляет наконец доктор Пул. – Не стану отрывать вас, юные леди, от ваших занятий, – добавляет он с деланой и совершенно неубедительной бодростью. – Будьте здоровы. Будьте здоровы.

Он кланяется девушкам и, напустив на себя беспечный вид, уходит. Флосси молча смотрит ему вслед, потом строго говорит Луле:

– Послушай-ка, детка…

Лула перестает копать и поднимает голову.

– В чем дело, Флосси? – невинно спрашивает она.

– В чем дело? – насмешливо переспрашивает та. – Скажи-ка, что написано у тебя на фартуке?

Лула смотрит на фартук, потом на Флосси. От смущения лицо ее краснеет.

– Так что же там написано? – настаивает толстушка.

– «Нет»!

– А на этих заплатах?

– «Нет»! – повторяет Лула.

– А на других, сзади?

– «Нет»!

– «Нет, нет, нет, нет», – многозначительно произносит толстушка. – Когда закон говорит «нет», значит, нет. Ты знаешь это не хуже меня, не так ли?

Лула молча кивает.

– Скажи, знаешь или нет? – настаивает Флосси. – Вслух скажи.

– Да, знаю, – едва слышно выдавливает в конце концов Лула.

– Прекрасно. Тогда не прикидывайся, что тебя не предупредили. И если этот чужак – «бешеный» будет еще тут околачиваться, скажи мне. Уж я-то с ним разберусь.

Наплыв: собор Святого Азазела изнутри. Бывший храм Пресвятой Марии Гваделупской претерпел лишь небольшие внешние изменения. Стоящие в боковых нефах гипсовые фигуры святого Иосифа, Марии Магдалины, святого Антония Падуанского и святой Розы Лимской просто-напросто выкрашены в красный цвет и снабжены рогами. На алтаре все осталось без изменений, только распятие уступило место паре огромных рогов, вырезанных из кедра и увешанных кольцами, наручными часами, браслетами, цепочками, серьгами и ожерельями, отрытыми на кладбищах и снятыми со скелетов или взятыми из заплесневелых останков шкатулок для драгоценностей.

Посреди собора сидят, опустив головы, человек пятьдесят семинаристов в тогенбургских одеяниях и вместе с ними доктор Пул, которому борода и твидовый костюм придают нелепый вид; архинаместник произносит заключительные слова лекции:

– Ибо, как могли они, если бы пожелали, жить по заведенному порядку, так, живя по Велиалу, все они осуждены и неизбежно будут осуждены на смерть. Аминь.

Долгое молчание. Наконец встает наставник послушников. Громко шурша мехом, семинаристы следуют его примеру и парами чинно направляются к западному входу.

Доктор Пул, уже собравшийся было идти за ними, слышит, как его окликает по имени высокий детский голосок. Обернувшись, он видит архинаместника, который подзывает его, стоя на ступенях престола.

– Ну как вам понравилась лекция? – скрипит великий человек подошедшему доктору Пулу.

– Замечательно!

– Вы не льстите?

– Нет, честно и откровенно.

Архинаместник радостно улыбается.

– Счастлив слышать, – говорит он.

– Особенно мне понравилось то, что вы сказали о религии в девятнадцатом и двадцатом веках – об отходе от Иеремии к Книге Судей, от личного и поэтому всеобщего к национальному и поэтому междоусобному.

Архинаместник кивает:

– Да, тогда все висело на волоске. Если бы люди держались личного и всеобщего, они жили бы в согласии с заведенным порядком и с Повелителем Мух было бы покончено. Но, по счастью, у Велиала множество союзников – нации, церкви, политические партии. Он воспользовался их предубеждениями. Он заставил идеологию работать на себя. К тому времени, когда люди создали атомную бомбу, он повернул их умонастроения вспять, и они стали такими, какими были перед девятисотым годом до Рождества Христова.

– И еще, – продолжает доктор Пул, – мне понравилось то, что вы сказали относительно контактов между Востоком и Западом – как Он заставил каждую сторону взять худшее из того, что мог предложить партнер. И вот Восток взял западный национализм, западное вооружение, западное кино и западный марксизм, а Запад – восточный деспотизм, восточные предрассудки и восточное безразличие к жизни индивидуума. Короче, Он проследил, чтобы человечество прогадало и тут, и там.

