Кстати, на крики они особого внимания не обратили. Но — то ли так и было запланировано, то ли в отместку за непокорность — привал объявили именно тут, прямо под казнёнными.
Поднялся шум и гам, всадники — и волчьи, и люди — соскакивали наземь, рассёдлывали своих животных. Пленных усадили на траву — цепочкой, как они были скованы. И Пашка удивился, увидев, как именно к нему подошёл один из младших людей. Что–то сказал, толкая мальчишку носком мягкого сапога в бедро. Пашка напрягся… и тут вмешался Туннас. Он что–то насмешливо объяснил — и эта насмешка была не над Пашкой. Видно, её ощутил и рыжий — он ударил Туннаса в плечо ногой, опрокинув на спину, Пашку дёрнуло вбок. Туннас тут же сел снова и молча показал скованные руки. Тостяк окликнул младшего соратника, и тот потупился. Потом сломал ветку сухого вереска, показал Пашке. Помахал перед носом — мальчишка невольно отшатнулся. Рыжий показал, как берёт охапку, мотнул головой, сделал какое–то странное движение… как будто ложкой ест…
И Пашка понял — посылают за дровами…
…Что ж. Мысль о побеге, конечно, пришла — пришла сразу, как только щёлкнули под большим ключом тяжёлые наручники. Но была она похожа на перепуганного кролика, который бежит в свете фар, не зная, что уже, в сущности, пойман. А ещё — как только Пашка отошёл от стоянки — он увидел, что следом идёт волк. Один из орочьих. А никто из конвоя в сторону карабкающегося по осыпи мальчишки и не смотрит.
Страх мгновенно лишил мальчишку собственных мыслей и желаний. Под взглядом человеческих глаз зверюги он заледенел и двигался, как автомат. Наломал росшие в расщелинах, ещё не зазеленевшие после зимы, сухие стволики берёзок — много, еле дотащить. Отволок к стоянке.
Волк шёл следом.
Рыжие люди на Пашку не смотрели. Только когда он сложил принесённое, старший — глянув мельком — перебросил мальчишке что–то… а! Кремень и кресало. Кремень был, скорее всего, кварцем. А кресало — похоже на кусок напильника. Как всем этим пользоваться — Пашка в теории знал и даже с интересом попробовал бы… если бы не обстоятельства.
— Трут… — сказал он, кашлянул и повторил. — Трут… надо… Так не загорится.
Люди переглянулись. Самым странным и… и жутким было то, что у лица у них были не злые, не жестокие, не насмешливые — усталые, особенно у старшего. Равнодушные даже. В глазах — непонимание, но снова без злости. Но потом один из молодых — не тот, который расковывал Пашку — ворча, встал, потянулся, потёр под смех двух остальных отбитый о седло зад… И принёс от сложенных сёдел коробку, из которой достал что–то, похоже на комок из тонких ниток. Пашка, взяв это в руки, понял — сухой мох.
Ну что ж… Как ни странно, но трут занялся сразу — Пашка не ударял кремнём о кресало, а скрёб (где–то читал) - и искры сыпались градом. А складывать костры (сейчас он сложил обычный «шалаш») он умел уже сто лет. Вскоре огонь заплясал вовсю — берёза хорошо горит и сырая — и молодые конвоиры оживились, стали вгонять в землю по сторонам костра металлические стояки, потом один приволок здоровенный котёл, а второй вместе с Пашкой пошёл за водой — с двумя кожаными вёдрами. Причём одно тащил сам.
Вода текла в сотне шагов от лагеря, струёй из–под двух нависших балкном камней. Пашка сунулся к ней — только сейчас ощутил, что внутри всё спеклось в камень — и получил в ухо.
Удар был нанесён без злобы, но с такой силой, что Пашку швырнуло на камни, слышать левым ухом он перестал, а эта сторона головы онемела.
Мальчишка вскочил и бросился на рыжего. Целя под дых правой, а левой — рабочей — прикрываясь. И — сумел! Рыжий не знал, что Пашка левша. И словил хук в челюсть. Причём классный — на ногах рыжий устоял только потому, что грохнулся спиной в отвесную каменную глыбу…
…Да.
Что скажешь?
Так Пашку не били ещё никогда в жизни. Рыжий быстро раздавил организованное сопротивление мальчишки (которое тот всё же оказал и пару раз попал удачно) и умело молотил кулаками — поднимал упавшего и бил снова. Когда Пашка перестал сопротивляться (просто потерял сознание) - позволил упасть (упавшего не ударил ни разу) и отлил водой.
Пашка привстал и плюнул ему на сапог кровью из лопнувшей изнутри левой щеки. Рыжий не стал его бить больше — вздохнул вдруг как–то странно, чуть ли не сочувственно, и стал сам набирать воду в вёдра…
…Оказалось, что кормить горячим будут и рабов (орки давно что–то пожрали и просто валялись на каких–то подстилках, галдели или спали; волки бродили вокруг — то ли охотились, то ли дозор несли, то ли и то и другое…). Впрочем, Пашку это не обрадовало. Он лежал на сдвинутых ногах Туннаса и ещё одного молодого парня (не на сырую же землю валиться?) и шипел — Туннас вытирал ему лицо намоченным в талой воде краем Пашкиной же майки, что–то одобрительно приговаривая. Пашка через силу улыбался. Странно. Ему было больно, офигенно больно. И в то же время как–то… бодрее он себя, что ли, чувствовал? Немного побаивался продолжения — сейчас разложат на камнях и отлупцуют плётками. Но люди сюда даже не смотрели и говорили про что–то своё, по очереди пробуя из котла.
Ну что ж, вломили крепко… Помимо рассечённой щеки — шатались два зуба. Болели рёбра и ныло ухо.
— Хватит, ладно, — Пашка отстранил вновь скованными руками пальцы Туннаса с подолом своей майки и сел. Поёжился. — Холодно. И жрать охота…
…Жрачку плюхали в деревянные миски — их везли в одном из вьюков. А вот ложек не полагалось. Видимо, считалось, что густую кашу рабы съедят и так. Ну что ж…
Каша оказалась гречневой — густой, почти несолёной и, конечно, без мяса или чего–то похожего. Просто пустая каша (а сами лопали с копчёным мясом, судя по запаху). Но живот у мальчишки давно подвело до предела — так, что и голод–то немножко отступил, вернулся только при виде каши — но с утроенной силой. Правда, есть было плохо — пару раз горячая каша попадала изнутри на раненую щёку, и от боли слёзы наворачивались на глаза — да что ж такое?! Да и «браслеты» мешали, Пашка дёргал руками, сердито зыркал вокруг… и в какой–то момент понял, что его правая кисть от одного из таких рывков до середины пролезла в кольцо!
Пашка обмер. Тут же заставил себя жевать, прикрываясь миской. А правой рукой покручивал, пока железо не врезалось в кожу совсем уж нестерпимо.
И понял, что, пожалуй, сможет вытащить руку. Кольцо, рассчитанное на крупную кисть — мужскую или здешнего юноши, может даже много работавшего старшего мальчишки — для узких кистей невысокого Пашки оказалось широко.
Туннас, глядя на Пашку, плавным движением задвинул его кисть обратно (на руке выступила кровь из широкого стёса–ссадины). Второй сосед в этот момент пересел, прикрывая происходящее. Пашка посмотрел Туннасу в глаза — в упор, неотрывно. Тот покачал головой, незаметно указал на волков. Потом, не переставая есть — прихватывать прямо губами из стоящей на поднятом колене чашки, опустил руки и на мокрой земле начал чертить линии.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});