нет ничего у нас экстравагантней..,
иль в облике Христа из Назарета,
что может быть правдивей в мире этом?..
2
Я с ним столкнулся в Доме литераторов
среди богемы, скрытых провокаторов,
и в трепет повергая пестрый зал,
он широко, по-русски, поддавал.
Бухал герой наш в позе супермена
в углу, где нарисован Бафомет
средь шаржей и автографов настенных,
где верхним называется буфет.
Он в шутку “It’s my business” повторял.
Он на себя вниманье обращал.
С Миловым Глебом барышня сидела
и откровенно от всего балдела,
и каждое его ловила слово,
и явно было видно: влюблена;
во всем горой стояла за Милова,
не понимая в общем ни хрена...
Вообразив знакомую картину,
порой я представляю, как гудят
средь вечных женщин вечные мужчины;
всегда о постороннем говорят.
И стоит только женщину найти —
и тут же все проблемы отпадают:
будь то загадка Млечного пути,
загробной жизни, тайны мирозданья...
С Миловым, как спасение от скуки,
товарищ был, ударенной наукой;
он много знал, да мало понимал,
мне чем-то их союз напоминал
знакомые до боли отношенья.
Есть линия такого поведенья,
что выработал для себя Милов
как умный человек без лишних слов
вести себя до гроба обречен,
и в этом был неподражаем он.
Братякин был вообще забавный малый,
но ни о чем поговорить, бывало,
любил: о вечности, о бренном, о мирах;
и что наш Бог, и что их Бог Аллах.
Где б ни скитался, что б ни делал он,
одной лишь мыслью был он угнетен:
что все земное не имеет цели,
а, значит, смысла в мире нет ни в чем,
но каждый в мире думать обречен,
а помирать придется в самом деле.
И это состоянье, как тоска
или отрава, в душу проникает,
и каждый про себя все это знает,
и должен жить, и должен жить пока...
Жизнь в сущности лишь сумма повторений
дней и ночей или иных явлений;
от этого с ума он и сходил,
но выхода ни в чем не находил.
Одно и то ж: закаты и рассветы,
работа — дом, работа — дом, работа — дом,
и в промежутках жизни беспросветной
свой небольшой, но истинный содом.
3
Но Глеб Милов не склонен был серьезно
о том, что нам постигнуть невозможно,
с ним толковать, молчал или хохмил
и на другое речь переводил:
— Ты все долбишь, что в жизни целей нет,
а мы с тобой зачем пришли в буфет?
Вот цель тебе, —
Братякин возмущался
и, выпив водки, в дебри погружался...
Но, баритоном оглашая зал,
тогда Милов Братякину сказал.
Я привожу Милова монолог,
насколько я его запомнить мог.
В нем, мне казалось, все старо и ново,
и в духе Глеб Иваныча Милова:
— Устроен этот мир довольно просто,
и цепким постигается умом;
все сводится к немногим парадоксам,
которые найдешь в себе самом.
Кто это понял, тот давно живет
известным матерьяльным интересом,
того тоска познанья не грызет,
тот менее всего подвержен стрессам.
От дня творенья и до наших дней
тиран любого времени — плебей.
Достаточно представить на мгновенье,
что целый мир — случайное скопленье
двуногих тварей, как сказал пиит,
среди которых большинство — ублюдки,
которыми лишь движут предрассудки
и прочее, и ты уже убит...
Не верят в прошлое и будущее, в Бога,
не верят в настоящее свое,
как надо, сделать зло и то не могут,
все лучшие ушли в небытие.
Нет дружбы без предательства и лести,
и без измены нет любви земной...
Когда все это вдруг представишь вместе —
едва ли сохранишь рассудок свой.
А ежели еще о бездне звездной,
которую представить невозможно,
не говоря о том, чтобы объять,
припомнишь — и тебе уже не встать.
К тому же рухнуть этот мир способен
по умыслу иль глупости иной,
двадцатый век — он миражу подобен,
как жизнь, что пролетела стороной...
Плюс наша патогенная система,
я с ней бороться сроду не желал
и с непреодолимым отвращеньем
я с нею глупо сосуществовал...
Но тут и начинается, друзья,
все то, что жизнью называю я.
Братякин ничего не возразил,
а выпил водки и опять налил...
Так, недоволен миром и собой,
он в каждодневный уходил запой.
4
Он за Миловым, словно тень, ходил,
как девица, в него влюбленный слепо,
и, как Грушницкий незабвенный, был
без имени он у Милова Глеба.
Полуфилософ, полубомж поддатый,
как многие сегодня, без зарплаты
Фадей Братякин не комплексовал
в одном: когда водяру разливал...
Перевалив за тридцать лет с лихвой,
во всем разочарованный до срока,
и на себя давно махнув рукой,
о смерти он задумался глубоко;
и ей в глаза пытался заглянуть,
но лишь волненье наполняло грудь...
И думал он невольно: “Для меня
скорее б все закончилось однажды...
Переступить границу бытия
всего трудней, а что потом — не важно”.
............................................
Их дружба не закончилась дуэлью.
Братякин спился и достигнул цели:
на Бабушкинском кладбище лежит,
где речка Яуза в Медведково бежит...
Но это было позже, а пока
Милов держал его за чудака.
Но радости ему не доставляло,
что самолюбие Братякина страдало,
зашкаливало иногда, и тот,
старался скрыть волнение в груди,