Каждый из нас получил большой консульский паспорт с датским, английским, французским и русским текстом, в котором датское посольство, «Секция Б», в лице ротмистра Ю. удостоверяла, что предъявитель паспорта является членом императорско-королевской австро-венгерской Миссии по делам военнопленных и по служебному поручению едет из Петрограда в Вену через Гельсингфорс, Стокгольм, Копенгаген и Берлин.
В паспортах, снабженных нашими фотографическими карточками, были указаны наши настоящие имена и фамилии. Мы отправились с этими консульскими паспортами к начальнику Петербургского Бюро Наркоминдела, тов. Шкловскому, и тот, выслушав нашу историю, наложил на них визу на выезд из России.
Кроме того, мы выхлопотали от военного комиссариата особый пропуск через русско-финскую границу, так как вся местность к северу от Петербурга была объявлена на военном положении, и, наконец, достали из канцелярии «Северной Трудовой Коммуны», во главе которой стоял тов. Зиновьев, бумагу для предъявления пограничному комиссару в Белоострове с предписанием оказывать таким-то проезжающим «австрийцам» всякую защиту и содействие.
Таким образом, как будто, была улажена вся паспортная сторона дела. Но этим не устранялись еще финансовые трудности. По письменному ордеру Красина инженер Р. Л. получил в Государственном банке в Петербурге один миллион царских рублей, предназначавшийся для покупки запасных частей. Но что предпринять с царскими рублями, как препроводить без опаски такую крупную сумму в Финляндию для обмена на твердую валюту? Против запрета на вывоз рублей из России мы могли считать себя защищенными нашими мандатами. Но мы должны были быть готовы к тому, что и финские власти могут подвергнуть нас обыску. Может быть, существовал запрет на ввоз царских рублей в Финляндию, а если и нет, то мы не знаем в каком размере можно было ввозить их туда. Обо всем этом мы нигде не могли узнать с достоверностью. Во всяком случае, брать с собой деньги было опасно, и мы должны были искать каких-либо иных путей для верного провоза денег через границу.
С большим трудом удалось разрешить этот вопрос. Р. Л. уплатил 800.000 руб. одному оставшемуся в Петербурге иностранному учреждению, которое имело своих представителей в Гельсингфорсе и Стокгольме, и получил соответствующую квитанцию в уплате денег. Это учреждение обязалось выдать Р. Л. уплаченную им сумму в Гельсингфорсе или Стокгольме, по его желанию, в тех же царских рублях за вычетом 5 % комиссии. Остальные 200.000 руб. Р. Л. переслал другой оказией в финский банк в Гельсингфорсе, куда деньги хотя и действительно были внесены через два месяца на имя Р. Л., но которые тем не менее никогда не были ему выплачены и остались навсегда в банке, так как за это время все операции с царскими рублями в Финляндии были запрещены.
Одновременно мы узнали, что советское правительство разрешило швейцарскому посольству в Петербурге с тогдашним послом Жюно во главе, а также с прежним послом Ожье и целым рядом других проживавших в России швейцарцев, беспрепятственно выехать из Петербурга в Финляндию. Мы воспользовались этим случаем и добились разрешения ехать в том же поезде.
Мы должны были вместе со швейцарцами ехать уже в конце февраля, но отъезд все откладывался из-за постоянно возникавших препятствий.
Наконец, отъезд был окончательно назначен на 2 марта 1919 г., в 8 ч. утра, с Финского вокзала в Петербурге. 1 марта я последний раз был в своей квартире, там оставалась моя младшая сестра с мужем, которые обещали мне по возможности оберегать квартиру. Я простился с моей сестрой и братьями и отвез в тот же день к вечеру, на санках, мой скромный багаж на Финский вокзал.
2 марта, в 6 ч. утра, в темноте, я был уже на ногах и пошел пешком на далеко отстоявший от нас Финский вокзал. Шубу свою и зимнее пальто я оставил братьям. Пустынные улицы казались вымершими. Это было грустным прощанием с Петербургом. Я хорошо сознавал все опасности этого путешествия, но все же полагал, что через два месяца вернусь обратно.
Значительно раньше отхода поезда на перроне уже собрались все пассажиры, среди них также Р. Л. и В. Т. с женой. Незадолго до отхода поезда ко мне подошел предшественник Красина, прежний комиссар торговли Вронский-Варшавский, которого я знал еще из Москвы, и сказал внушительно: «Разрешите мне представиться, я — норвежский гражданин Вирдаль». Я понял, что и он едет с этим поездом заграницу с норвежским паспортом и хочет предупредить меня об этом во избежание могущих произойти недоразумений. Уже в поезде я ознакомил Вронского со всеми обстоятельствами моей поездки в Финляндию и познакомил его с моими спутниками. Вронский представил мне со своей стороны известного швейцарского социалиста Карла Моора, который также ехал из России в Финляндию с какой-то дамой.
В девять часов утра поезд двинулся и медленным темпом направился к Белоострову, куда прибыл только через 2 часа. Осмотр багажа и пассажиров продолжались целых пять часов. Экстерриториальных путешественников — членов швейцарского посольства — не осматривали вовсе; что же касается всех остальных пассажиров, которых было человек 40, то их осмотрели и обыскали самым тщательным образом. Весь багаж был вскрыт и осмотрен очень основательно; помимо этого всех пассажиров подвергали самому детальному личному обыску в закрытом помещении, каждого по одиночке. Женщин обыскивала женщина, мужчин обыскивал мужчина. Одна старая дама — сестра бывшего председателя Государственной Думы Родзянко — ехавшая со своей дочерью и маленьким внуком в Финляндию, появилась из комнаты, в которой ее осматривали, вся в слезах, и рассказывала, что осматривавшая ее женщина раздела ее до рубашки и велела ее снять. Старуха отказалась это сделать. Она указала на то, что на ней и так ничего не надето и что она ничего не прячет. Тогда женщина сама сняла с нее рубашку и подвергла ее самому подробному освидетельствованию. У нее ничего не нашли. Старая женщина плакала от гнева и возмущения и никак не могла успокоиться.
Хотя мы только имели с собою необходимые для поездки деньги и личные наши документы и не везли никаких драгоценностей, мы все же естественно не хотели подвергаться такой процедуре. Мы были снабжены советскими мандатами и свидетельством Зиновьева и были убеждены, что избегнем осмотра и обыска. Совершенно неожиданно в маленькую комнату для осмотра был вызван В. Т. Его подвергли тщательному освидетельствованию в самой неприятной форме и он вышел оттуда со смертельно бледным лицом, весь дрожа от волнения.
Обыскавший его досмотрщик нашел у него в галстуке английскую пятифунтовую кредитку. Это было уже плохо. Но гораздо хуже могла кончиться история с его калошами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});