И вообще, Сергей Сергеич любил нарочито употреблять в своей речи иностранные слова, причём непременно в "правильном" звучании оригинала, шутливо называя это "макаронической речью" (linqua macaronica). Имена исторических деятелей и выдающихся личностей культуры он тоже всегда произносил "в оригинале". Никогда, к примеру, нельзя было от него услышать "Людóвик XIV" или Зигмунд Фрейд, только Louis quatorze ("Луи кяторз") или Siegmund Freud ("Зигмунд Фройд")!
На май 2003 года планировался доклад Сергея Сергеича на какой-то конференции кажется, в Петербурге (может быть, в Духовной Академии?), о "бенедиктинских корнях" Европы (точного названия не помню). Доклад не был закончен, не был и прочитан, так как уже в начале мая 2003 года с Сергеем Сергеичем случился тяжёлый инфаркт в Риме, после которого он так и не оправился. Где-то он был издан, но, кажется, в Париже по-французски. По-русски мне пришлось держать в руках компьютерную распечатку. Так вот, для подготовки этого доклада Сергей Сергеич весной 2003 года брал у меня немецкоязычный комментарий к критическому изданию монашеского Устава святого Бенедикта. Правда, я не уверен, что он вообще им при написании доклада успел конкретно воспользовался. Знаю только, что читал, и говорил, что очень интересно, обещая вернуть сразу же после конференции в Петербурге. Всё же на всякий случай даю библиографическую справку (может, пригодиться для источниковедческих исследований): Michaele Puzicha OSB, Kommentar zur Benediktusregel (mit einer Einführung von Christian Schütz, im Auftrag der Salzburger Abtekonferenz), EOS Verlag: Erzabtei St. Ottilien 2002.
Вернуть эту книгу сам Сергей Сергеич уже, к сожалению, не успел. Это сделала после его смерти Наталья Петровна Аверинцева, весной 2004 года.
С самого начала моей учёбы в Вене на богословском факультете (с 1995 года) Аверинцев при каждой встрече расспрашивал меня об университетских занятиях. Особенно он интересуется библеистикой, положением дел на соответствующих кафедрах библеистики Нового и Ветхого Заветов. Исключительное сосредоточение немецкоязычных библеистов на historisch-kritische Methode (методе исследования Библии с позиции историческо-филологической критики) его несказанно печалит. Меня же это в своё время вообще на некоторое время отвратило от серьёзных занятий библеистикой, к которой постепенно вновь приохотился благодаря общению с Сергей Сергеичем.
Григорий Соломонович Померанц - о встречах с Аверинцевым,
http://paia.ru/forum/viewtopic.php?f=17&t=592#p3310
Ему было 30, мне уже исполнилось 50, но я продолжал искать свой путь, продолжаю и сейчас в 86 лет, а он был какой-то почти готовый, с детства поставленный на рельсы.
........
Один из моих друзей попросил меня, зная о наших доверительных отношениях, объяснить Сереже, насколько этому человеку важен и нужен повседневный контакт с ним, и Сережа согласился, принял его в свой домашний круг. Чуткое внимание помогало ему раскрыться, и однажды он задал неожиданный вопрос: какой подлинный возраст вы чувствуете в себе? Друг что-то пробормотал, и тогда Сережа ответил: "А мне семь лет. В самом главном я дальше не пошел". И рассказал, что на прогулке, у стен Троицкой лавры, пережил присутствие Христа. Я сразу вспомнил: в это время он впервые прочел Евангелие. Отпечаток этого в хрупкой детской душе не мог не оставить глубокого следа.
Что-то подобное я давно подозревал, читая статьи Аверинцева. В разговоре о византийской культуре слово "любовь" встречается редко, слова "надежда" и "страх" - часто; и в этом не только материал, виден автор. Чувствуется трепет детского страха и надежды, пережитый ребенком, еще не познавшим всей силы любви. Слог был академическим, но в подборе слов выглядывало детское сердце, трепетавшее на пороге "встречи" (в том смысле, которое придал ему Антоний Сурожский). Я вспомнил, что вл. Антоний говорил: встретить Бога - все равно, что войти в пещеру к тигру. Ребенку дано чувствовать присутствие Бога, но не так. Скорее, как у одной шестилетней девочки: это все равно, что чувствовать маму с закрытыми глазами. Ребенок остается на пороге пещеры. Царствие Божие сливается для него с любящей семьей, не вырывает его из семейного лона в бесконечность. Закрытость от бесконечности я чувствую и в статьях Аверинцева о Троице и о нищете духа.
За текстами Сергея Аверинцева и за текстами Антония Блума стоят разные "встречи". Андрей Блум (впоследствии Антоний Блум) пережил присутствие Христа юношей, прошедшим через годы испытаний, потерявшим Бога и готовым с оружием в руках сражаться с большевиками. После "встречи" он круто изменился и попрощался с оружием, но остался воином, в его христианском смирении просвечивает дерзкая сила. То, что митрополит Антоний сказал 8 июня 2000 г., можно почувствовать и в его других речах, особенно в том, что было сказано о "Божьем следе" в Париже в 1974 г. (русский перевод Е. Л. Майданович в "Континенте" № 89). Программа решительного обновления христианства складывалась в нем лет сорок и 8 июня только была озвучена - с той же уверенностью, с которой он в эти же дни говорил Василюку, рассказывая о своем детстве: "И как я рад, что церковь и попы не испортили мне чувство Бога!" (напечатано в "Русской мысли", 20-26 июня 2000 г., № 4327).
Сережа бы этого никогда не сказал. Он не был воином, выходившем в простор бесконечности, опираясь на незыблемое чувство личной "встречи". Обе встречи ввели в церковь - но Антония с нараставшей готовностью отбрасывать исторические наросты и близиться к подлинному Христу, а Сережу - только сменяя прогнившие балки в старом здании, не ломая стен.
Антоний говорил о своей "встрече" много раз и бесстрашно добавлял: "Можете считать это галлюцинацией". Он не боялся насмешек. Он не боялся сказать: "не упускаем ли мы момент, данную нам возможность стать из церковной организации Церковью" (из речи 8 июня). То есть церковь, к которой формально принадлежал, он считал только возможностью Церкви.
В той же речи 8 июня 2000 г. Антоний продолжал: "Нам нужны верующие - люди, которые встретили Бога. Я не говорю в грандиозном смысле; не каждый может быть апостолом Павлом, - но которые хоть в малой мере могут сказать: я Его знаю!" И в другом месте, несколько раньше: "Мне кажется, надо вкореняться в Бога и не бояться думать и чувствовать свободно". И в конце речи: "Помню, как я был смущен, когда Николай Зернов пятьдесят лет назад мне сказал: "Вся трагедия Церкви началась со Вселенских соборов, когда стали оформлять вещи, которые надо было оставлять еще гибкими". Я думаю, что он был прав, - теперь думаю, тогда я был в ужасе".
Куда заведет свободная мысль, поставив под сомнение Вселенские соборы? Этот вопрос Антоний, видимо, сознательно оставлял не решенным, оставлял будущей, подлинной Церкви, людям "встретившим" Бога и опиравшимся на опыт своей встречи. Мог ли это принять Сережа?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});