— Завтра в семь я тебя жду, — говорит Терри.
— Гм… в семь я не смогу, — сообщаю я, вспоминая о своей новой работе. — Давай в половине девятого?
Терри на миг о чем-то задумывается и кивает.
— Где? — спрашиваю я. Мне на ум вдруг приходит безумная мысль: предложить встретиться в том самом ресторане, в котором он был тогда с Мишель. Но я не позволяю глупой шутке слететь с уст.
Взгляд Терри делается мечтательным.
— Может, в нашей любимой кафешке? С огромным мороженым в витрине?
Это кафе мы открыли для себя, когда сразу после свадьбы обратились в агентство недвижимости, расположенное напротив, чтобы на первое время снять жилье. Потом долго ездили туда в выходные и по вечерам, хоть и жили поначалу не в Манхэттене. Было что-то романтическое и в этой витрине с гигантским вафельным рожком и шариком мороженого сверху, и в кремово-розовой обстановке, и даже в изящных лампах на столиках. Потом нас закружил водоворот семейных дел, и мы мало-помалу забыли о своей милой традиции.
От радости, что Терри так к месту про нее вспомнил, я даже немного подпрыгиваю.
— Отлично! — Уже берусь за дверную ручку, когда он окликает меня. Поворачиваю голову.
— Минутку подожди. Хочу кое-что тебе отдать. — Он бежит в спальню, возвращается с пиджаком, в котором был вчера у деда, достает из кармана конверт, извлекает один билет и дорожный чек и протягивает их мне. — Пусть хранятся у тебя, — шепотом произносит он.
Как залог того, что мы поедем в это путешествие, говорит его горящий взгляд. Без слов беру бумаги, и какое-то время мы просто смотрим друг на дружку. Новых обещаний еще не сделано, не намечено нового пути, не сказано самых важных слов — в общем, нет никаких гарантий. Я не успела рассказать о том, что устроилась в салон, не осмелилась спросить, кто такая Мишель, не описала, как несладко мне жилось в разлуке. Но слова пока не нужны, а гарантии… Разве можно в любви что-либо гарантировать?
— Буду ждать завтрашнего вечера с огромным нетерпением, — шепчет Терри, проводя пальцами по моей голой руке и глядя на нее так, будто она музейная ценность.
— Я тоже, — отвечаю я. Порывисто сжимаю его руку и, пока из меня не хлынули фонтаном обострившиеся чувства, спешу уйти.
— Очень просто, — говорю я, прикидываясь невозмутимой, но при этом взволнованно теребя расстеленную на коленях салфетку. — Мы оба почувствовали, что не можем друг без друга, и сил бороться с этим нет.
Джимми покусывает губу и сидит, скрестив руки на груди. Он тоже хочет казаться спокойным, но у него это получается еще хуже, чем у меня.
— Как-то это странно, непоследовательно.
Киваю.
— Согласна! Но ведь в жизни странности на каждом шагу. Только задумайся! Их намного больше, чем закономерностей и нормальностей.
— А с этой, с другой? — спрашивает Джимми, и я, мгновенно понимая, о чем речь, чувствую в сердце ядовитый укол ревности. — Со своей темнокожей он что, уже порвал? — медленно, будто специально меня дразня, договаривает Джимми. — Любопытно.
С удовольствием сделала бы вид, что я не услышала вопроса, но он задал его довольно громко, а теперь пристально смотрит на меня, ожидая ответа. С излишним усердием расправляю рюшку на коротком рукаве блузки, потом вскидываю голову.
— Насчет этой его… я пока ничего не знаю. Меня волнует единственное: что Терри скучал по мне и мечтает все вернуть. Остальное неважно.
Я говорю раздраженно, даже отчасти злобно. Потому что ближе к вечеру стала мучиться мыслью: а вдруг Терри, как и я с Джимми, решил устроить со своей Мишель прощальный вечер? Вдруг пожелает в последний раз насладиться ее прелестями? Или не в последний? Теперь, когда мы почти помирились, представлять их в объятиях друг друга просто невыносимо.
А воображение, как назло, рисует их в самых непристойных позах. И, надо заметить, выглядят они на этих проклятых картинках весьма и весьма возбуждающе. Он светлый, солнечный, она темная, как непроглядная ночь. Меня передергивает.
— И что, вы решили снова пожениться? — как мне кажется, с насмешливыми нотками в голосе интересуется Джимми.
— Я же сказала: мы еще ничего не обсуждали! — восклицаю я, теряя терпение.
— Но уже точно знаете, что поедете во второй медовый месяц, — бесстрашно и дерзко глядя мне в глаза, произносит Джимми.
— Да, представь себе! — Мну салфетку и кидаю ее на стол, рядом со своей тарелкой. — Если ты намерен весь вечер надо мной подтрунивать, тогда я лучше поеду домой! Не желаю портить себе прекрасное настроение!
— Мне показалось, оно у тебя далеко не прекрасное, — замечает Джимми.
Хватаю сумочку и привстаю. Он поднимает руки.
— Ладно-ладно. Не кипятись, я постараюсь выбирать слова… помягче.
Я, гневно сопя, сажусь на место.
— Просто я переживаю за тебя, — говорит Джимми с подкупающей лаской, из-за которой делается совестно. — Если бы мне было плевать, я сидел бы и поддакивал, качал бы головой.
Смотрю на него, стараясь отбросить слепящий гнев. В его глазах светится грусть, губы он сжимает плотнее обычного, как когда чем-то огорчен — я давно заметила эту его привычку. Эгоистка! — обзываю себя. Приехала сюда с намерением все по-человечески ему объяснить и поблагодарить за поддержку, а сама сидишь и только и думаешь, что о Терри и о раскрасавице Мишель.
— О подруге Терри, клянусь, я больше не упомяну ни разу!
— Ты сам говорил, что в его поведении, когда мы видели их двоих, чувствовалась какая-то фальшь! — с пылом восклицаю я, опять забывая про свои благородные планы и угрызения совести. Эх, как же мне не хватает выдержки и умения владеть собой!
Джимми часто кивает, очевидно боясь, что я снова засобираюсь уйти.
— Да, говорил. Потому что так оно и было.
— Каролина вообще считает, что они бывшие одноклассники или друзья детства! — заявляю я, значительно искажая слова подруги.
Джимми расставляет руки.
— Вполне возможно.
— К тому же ты сказал, что она как неживая картинка! — почти кричу я, привлекая к себе внимание людей с соседнего столика.
Джимми делает утешающий жест рукой.
— Чего ты так шумишь? Я прекрасно помню, что говорил. И не отказываюсь от своих слов.
— А еще, что я красивее, — гораздо тише, насилу подавляя в себе желание заплакать, добавляю я.
— Глупенькая, — бормочет Джимми, беря меня за руку. — Разумеется, ты красивее. И никогда в этом не сомневайся.
Глубоко вздыхаю и смотрю на него с признательностью и острым желанием ему верить.
— Теперь, когда ты дала Терри понять, что готова начать все заново, — продолжает Джимми, — готов поспорить: он и думать забыл о Мишель и обо всех остальных. А глупые вопросы я задаю… так, из зависти. — Он смеется грустным смехом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});