Читать интересную книгу Грибной дождь для героя - Дарья Вильке

«Рудик?» — не веря своим глазам, прошептала она. Тень — которая теперь оказалась соседом Рудиком — выронила из рук огромный мешок, наполненный водой: поплескалось, полилось в озеро, на берег, закипело блестящими, упругими рыбьими телами.

Рудик опомнился и принялся ловить рыб, беспомощно бьющихся на земле, кидать их в воду. Ринка тоже бросилась к нему, хватала скользких карасей и ротанов, стараясь удержать их хоть одну секундочку, чтобы успеть отпустить в озеро.

— Я за тобой уже третью ночь слежу, — отдышавшись похвасталась Ринка. — Чего это ты?

— Ну я, типтого, подумал, что мало того, что их поймали и крючками губу порвали, — словно оправдываясь рассказывал Рудик, — так еще и в бочку посадили. А из бочки их кошки вылавливают, типтого, зараз. Я видел — сядут на край и ловят. Решил их от верной смерти спасти.

— А что же ты партию не откроешь? — ехидно прищурилась Ринка, передразнивая Рудика.

— Остановится один — остановятся часы, — будто бы ни к селу ни к городу пробормотал Рудик. Но Ринка, вспомнив деда Толика, поняла.

— Рудик — спасатель карасей, — торжественно провозгласила она.

— Ослоумно, — кисло скривился тот.

Четырнадцатое июля.

Привет, дневник!

Рудик оказался лучше, чем я о нем всегда думала. Я ему пообещала, что завтра пойду вместе с ним рыб в озеро отпускать. Он рассказал, что больше всего рыбы на трех участках — там рыбаки каждый день на рыбалку ходят, ловят как-то хитро, чтоб больше поймать.

Знаешь, дневник, я сегодня вот что заметила: я совсем забываю, что я глухая. Ну просто это как-то неважно теперь. В школе я каждую минуту знала, что я не слышу, с самого первого класса, когда учительница Елена Алексеевна вошла в классную комнату и сказала:

— А это Рина, ребята. Она плохо слышит, поэтому вы помогайте ей, где можно. И говорите с ней погромче.

Тогда я сразу поняла — все пропало. Она, конечно, хотела как лучше, Елена Алексеевна. Но получилось плохо.

Кто-то тут же растопырил локти — «тут занято», кто-то принялся смотреть на воробьев за окошком, ну чтобы я не села рядом. Только мой сосед по лестничной клетке, Жора, сказал: «Садись». С Жорой тоже никто не дружит, потому что он странный, маленький и бледненький, а еще у него был менингит и в детстве на него упала бабушка. А потом ко мне подошла Машка Тыкобинец — не переменке, наклонилась прямо к уху и проорала:

— Ты совсем-совсем ничего не слышишь?

И сказала, что будет моей подружкой. А сама всегда надо мной смеялась. Поэтому я каждую минуту в школе знала, что не слышу, все время помнила об этом — потому что об этом всегда помнили и Машка Тыкобинец, и все, даже Жорик, даже те, кто хотел помочь. Они ведь и помочь хотели, потому что я глухая, а слабым надо помогать. И все время я знала, что я — глухая и вроде как слабая. А тут, на даче, никому нет дела до этого — я просто девочка. Просто Ринка.

И я не такая, как все. Вначале я думала — это плохо, надо быть как все. Конечно, я удивилась, когда Рудик сказал — хорошо, что вы не такие, как все. Потом я думала про это — а ведь и правда, все люди, которые мне нравятся, они вовсе не такие, как все. И Бабтоня, и дед Толик, к примеру. Я поняла, что хочу быть как Бабтоня, а вот как Машка Тыкобинец и все — нет.

Кстати, дед Толик уже два раза ездил в столицу — к врачам. Иногда он остается там на три или четыре дня — такие долгие у него обследования. А после они долго шушукаются с Бабтоней у нее в комнате, и она говорит ему что-то очень серьезно.

Когда он в первый раз уехал и приехал, я на всякий случай спросила у него, какое у него было обследование. «Нормальное», — сказал он, а сам глядел в сторону. Ну и я спросила — что у него болит. «Живот», — ответил он.

Бедный дед Толик! У меня тоже несколько раз болел живот — просто все внутри резало, скручивалось и тянуло, как будто бы я наелась гвоздей, — но Бабтоня давала мне подушку-думочку, лечь на нее животом. А еще — мятный чай. Он противный, потому что несладкий, ко живот после него проходит. Значит, деду Толику мята уже не помогает, если понадобилось ехать к врачам.

На этот раз он приехал быстро — уже через день всего. Я зашла в дом — а Бабтоня с дедом Толиком про это его обследование как раз разговаривают.

Они говорили громко — думали, что Ритка у подружки, а я в саду. Подслушивать нехорошо, но я не специально. Просто Бабтоня громко сказала:

— Это точно? Он так и сказал? Сказал, год?

