объявил, что решил передать посох и власть новому вождю. И это не был Гарон. Новость неожиданная, отчасти шокирующая.
Вождь сказал, — Тот, кто ведет за собой народ, не может принимать решение, опираясь на свои личные желания и амбиции. Он должен быть лишь частью целого, Сердцевиной, которая сплачивает народ, и боль каждого — это его боль.
— Как ты добыл жетон, Гарон, — спросил отец, — И как ты посмел вручить его брату без моего согласия и вопреки воле старейшин? — поставив себя выше закона, Гарон потерял право первоочередности.
Теперь вождем мог стать любой, чью кандидатуру примет Совет. Вождь предложил Дарина.
Дарина! Того, кто вечно крутился у него в шатре, приставал ко всем со своей ненужной помощью, со своими снами, которые даже не всегда сбывались, пытался каждому быть полезным; по собственной инициативе, уже много лет, готовил шатер собрания к урокам и потом убирал после всех.
Дарина, который нашел непонятную каменную пластину на женской половине и поднял крик до небес. Он был любимцем сестры. Ее зеркальным отражением, с чертами лица слишком нежными для мужчины. И сейчас, в свои восемнадцать, даже не имел приличной растительности на лице. Как он может возглавить племя? Он конечно достиг совершеннолетия, но многие даже не воспринимали его всерьез.
Лохем возмущался. Возмущены были и другие братья. Не то, чтобы кто-то из них хотел взвалить на себя это бремя, — решение вождя казалось им скорее шагом отчаяния, чем мудростью правителя. Невозможно было поверить в такие грядущие изменения.
Вождь встретил воина у входа шатер. Сгорбленный, как будто из него выдернули внутренний стержень, он сидел погруженный в свои размышления.
Лохем постоял, кашлянул, прерывая затянувшуюся паузу, подождал пока отец поднимет голову, встречаясь с ним взглядом.
— Отправляйся за сестрой, мой мальчик. Отшельник прислал весть.
Лохем удивился, — Как ты с ним связываешься? Кто-то приехал?
— Нет, — сказал отец, — Дарин видел сон.
— Сон? Опять сон? — воин вспылил, — Это так теперь передают вести? С каких пор мы начали считать сны Дарина однозначно верными? — не то, чтобы он не доверял отцу, но ведь всему есть предел.
— Что было во сне, отец?
Вождь нахмурился, задумчиво провел рукой по бороде, приглаживая ее. Молчание затягивалось. Лохем понимал, что отец тоже сомневается.
— Дара сидела в шатре, посреди пустыни…
Лохем хмыкнул, — Я рассказывал тебе, — она за каменной стеной, в запечатанном убежище, и отшельник отказался поставить этот самый шатер. Ты сам-то веришь в этот сон, отец?
Вождь вновь пригладил бороду, — Не знаю. Но проверить нужно.
— Хорошо, — решил Лохем, — Я отдохну и завтра на рассвете выеду, — он развернулся, чтобы уйти.
Вождь смотрел ему в спину. — Я хотел бы, чтобы ты выехал немедленно, сын, — Лохем обернулся.
— Чего я еще не знаю? Что точно увидел Дарин?
Вождь вздохнул. Он умел уклоняться в беседе, путать собеседника, ходить вокруг да около, но отвечать враньем на прямые вопросы не мог.
— Она сидит у шатра, посреди пустыни, в тени навеса. Беременная. И у нее на руке княжеский браслет.
Лохем саркастически поднял бровь, все меньше веря в эту историю.
Отец смотрел на него испытующе, — У нее на руке был какой-нибудь браслет, когда ты ее нашел в городе, Лохем?
— Не помню. Не до того было. Она что-то сняла с руки Князя, но потом на ее запястьях я ничего не видел.
— Если у неё на руке есть этот браслет, — браслет, который не увидел мой самый лучший воин, браслет, который невозможно снять с живого, — то она Черная Княгиня, Лохем.
— Как это возможно, отец? Все это бред Дарина! Город исчез, погиб. Мы его не видим с того времени, как случился потоп. И если бы ты не держал завесу над станом целые сутки, мы бы все тоже погибли!
Вождь нахмурился, — Если мы не видим Город, то это не значит, что его нет. Убежища тоже никто не видит.
— Хорошо, — принял решение воин, — Я только поменяю лошадь и выеду.
Дарин тут же метнулся ему наперерез от своего шатра, — Я соберу тебе в дорогу еду, Лохем! И воду. Даре нужна будет вода.
Лохем хмыкнул, — Ври да не завирайся, братец. Если ты убедил отца, то не думай, что я хоть на миг во все это поверю, — и пошел к конюшням седлать лошадь, приговаривая вслух и посмеиваясь,
— Даре нужна вода. Дожили! Даре нужна вода! Это самый невероятный из всех снов, который я когда-либо слышал от этого недосновидца!
Глава 18. Беременность
Последние месяцы были самым странным периодом моей жизни.
Я привыкла к простору, к тому, что, просыпаясь, слышала колыхание стенок шатра, звуки ветра, шепот песка.
Все вокруг было понятным. Законы пустыни — знакомы, так же, как и характеры ее обитателей. Рядом всю жизнь находились балующий меня отец и любящие братья. Большинство соплеменников были знакомы с детства.
Сейчас же, уже который месяц, я находилась в каменном жилище, размером вполовину меньше отцовского шатра. Небольшой выход из дома закрывала дверь. Не мягкий струящийся полог, а тяжелые грубо сколоченные доски, скрипящие каждый раз, когда кто-то входил или выходил. Хотя выходить особо некуда, да и некому. Нас в убежище было двое. Я и Хаэль. Впервые придя в себя и увидев склонившееся надо мной мужское лицо, я вздрогнула от ужаса. Грязный, обгоревший на солнце, с длинной всклокоченной седой бородой, — он показался мне диким кочевником. Сил хватило лишь на то, чтобы кричать, закрыв лицо руками, хотя крик мой скорее был похож на писк.
Мужчина, правильно понявший причину моей неадекватной реакции, резко отпрянув, заговорил скороговоркой,
— Прости меня! Прости дурака старого! Напугал тебя! — он вскочил на ноги,
— О хвала Неназываемому! Он услышал меня! Ты очнулась! Лежи, Дара, лежи! Я принесу тебе поесть, — и бросился к выходу,
— Только потерпи немного, мне нужно умыться, и привести себя в порядок, — старик хмыкнул, обернувшись, — Путь был неблизкий. Я, наверное, похож на чудище.
Когда он появился во второй раз, то держал в руках миску с вкусно пахнущим мясным бульоном чей восхитительный запах заставил забыть обо всех страхах.
Старик поставил миску на табурет и сел на край лежанки, приподнимая меня за плечи,
— Меня зовут Хаэль. Не бойся.
Вдыхая аромат еды и обводя глазами низкий деревянный потолок, я не могла понять, как сюда попала.
— Ты находишься в убежище, Дара. Теперь все будет хорошо.
Он поднес миску к моим губам,
— Давай покушаем, девочка! Я так рад, что ты пришла в себя! — и начал вливать в меня по глотку самый