Читать интересную книгу Химера - Джон Барт

– Продолжение в следующем выпуске, – вставила Каликса. – Теперь ты вспомнил, что тогда произошло?

– Три дня назад, – сказал я, – я сказал бы, что меня доставили сюда утонувшим на Два-D, если бы сумел это припомнить. Но Один-Е наводит на мысль, что это не так. Теперь ответь на мой вопрос: как далеко заходит эта стенопись? – Ибо я с запозданием увидел, как каждая сцена второго витка вторит своему двойнику из первого, позади которого она расположена, – но, как я ни изучал последние картины первой серии, в голову мне не приходило ничего относящегося к конечному периоду моего смертного существования. Каликса, однако, уклонилась от ответа: я проспал со своей гипотезой целую ночь, и она требует такого же времени.

И она действительно заснула или по крайней мере притворилась спящей, но я заснуть не мог: подобно складывающему свои вирши барду, который каждую ночь прокручивает в уме сочиненное за день, с тем чтобы продолжить его назавтра, я во все глаза всматривался во тьме в свои воспоминания о I-Е (выдача мне обмундирования пахучими нимфами) и воображал, какое соответствие этой сцене ждет меня поутру.

Мы степенно постояли перед II-E, столь же обширным и почти пустым рельефом, как и изображенная на нем пустыня и пустынный берег озера. Благодаря большому размаху спирали, тринадцать метров I-Е развернулись здесь почти в две сотни; и на всей этой стадии глаз, даже мой, хотя я и выхватил глаз у грай, выхватывал всего две вещи: в левом верхнем углу – улетающего Пегаса с Пемфредо верхом у него на шее, по-дамски примостившейся сбоку скалозубой Энио и злорадно косящейся назад через его круп Дино; а далеко внизу, справа, на берегу озера,– меня самого, мрачно глядящего им вслед, по соседству с просушивающей прямо у себя на голове промокший капюшон дамой.

– Та же, что в храме? – спросила Каликса. – Или нимфа со Стикса?

Я гадал, как ей ответить. "Об этом же гадал и я, когда она меня спасла, – сказал я. – Но не забывай о нашем правиле". Мы поглазели еще немного, пока Каликса не выпустила мою руку, пробормотав почти без всякого выражения: "Рисовать эту картину было совсем просто", и снова отправилась внутрь. Забегая вперед, я украдкой бросил через плечо косой взгляд на II-F-1, что подстегнуло некоторые мои робкие воспоминания и подняло со дна другие, и, поспешив следом за ней, обнаружил ее не, как обычно, пупом моего храма, а скрестив ноги примостившейся на ложе с шахматной доской на коленях.

– Мне наскучило без конца трахаться, – заявила она. – Давай играть в шахматы.

– Ты ревнуешь, Каликса?

– К чему бы это?

Но она в момент четырежды кряду меня заматовала, часто, честно и четко поясняя мне, сколь глупы мои ходы и нелепы планы, вскрывая мою позицию тяжелыми фигурами, в хвост и в гриву разнося ее конями; покуда я наконец не отложил доску с шахматами в сторону и, покрепче обхватив ее за плечи, на ней не отыгрался – уже своей, достаточно тяжелой фигурой. В этой позиции она послушно раскрылась, но смотрела, отказавшись от своих обычных откровенных обозрений наших рокирующихся органов, по большей части куда-то в сторону. Быть может, поэтому я проделал все как следует, разве что чуть быстровато, и даже извлек из нее под конец негромкий стон удовольствия. Когда мы, все еще не размыкаясь, перекатились, чтобы обсушить пот, на бок, она, накручивая на палец волосы у меня на груди, проговорила:

– Ты вроде бы говорил, что стигийские нимфы смердят.

– С другой стороны, – парировал я, – морские нимфы в ответ на каждое движение тебя орошают. Наверное, помнишь, как это было с Аммоном в Ниле?

В ответ она извинилась за свое дурное настроение и спросила, не была ли, как она предполагает, моя спасительница, в объятиях которой меня занесет на следующем панно, самой Медузой.

– Что за неуместная формулировка!

Виноват – слова мои, не ее, но мы знали, что она имеет в виду. Не было никакого смысла и дальше поддерживать уклончивую неопределенность; я рассказал Каликсе, что так оно и было, она оказалась той, которую я и разыскивал.

– Поначалу я только и знал, что она была морской нимфой, обладательницей той пары зеленых глаз, что глядели со дна рядом с серым граиным. Она, должно быть, вытащила меня на пляж и принялась вдувать в легкие воздух; когда я пришел в себя, наши рты под ее капюшоном были тесно прижаты друг к другу. Я ничего не мог разглядеть; когда я открыл глаза, она заслоняла их рукой, пока наконец не отодвинулась и не прикрыла лицо. Не набросила на него полупрозрачное покрывало по моде кое-каких жеманниц из Иоппы, не думай, – а натянула самый настоящий мешок, нахлобучив поверх него свой куколь.

– Хм-м.

