Карлос вел внедорожник по двухполосной мощеной дороге. Дуарте сидел рядом с ним, а Антонио сзади. Еще несколько минут, и они окажутся в больнице, где умирает их отец. Он думал, что подготовился к этому дню, но ошибся.
В последнее время он часто ошибался. Например, когда думал, что Лайла ухватится за возможность выйти за него замуж. Разочарование, вызванное ее отказом, еще не прошло. Он чувствовал, как время ускользает. Если он в ближайшее время не устроит свою жизнь, другого шанса с Лайлой у него не будет.
Положив руки на спинки передних сидений, Антонио подался вперед:
— Не хочешь все мне рассказать, Карлос?
Его пальцы крепче вцепились в руль.
— О чем?
— Не притворяйся, будто не понимаешь. Я говорю о женщине, которую ты привез с собой. Кто она?
— Мы с Лайлой вместе работаем. Она администратор больницы.
— Юрист? — произнес Дуарте циничным тоном, вывесив руку из открытого окна.
Антонио фыркнул:
— Чья бы корова мычала, а твоя молчала, братец. Ты обручен с репортершей, забыл?
Его невеста Кейт разоблачила Медину с помощью случайно сделанной ею фотографии. По иронии судьбы этот снимок свел их с Дуарте вместе. Сейчас Кейт контролирует общение семьи с прессой.
Их младший брат рассмеялся:
— Репортерша, фотожурналистка — какая разница?
Карлос завернул за угол, и перед ними показалось одноэтажное белое здание с красной черепичной крышей. У больницы было два крыла. Она походила на большую птицу, севшую на зеленую лужайку. В одном крыле были кабинеты специалистов, в другом — лаборатория, процедурные и стационар. В этой больнице лечились не только Медина, но и люди, работающие в маленьком островном королевстве. В основном это были те, кто сбежал с Сан-Ринальдо, и их родственники. Энрике настоял на том, чтобы в том месте, где его сыну пришлось провести большую часть юности, было все самое лучшее. Карлос знал каждый уголок этой больницы.
— Не обращай внимания на Антонио, — сказал Дуарте. — Я рад за тебя, брат.
Остановившись перед входом, Карлос поочередно посмотрел на своих братьев:
— Не спешите с поздравлениями. Мне все еще нужно убедить ее стать моей женой.
Убрав ключи в карман, Карлос выбрался из машины. Охранники приветственно кивнули, не сходя с места. Двери раздвинулись, и в воздухе запахло антисептиком.
Антонио сказал, в какой палате лежит отец, но Карлос сам догадался, судя по вооруженным телохранителям, стоящим перед одной из дверей. Безопасность для Энрике всегда была приоритетом. Ничего не изменилось даже сейчас, когда он находится на смертном одре.
Дуарте остановил Карлоса, положив руку ему на плечо:
— Мы подождем тебя здесь, чтобы ты смог побыть с ним наедине. Когда наговоритесь, позови нас.
У Карлоса сдавило горло от эмоций, и он смог лишь кивнуть в ответ, после чего собрался с духом и вошел в палату.
Бывший король Сан-Ринальдо не требовал для себя ничего, кроме безопасности и уединения. В его палате не было ни цветов, ни воздушных шариков, которые добавили бы немного красок в это стерильное пространство. Только всевозможные аппараты и капельницы, с которыми Карлос был слишком хорошо знаком.
Энрике Медина лежал на кровати. На нем была пижама с орнаментом пейсли. Он был небрит. Одно лишь это указывало на то, как серьезно он болен. Даже живя в изоляции, бывший монарх всегда за собой ухаживал. С тех пор как Карлос был здесь на свадьбе Антонио два месяца назад, его отец заметно похудел. Тогда у него не было настроения веселиться, потому что незадолго до этого он переспал с Лайлой и был недоволен собой. Он исполнил семейный долг, после чего сразу же уехал домой, сославшись на занятость.
— Mi hijo[1], — вздохнув, пробормотал Энрике и поправил пластиковые трубки, подающие кислород ему в нос. Его голос был еле слышным. Куда подевался тот зычный властный голос, которым он обычно разговаривал?
— Padre[2]. — Карлос без труда переключился на испанский. Энрике всегда разговаривал со своими сыновьями на их родном языке.
Карлос взял историю болезни отца, прикрепленную к кровати, и пролистал ее.
— Слышал, что ты отказываешься от операции. Что это за чушь?
— Я не переживу операцию. — Энрике небрежно махнул рукой, и трубка от капельницы ударилась о стойку. — Я не хочу подвергать риску кого бы то ни было, особенно одного из своих детей, ради призрачного шанса.
Отвлекшись от неутешительных данных, Карлос встретился взглядом со своим отцом:
— Ты нас покидаешь?
— Ты врач, — произнес Энрике с гордостью, какой Карлос никогда не слышал в его голосе. Отец злился на своих сыновей за то, что они покинули безопасный остров и отправились в большой мир, где на них в любой момент могли совершить покушение. — Ты читал мою карту и знаешь, как я слаб. У меня нет желания продолжать борьбу.
Карлос вернул карту на место, чтобы в отчаянии не запустить ею в стену.
— Послушай меня, папа, — решительно начал он. — Когда я попросил тебя положить конец моим страданиям, ты отказался. Напротив, ты нанял еще больше персонала для ухода за мной. Ты покупал лучшие лекарства и новейшее оборудование, чтобы сохранить мне жизнь, а затем поставить меня на ноги.
Воспоминания, которые Карлос старался держать в самом дальнем уголке своей памяти, обрушились на него со страшной силой. Он вспомнил долгие месяцы, что пролежал на вытяжке, многочисленные операции по замене одних металлических штифтов и стержней на другие по мере того, как он рос. И постоянную боль, которую ему было бы легче переносить, если бы не жалость на лицах тех, кто о нем заботился. Именно поэтому он настоял на том, чтобы в свободное от процедур время его оставляли одного.
— Поэтому сейчас я скажу тебе то, что ты сказал мне здесь однажды. — Низко наклонившись, он, глядя отцу в глаза, произнес: — Ты не сдашься. Медина не сдаются.
Энрике даже глазом не моргнул:
— От меня ничего не зависит.
— Idiota, — не выдержал Карлос и, резко повернувшись, чуть не потерял равновесие. Чтобы не упасть, ему пришлось вцепиться в спинку кровати.
— Карлос, — рассердился пожилой мужчина, — как ты смеешь грубить мне, своему отцу и главе семьи?
— Судя по твоим планам, через несколько дней главой этой семьи стану я. Поэтому ты не вправе мне запрещать говорить то, что я хочу.
Его отец одобрительно кивнул:
— С годами ты стал сильнее.
— Тогда я такой же, как ты.
— На самом деле кто в нашей семье и был по-настоящему сильным, так это твоя мать. Но даже она не могла меня заставить изменить мое решение.