Читать интересную книгу Судовая роль, или Путешествие Вероники - Елена Блонди

Седой, решила Ника, отметив резкие складки на щеках и веера морщинок у прицельно сощуренных глаз непонятного цвета. И невежливый. Другой бы хоть спасибо сказал, а этот сверлит глазами и молчит.

Она выразительно посмотрела соседу в глаза и тоже откинулась на спинку кресла. Подумаешь. Ну и пусть молчит. И вдруг подскочила, снова поворачивая голову.

— А покажите!

— Что?

— Я говорю — покажите фото! Откуда я знаю, вдруг не ваш.

Мужчина кашлянул и криво ухмыльнулся, будто собрался засмеяться, но передумал.

— С чего бы я стал чужой документ себе забирать? — выгоревшие жесткие брови поползли вверх, собирая на лбу морщины.

— Ну, — неопределенно сказала Ника, не собираясь признаваться во всяких нехороших мыслях. А вдруг мошенник? Воспользовался случаем — хлоп и присвоил. Что-то же они делают там с паспортами украденными. Например, телевизор пойдет и купит в кредит. Ну, ему лучше знать, как схитрить. В памяти всплыл инспектор Лосев из показанного недавно фильма и Ника покраснела.

— Ой.

— Да? — благожелательно поинтересовался сосед, распуская морщины.

— Да я как моя мама…

— Неужто?

Ника рассердилась. Ну да, похоже, яблочко от яблони, даже детектив тот же самый в голову пришел, но этот гусь хорош, сидит и насмехается.

— Зря смеетесь, мужчина. А паспорт так и не показали.

Сосед крякнул и вытащил паспорт, раскрыл и сунул Нике под нос страничку с фотографией. Она моргнула, всматриваясь в пристальные глаза, светлый ежик над широким лбом и плотно сжатые губы. Паспорт закрылся и снова исчез в нагрудном кармане.

— Все? Я вне подозрений?

— Д-да, — ответила Ника. Не признаваться же ему, что моргнула и толком ничего и не увидела.

Она снова раскрыла книжку, нашла нужную страничку и опять задумалась, глядя на прыгающие в такт волнам строчки.

В пятнадцать ужасно ей нравились тонкие стройные мальчики с красивыми волосами, чтоб были немножко длинные. А больших парней она не любила. Потом, когда бегали со Светкой на дискотеку, отчаянно влюбилась в самого известного, самого красивого (так все говорили) и главного мальчика Вову Индейца. Он тоже был тонкий, держался прямо и длинные волосы завязывал кожаной ленточкой через лоб, ах, красота, просто Виннету какой-то, только лицо бледное и тонкие губы слишком высокомерно сложены. Когда пригласил на медляк, а после поехал провожать, растерялась. Отбилась от поцелуев и полночи сосредоточенно в себе разбиралась, ну все в нем идеально, а как-то вблизи оказался вовсе не по душе.

Потом Данька случился с ней. И это было совсем другое, будто он и не парень, а целый отдельный далекий мир, вычитанный из книжек, где рожденные свободными львы, где праздники дельфинов и Тур Хейердал гребет на папирусном Ра, а рядом из воды выныривает вся команда Кусто, булькая аквалангами. И вот такие — пропеченные солнцем яркоглазые, русоволосые — так и остались некоей сказкой, в которой ей места не оказалось.

Никас, как и Вова Индеец, постоянно существовал в перекрестии женских взглядов и восхищенных вздохов. Но был невысоким, очень широкоплечим, и яркость его была не такая, как у Даньки, а несколько угрожающая: темные короткие волосы, карие глаза с густыми черными ресницами, квадратные скулы и большие руки с тяжелыми кулаками. Отдельно — улыбка. Ею, наверное, Нику и взял. Им часто говорили — вы не похожи, а все равно как брат с сестрой. Вместе улыбнетесь, и электричества не надо. Нике это очень нравилось. Но совместная жизнь состояла не только из прогулок с улыбками. И вроде была она к этому готова — ко всяким бытовым трудностям, но однажды испугалась, поняв — а ведь чего-то, самого главного, в ее жизни не случилось. Будто захлопнули двери в большой мир, и сказали — жить будешь теперь тут. Всегда. И все, что тут есть — оно твое. Но не больше.

Атос был не так чтоб красив. Стройный, да, но сутуловат, и плечи не широки, лицом бледен, несмотря на легкий загар, глаза не очень выразительные. Но когда пел, Нике казалось — из этого гулкого ангара, где сидит она взаперти, окруженная мебелью, утварью, пакетами и коробками, открывается дверь и туда падает широкая полоса света, обещая — да вот же он, мир, только встань и пойди. Будто одной рукой этот спокойно улыбчивый молодой мужчина держит то время, где Нике нравились тонкие мальчики, а другой — нынешний мир, который намного больше ее жизни. Наверное, поэтому, глядя на него и разговаривая с ним, она ощущала себя шестнадцатилетней, не проваливаясь в прошлое, нет-нет, туда она вовсе не хотела и не вздыхала о прожитом времени. Именно будто шестнадцать ей сейчас. И, похоже, дело совсем не в его внешности.