– В ответ на мои благодарности она напомнила, что я пренебрег указаниями Афины, – немудрено, что меня изрядно искупали,– и посоветовала немедленно и безоговорочно вернуть глаз Седым Дамам, к тому времени сбившимся в косяк у самого мелководья дальше по берегу. Я так и сделал, прикидывая при этом, уж не амфибией ли была моя спасательница на водах, возможно та самая, у которой я проходил инструктаж перед вылетом в храме Афины, а потом был ею во дворе и обуздан.

– Твоя лошадиная метафора перевернута задом наперед, – сухо сказала Каликса. – В седле-то был ты.

Я не поэт, напомнил я ей, всего лишь человек, у которого есть для рассказа рассказ. Не продолжить ли его? О том, как, представившись Пемфредо в качестве сына Зевса Персея, я пропихнул ей в пригоршню глаз, моля всех троих о триангуляции; как, прозрев и обозрев меня, она хлопнула Дино, чтобы та дала ей зуб, прорычала: "Ничего!" – и в тот же миг вместе со своими неразлучными злючками повела Пегаса на взлет, направляясь в сторону горы Атлас.

– Ну вот, мудрость моей сестры себя и исчерпала, – сказал я девушке в капоре, извинился и побрел в озеро, уговаривая ее не прерывать на сей раз ради всего святого мое утопление. Без карты нет стигийских нимф, без нимф нет сумы, без сумы нет Медузы, без Медузы нет спасения от заизвесткования.

Она брела позади. "Почему ты хочешь омолодиться, Персей? Ты и в самом деле считаешь, что вновь покоришь Андромеду?" Я шел ко дну, мне было не до правильных ответов. "Или все это ради того, чтобы вновь сгодиться на должность героя?" – "Это тоже – главным образом". – "Тогда подожди!" И она вцепилась сзади в еще остававшийся над доходившей мне уже до плеч водой край туники.

– Недоумеваю и я, – сказала Каликса. – Как могло стать твоей задачей снова стать Персеем, если ты, чтобы этого добиться, должен Персеем быть?

Я был ошарашен дважды, и заклобученной девой, и вопросом Каликсы, к которому мне ранее не приходило в голову присмотреться. Я соскочил с ложа и присмотрелся к ней. "Когда ты была смертной, Каликса, не ты ли написала те самые семь писем?" Прикушенная губа неоспоримо свидетельствовала об ее авторстве; я едва мог говорить, столько нахлынуло на меня эпистолярных деталей. Я повторил совет Афины, повторенный мне тою, из-под покрова: "С некоторого момента не сдавайся, не сопротивляйся, замри – пусть будет то, что будет". Не серчай из-за Пегаса, советовала она: Афина отозвала его для юного Беллерофона, которому пришла пора начать свою карьеру. Мне следовало расположиться лагерем прямо на берегу, по крайней мере на ближайшую ночь; поскольку девиц со Стикса на карте не было, да я и сам, похоже, не очень-то понимал, где нахожусь, они, вполне возможно, были не так уж и далеки. И, чего доброго, меня даже разыскивали. И уж она-то во всяком случае вернется к утру меня проведать; почему бы не довериться своему чутью на новости и немного не покимарить?

Я был уверен, что она – прислужница Афины, та самая, за которой я приволокнулся на Самосе. Укрывшись плащом прямо на берегу, я наблюдал за круговращением звезд (тогда их сверкало на небе меньше, чем сейчас) и складывал из их безмолвных знаков и соответствий истории. Ночь выдалась холодной; я окоченел еще сильнее, чем обычно.

– Не тяни, – сказала Каликса, – она же не тянула.

– Да, она пришла. В походе случается очнуться от грез на влажном ложе; освещаемая звездами, она украдкой выбралась из озера и проскользнула ко мне под плащ – в своем насквозь промокшем. Ее всю трясло; я помог ей разоблачиться – кроме покрывала и капюшона, которых она не снимала. Но я не ошибся: я уже знал откуда-то это тело.

– "Просторное, нежное, широкобедрое, нешибкогрудое", бу-бу-бу…

– Ты совсем как Андромеда, – цыкнул я на Каликсу. – "Прости". – "Не извиняйся. Она созналась, что она – стигийская нимфа, а ее покров и есть кибисис, который она не прочь сохранить, если я не возражаю, до утра. Мы не слишком преуспели". – "Ты сказал, кажется, что она стигийка?" – "Прекрати. Она была невинна, у нее до тех пор был всего один мужчина, Посейдон, он не прошел для нее без следа, зато всяко без оргазма", – "Я испытывала оргазмы задолго до того, как познала мужчину". – "На горе и радость, она была не такая, как ты, но такая нежная, милая, моя спасительница; меня переполняла признательность, она оказалась одновременно и пылкой, и застенчивой, это льстило мне, но она была со мной напряжена – по неопытности, а я с ней мягок…" – "С непривычки". – "Ты и в самом деле написала те письма! Как бы там ни было, она – помощница Афины, напомнил я себе, а не Афродиты. Я жаждал увидеть ее лицо, и она обещала сбросить с него вуаль, когда настанет подходящий момент; если ее шея, которая особенно нравилась мне, хоть в чем-то подсказывала…"