Читать интересную книгу Жаркие перегоны - Валерий Барабашов

Санька, играя, заважничал, надул щеки, и Людмила не выдержала, рассмеялась. Подыграла ему, закивала головой:

— Ах, да! А я-то! А я-то!

Но тут же стушевалась от прямого Санькиного взгляда. «Еще в Красногорске встретимся, да?» — молча спрашивал он. «Надо ли?»— так же молча отвечала она, хорошо теперь понимая, что пошла в сторону электровоза совсем не случайно...

Вспыхнув, Людмила торопливо кивнула и направилась к дверям вагона — стройная в своем сером форменном костюме, с кокетливо лежащим на русых волосах беретом, со свернутым передником в руках. У ступенек стояли два пассажира из восьмого купе — попутчики Ларисы. Толстяк сразу же набросился на нее с вопросом:

— Скоро мы, наконец, поедем? — И прибавил: — Черт возьми!

Людмила, чувствуя, что раздраженный этот человек может наговорить грубостей, как можно мягче сказала, мол, сама ничего не знает. И лучше не нервничать зря, а пойти и выпить чаю, она только что заварила.

— Чай, чай, — ворчал, отворачивая потное лицо, толстяк. — Что мне ваш чай? Мне некогда! Мне ехать надо, меня ждут!

В тамбуре, с портфелем в руках, показался Леня. Лицо его было решительно и зло.

— Ты чего это? — удивленным вопросом встретил его Авенир Севастьянович. — Сходишь?

— Схожу, — фыркнул тот, не глядя на стоявшую чуть в стороне проводницу. — Вот из-за этой... Пристала, как банный лист.

— Он без билета, — сказала Людмила, чтобы пресечь всякие разговоры.

— Да ну-у? — удивился еще больше Авенир Севастьянович. — Заяц, что ли? «Ну, погоди», да? — засмеялся, довольный своей шуткой.

— Мне из Красногорска все равно километров сорок назад, до Новотрубнинска, — говорил Леня. — Уж лучше электричкой, чем ее выслушивать, — он злыми глазами сверкнул в сторону Людмилы. — Чтоб тебе замуж никогда не выйти!

— Ну, заяц, не надо ругаться, — миролюбиво протянул Авенир Севастьянович, подавая Лене руку. — Поблагодарил бы лучше. Тебя же штрафовать надо, милицию звать...

— Вот именно, — с сердцем сказала Людмила. — И еще кой-кого.

Уже в тамбуре решила окончательно: «Ладно, Красногорск проедем, сменюсь и схожу к Рогову... Оскорбляют еще!»

— Содрали с меня за скорость, поставили в какой-то дыре и поджаривают, — услышала Людмила голос толстяка. — А вы мне говорите, Авенир Севастьянович! Как это не возмущаться! Да если мы все молчать будем, знаете что тогда будет?!

 

Когда мужчины вернулись в купе, Лариса спала. Она лежала на боку, поджав ноги и прикрывшись простыней, так, что видно было только ее лицо — спокойное и во сне немного изменившееся. Дышала она ровно, почти бесшумно; губы женщины полуоткрылись, влажно блестели зубы.

— Вот у кого нервы крепкие, — вполголоса проговорил Иван Иванович. — Спит себе. А тут места не находишь.

— А что ей не спать, — так же вполголоса сказал Авенир Севастьянович. — Женщина молодая, здоровая... Пускай спит.

Они тихонько поснимали обувь, разлеглись по полкам.

За окном прогрохотал состав, за ним еще. Потом все замерло. В соседнем купе негромкий мужской голос рассказывал о жаре, какая бывает в Средней Азии, — дескать, не чета этой.

— Начальника поезда пойти выматерить, что ли? — Иван Иванович завозился на своей полке. — Мне вечером с человеком разговаривать надо, а я еще и до Красногорска не добрался. Нет, это я им так не оставлю...

— Чаек желаете, мужчины? — заглянула в купе Людмила.

— Вы бы лучше вентиляцию включили, — сердитым шепотом отозвался на ее предложение Иван Иванович.

— Работает, все время включена. — Людмиле стало не по себе от колючего взгляда пассажира, поспешила уйти.

Вскоре набежала тучка, солнце спряталось. Жара немного опала, в купе потемнело, потянуло из коридора живым ветерком.

Первым уснул Авенир Севастьянович, потом сверху послышался негромкий храп Ивана Ивановича. Захлопали тамбурные двери, раздались голоса, топот ног — поезд незаметно, плавно тронулся...

III.

Уржумов обедал один в маленькой, странной формы комнатке, в которой раньше был, кажется, склад административно-хозяйственного отдела, больше эта комнатка, пожалуй, ни для чего не годилась. Была она с единственным окном, выходящим во двор управления, где пышно зеленели сейчас кусты рябины и ярко алели пионы на ромбической клумбе. Комнатка эта, «кабачок», была удобной штукой: пообедать здесь удавалось за каких-то десять — пятнадцать минут. Еду по просьбе помощника, Александра Никитича, приносила из столовой, что размещалась в полуподвальном, цокольном этаже, дородная пожилая женщина, Маша. Делала она это с видимым старанием и удовольствием, и лицо ее при этом выражало значительность. Говорила она всегда одни и те же слова: «Здравствуйте, Константин Андреевич. Приятного аппетита» — и тут же уходила, чтобы прибраться потом, когда Уржумов пообедает.