– Вы только представьте, что было бы, если бы произошло обратное! – пищит архинаместник. – Восточный мистицизм следит за тем, чтобы западная наука использовалась как надо, восточное искусство жить облагораживает западную энергию, западный индивидуализм сдерживает восточный тоталитаризм. – В благоговейном ужасе архинаместник качает головой. – Да это был бы просто рай земной! К счастью, благодать Велиала оказалась сильнее благодати того, другого.

Архинаместник визгливо хихикает, затем, положив руку на плечо доктора Пула, идет с ним к ризнице.

– Знаете, Пул, – говорит он, – я чувствую, что полюбил вас. – Доктор Пул смущенно бормочет слова благодарности. – Вы умны, хорошо образованы, знаете многое, о чем мы и понятия не имеем. Вы могли бы быть весьма мне полезны, а я со своей стороны – вам. Разумеется, если вы станете одним из нас, – добавляет он.

– Одним из вас? – неуверенно переспрашивает доктор Пул.

– Да, одним из нас.

Крупный план: лицо доктора Пула, который вдруг все понял. Он издает испуганное восклицание.

– Не скрою, – продолжает архинаместник, – что сопряженная с этим хирургическая операция не безболезненна и даже не лишена опасности. Однако преимущества, которые вы получите, войдя в число священнослужителей, столь велики, что сводят на нет незначительный риск и неудобства. Не следует также забывать…

– Но, ваше преосвященство… – пробует возразить доктор Пул.

Архинаместник останавливает его жестом пухлой, влажной руки.

– Минутку, – сурово говорит он.

Вид у него столь грозный, что доктор Пул спешит извиниться:

– Простите, пожалуйста.

– Пожалуйста, мой дорогой Пул, пожалуйста.

И снова архинаместник – сама любезность и снисходительность.

– Как я сказал, – продолжает он, – не следует забывать, что, пройдя, если можно так выразиться, физиологическое обращение, вы будете избавлены от искушений, которых, по всей вероятности, не избегнете, оставшись нормальной особью мужского пола.

– Конечно, конечно, – соглашается доктор Пул. – Но, уверяю вас…

– Когда речь идет об искушении, – сентенциозно заявляет архинаместник, – никто не вправе никого уверять в чем бы то ни было.

Доктор Пул вспоминает о недавнем разговоре с Лулой на кладбище и чувствует, что заливается краской.

– Не слишком ли огульно это утверждение? – без особой убежденности спрашивает он.

Архинаместник качает головой:

– В таких делах и речи не может быть об огульности. И позвольте напомнить вам, что происходит с теми, кто поддается подобным искушениям. Воловьи жилы и похоронная команда всегда наготове. Именно поэтому ради ваших же интересов, ради вашего будущего счастья и спокойствия духа я советую, нет, прошу, умоляю вас вступить в наши ряды.

Молчание. Доктор Пул с трудом сглатывает слюну.

– Я хотел бы подумать, – наконец говорит он.

– Разумеется, – соглашается архинаместник. – Не спешите. Можете думать неделю.

– Неделю? За неделю я не успею обдумать все как следует.

– Пусть будет две недели, – соглашается архинаместник, а когда доктор Пул отрицательно качает головой, добавляет: – Пусть будет хоть месяц, хоть полтора, если желаете. Я не тороплюсь. Я беспокоюсь только за вас. – Он похлопывает доктора Пула по плечу. – Да, дорогой мой, за вас.

Наплыв: доктор Пул работает на опытном участке – высаживает помидорную рассаду. Прошло почти полтора месяца. Его каштановая борода стала гораздо пышнее, а твидовый пиджак и брюки – гораздо грязнее по сравнению с прошлым его появлением в кадре. На нем серая домотканая рубаха и мокасины местного производства.

Посадив последний кустик, он выпрямляется, потягивается, потирает занемевшую спину, затем медленно идет в конец огорода, останавливается и задумчиво всматривается в пейзаж.

Дальний план: глазами доктора Пула мы видим широкую панораму брошенных фабрик и разваливающихся домов на фоне гор, которые хребет за хребтом уходят к востоку. Густо синеют островки тени; в ослепительном золотом свете отдаленные предметы кажутся маленькими, но очень резкими и отчетливыми, словно отраженные в выпуклом зеркале. На переднем плане почти горизонтальные солнечные лучи, точно резец осторожного гравера, открывают неожиданное богатство текстуры даже совершенно голых клочков выжженной земли.