Дед Толик что-то пробормотал, я не поняла. Потом Бабтоня спросила:

— Мы же знаем точно, оттуда. Только им не докажешь.

Дед Толик проговорил очень-очень устало:

— Конечно. Это как твое степное эхо.

И больше я ничего не слышала.

Глава шестая

Лось

Бывают дни совсем по-базарному шумные и шебутные, яркие, как сочно-красный павловопосадский платок: все так и бегут на твой участок, и кажется, тут собираются все соседи. То Рудик прибежит — да так и останется до вечера слушать, как Бабтоня рассказывает про озеро Балатон с огромными рыбами и островами, где вместо травы — лаванда, то Женька пять раз на дню зайдет — чаю попить, рассказать о Дракоше или просто маяться дурью, как говаривала Бабтоня.

А то вдруг все исчезнут — как сегодня.

Дед Толик с самого утра уехал в столицу — опять на обследование.

— Ты вернешься? — тревожно спрашивала Ринка. А чего тревожится — она и сама не знала: то ли такая странная и неведомая была у деда Толика хворь, то ли ей передавалась тревога Бабтони. Хотя Бабтоня и была вроде бы такой же, как всегда, а что-то изменилось.

— Конечно, приеду, — смеялся тот и спрашивал, что ей привезти. И Ринка успокаивалась и просила кедровые орехи, в шишке, чтобы выковыривать из-под чешуек коричневые зернышки и колоть прямо зубами, проглатывать чуть маслянистое душистое ядрышко.

С дедом Толиком на его машине до столицы увязались Рудик с мамой.

— Мне, типтого, новую одежду к школе надо купить, — важно заявил он. Он пыжился от гордости из-за того, что вот сейчас он поедет с дедом Толиком и сможет всю дорогу, два часа, донимать его разными расспросами.

И помахал он Ринке важно — будто премьер-министр отъезжал из дачного поселка в столицу.

Женька пропадала на своем участке — у ее родителей начался отпуск, и они жили теперь на даче. «Шерочка с машерочкой», — называла их с Женькой Бабтоня все время. А сегодня Женька стала сама по себе, где-то там на своем участке.

Рита ушла с самого утра к подружке на другой конец поселка, за озеро — отпросилась снова у Бабтони на всю ночь.

Но Ринка была этому даже рада. Она любила оставаться с Бабтоней одна, когда никто не мешал им и когда Бабтоня была только ее. Не стояла по полдня у плиты, готовя «на всю ораву», а просто делала любимые Ринкины вареники или гренки с сахаром. А потом они усаживались в саду — Бабтоня с большой чашкой кофе, где пополам было кофе и молока, а Ринка с чашкой смородины — она уже поспела, но на каждой веточке, будто на виноградной грозди, лепились и мягкие черные ягоды, и светло-коричневые, совсем маленькие.

И начиналось.

— Баб, а расскажи про Мадонну, ну которая у тебя в комнате, на картинке.

— Сикстинскую? Из Дрездена?

— Она такая красивая. Как ангел.

— Вот так же подумал и Рафаэль, итальянский художник, когда увидел эту девушку однажды на улице. Он сразу захотел ее рисовать, но у красавицы был жених и строгий отец-булочник.

— А потом?

— Потом — суп с котом. Рафаэль подарил булочнику много денег. И жениху тоже. И смог рисовать свою «булочницу» сколько ему вздумается.

— А теперь про эвакуацию!

— Легкость мысли необычайная у тебя, Ринка, — и смеется. — Ну про эвакуацию, так про эвакуацию.

— Ты рассказывала про польские вагоны. Это такие, как в кино?

— Да, дверцы в них открывались наружу, в каждом купе были свои дверцы. В таком вагоне мы поехали под Тамбов. Сначала долго сидели на вокзале, там пола не было видно — столько людей хотели в эвакуацию уехать! Всюду узлы, тюки, чемоданы. Я всю дорогу держала на руках дочку нашей няни — думала, руки отвалятся. Когда мы приехали на станцию Ломовис, долго ждали подводу. И нам места в подводе не досталось — так мы и шли следом, несколько километров. Я с девочкой маленькой на руках. Хотелось бросить — так я устала. Плакали — но шли.

— Ох, трудно. Вот была бы у каждого жизнь совсем-совсем без трудностей! — мечтает Ринка. — Какая бы тогда настала радость всем!

Бабтоня улыбается.

— Как же без трудностей. Трудности тоже нужны — ведь земле нужно и лето, и зима, а то она устанет, и солнце, и дождик.

— А человеку — ну вот зачем человеку трудности?

— Чтоб узнать, кто друг, кто враг, кто умный, кто дурак. Чтоб умнеть. А то живешь — и всего этого не знаешь.

Бабтоня поднимается с шезлонга, берет пустую глиняную чашку.