Точно так же приветствовала его Маша и сегодня, только уточнила — не будет ли еще блинчиков? Уржумов отказался — мучное в его возрасте вредно — и Маша, повторив «приятного аппетита», вышла.

Уржумов сел к столу, предвкушая короткий покой и тишину. Телефонов в «кабачке» не было, никто сюда не заглядывал, не тревожил, — можно спокойно поесть, подумать. Перед этим он позвонил жене, сказал, что обедать не приедет, пусть его не ждут. В самом деле, он очень спешил сегодня; вызов на совет директоров да еще в обком — дело серьезное, и к нему так же серьезно надо подготовиться. Утренний визит первого секретаря на станцию не шел у Константина Андреевича из головы; подумалось, что совет назначен как репетиция перед чем-то более важным и ответственным.

Да, густо начался нынешний день, густо и продолжается.

Уржумов принялся за второе, хорошо прожаренный и сочный шницель, съел его с удовольствием. Мысли его на несколько минут отвлеклись, были заняты только едой. Но недолго — душа его снова была далеко от стола, снова уже теснились в голове неотступные думы. Не исключено, что после заседания совета Бортников позовет его к себе, спросит о многом, в том числе и о взаимоотношениях с министерством, и тогда придется что-то лихорадочно вспоминать, обобщать... Конечно, разговор о нынешних отношениях с министерством проявит позицию Уржумова, спрятать ее не удастся, — да он и не собирается этого делать, тем более что Бортников не любил, когда перед ним или в его присутствии мямлили, натужно выискивали обтекаемые формулировки.

Подумав, что разговор в обкоме может коснуться последнего приказа министра, Уржумов стал вспоминать все, что было связано с этим приказом, и тогда сама собою в памяти всплыла встреча с Климовым, беседа, которую они вели с глазу на глаз.

 

...В тихом тупике, за высоким каменным забором, прячущим от посторонних глаз и этот тупик, и пяток пассажирских, обычных с виду вагонов, стоял в те дни, полтора месяца назад, и спецвагон замминистра Климова. Климов не любил самолетов, летал только в крайних случаях, да и то не по своей воле. Конечно, самолет — это скорость, экономия времени. Но полет высоко над землей не приносил ему ни малейшего удовольствия, казался ненадежным, в чем-то даже противоестественным. Куда спокойнее Георгий Прокопьевич чувствовал себя в купе родного железнодорожного вагона — здесь все было знакомо, привычно и понятно. В вагоне можно было работать, спать, слушать радио или смотреть телевизор, на стоянке говорить по телефону с любым городом. Главное же — вагон катился по земле, по надежным рельсам, и это постоянное ощущение земли, вид мелькавших за окном картин сохранял в нем бодрость духа и высокую работоспособность. Безусловно, на дальние расстояния ездить даже в таком комфортабельном специальном вагоне утомительно, лучше уж тогда полететь самолетом, но в Красногорск поезд шел всего сутки, день и ночь, время проскакивало быстро...

Приехав проверить на Красногорской дороге ход выполнения приказа по ускорению оборота вагонов, Климов не собирался здесь долго задерживаться. В одиннадцать тридцать было намечено рабочее собрание в депо, займет оно от силы час, пару часов он планировал провести с начальниками служб Управления — движения, грузовой и локомотивной, — можно было еще повидаться с заведующим отделом промышленности и транспорта обкома партии Колобовым, если тот будет на месте, а лучше, конечно, со вторым секретарем... Так или иначе, но к вечеру он должен быть свободен, можно возвращаться в Москву. Однако все планы спутал Уржумов своей выходкой на собрании — дорога якобы не готова к работе с высокими скоростями движения. Просто упрямство, или за этим кроется что-то более серьезное? Конечно, можно было и уехать, доложив в Москве, Семену Николаевичу, о новой выходке строптивого начальника дороги, но... За этим «но» Климов отчетливо увидел себя, даже представил свой доклад министру, недовольство на его лице. Да, Уржумов упрямится, но какова же в поездке на Красногорскую дорогу роль заместителя министра Климова? Съездил, поприсутствовал на собрании локомотивных бригад, выступил, потолкался в управлении, поговорил с руководящим составом дороги и — убыл, не найдя общего языка с Уржумовым. Выходит, бери, товарищ министр, трубку, звони, распекай... Нет, уезжать так не годится. Надо потолковать с Константином Андреевичем по душам. Можно, конечно, заставить его просто подчиниться приказу, но тогда при случае начальник дороги скажет где-нибудь в партийных органах, что приказ этот — инициатива только министерства, не согласованная с дорогой, оторванная от жизни и тому подобное. Он же, как лицо подчиненное, обязан выполнять...