— Мужчин делает то, что они делают, — как-то сказала ей Тина, — а женщин делает то, как они выглядят. Мужчина — дерево. Корни, ветви, плоды. А женщина — драгоценный камень в хорошей оправе.

— Ну, уж, — заперечила Ника, — как-то это несправедливо, они, значит, делают, а мы лежи в коробке?

— Я же не говорю, что это правильно, я говорю, что вижу, — усмехнулась Тина, стряхивая пепел с тонкой сигаретки, — не нравится — поступай по-другому, сама.

И Ника, честно перебрав все свои нынешние возможности, приуныла. Даже если попытаться горы свернуть, то получается, снова всех вокруг придется обидеть и ранить.

Глаза устали, она закрыла их, вслушиваясь, как желудок подкатывается к горлу и падает обратно. Голова на спинке кресла неудобно и раздражающе подпрыгивала, а ехать еще так долго. Книжка снова скатилась с колена, и Ника, мысленно ругаясь, полезла ее доставать. Однако, качает всерьез. Выпрямившись, она поправила волосы, стрельнув глазами на соседа. Того не было. На пустом кресле стояла спортивная сумка, раскрытая, показывала нутро. И, медленно дергаясь, ползла к краю, готовясь упасть. Ника раздраженно взялась за ручку сумки, зашарила глазами по салону. Что за мужик, то паспорт ему доставай, то сумку держи. Курить, наверное, убежал.

Комету тряхнуло, в сумке произошло некое шевеление, и комок одежды вяло свалился, открывая лежащий в растрепанной газете огромный ржавый крюк. Ника раскрыла рот и нагнулась над креслом. Рядом с крюком покоился такой же ржавый тесак с изъеденной деревянной рукоятью. Страшноватый, массивный.

Поднимая голову, Ника поправила тряпье, накрывая странные вещи. И только тут заметила, что происходит в салоне. Однако качает, повторила про себя. Поникшие фигуры бродили, хватаясь на спинки, кто-то пробирался к центральной открытой палубе — небольшому пространству между передним и задним салонами, ограниченному высокими, выше головы, бортами. Кто-то еле видимый через прозрачный плексиглас, содрогался за полуоткрытой дверцей. И Ника содрогнулась тоже — укромный уголок, где страдал пассажир, выворачивая наизнанку желудок, в порту станет площадкой для трапа — самым бойким местом на судне. Через неровный шум двигателей со всех сторон доносились стоны и детский плач. Да где ж этот сосед, сколько еще ей держать сумку!

В ответ на сердитый мысленный вопль сосед явился из стонущей пустоты, неожиданно ловко кинул большое тело на третье, сейчас пустое кресло, где до этого сидела замученная дама с кружевным платочком. И, застегивая сумку, улыбнулся на холодный Никин взгляд:

— Вот спасибо. Позаботилась. Покурить не хочешь?

— Нет.

— Что так? Не куришь или тошнит?

— Я? Меня? — и вдруг Нику действительно замутило. Бережно укладывая себя на кресло и вцепляясь руками в подлокотники, она уставилась на равнодушные корабельные часы, привинченные к дальней стене. Три часа, они едут всего три часа. А всех уже тошнит.

— Ну-ка, — сказал сосед и, забирая ее руку с подлокотника, подсунул ладонь под спину, — давай, на воздух.

— Не надо!

Протащил через рядок из трех кресел, поставил в проходе на ноги. Комету дернуло, и Ника тотчас свалилась мешком на его грудь, цепляясь руками за расстегнутую куртку. Дядька охнул, потащил ее через завывание и шум к выходу на палубу, откуда летели порывы ветра. На низких ступенечках сидели сгорбленные фигуры — кто-то пал, по дороге на места. Узкая палуба была набита народом. Люди стояли, вытягивая шеи, чтоб увидеть над бортом сверкание воды и, может быть, приближающийся берег. Кто-то курил, и дым носился мгновенно тающими клубками, перемешанными с легкими облачками пепла. Другие просто дышали, старательно, но без толку, и время от времени утыкались белыми лицами в пакеты из крафтовой бумаги.

— Ну? Жива?

Ника оказалась запертой между вогнутым бортом и большой грудью, обтянутой зеленым свитером. Задышала мерно и глубоко, клянясь себе, что выдержит… но тут же протянула руку, другой зажимая рот. Сосед сунул ей раскрытый пакет и Ника, шурша краями, уткнулась в него лицом.

— О-о-о, — сказала сама себе, не заботясь, что услышат, а со всех сторон неслись охи и стоны.

Дядька исчез было, но появился снова, отобрал у Ники пакет и в моляще протянутые руки вложил другой.