Внешний эффект, благодаря такой декорации, вышел ошеломляющим: Петроград сразу как бы стал красным городом. Красный смотр, таким образом, удался как никогда и закончился, по нормальному расписанию, очередным разгромом всех мест заключения.
Около шести часов вечера, подойдя к окну своего кабинета на Воскресенской набережной, я увидел на противоположном берегу Невы большую толпу народа, окружившую тюрьму — так называемые «Кресты». Зову дежурного старшего агента Ловцова: «Возьмите с собой нескольких агентов и пойдите в “Кресты”». Указываю ему на толпу: «Узнайте, кого выпустили из тех, кто числится за мной, и куда они отправились».
Примерно через час Ловцов возвращается: «Из посаженных вами освобождены: Хаустов, Мюллер и Еремеев. Два последние ушли на дачу Дурново, куда я послал за ними четырех агентов».
История обоих заключенных весьма необычна.
Мюллер. Прибыл в апреле из-за границы с партией эмигрантов. На границе, в Белоострове, был указан моим агентам самими же эмигрантами как подозрительное лицо, приставшее к ним в Швеции и ничего общего с эмигрантами не имеющее. На допросе нашими агентами в Белоострове он сначала давал противоречивые ответы и, наконец, совсем запутался, не умея объяснить ни откуда едет, ни цели своей поездки. Все вместе взятое вызвало подозрение, что Мюллер послан немцами. Однако по заведенным порядкам, когда въезд в Россию был свободен решительно для всех и визы штамповало автоматически Министерство иностранных дел, с молчаливого согласия Главного управления Генерального штаба, я не имел ни права, ни возможности вернуть Мюллера в Торнео. Поэтому, по примеру своих предшественников, Мюллер из вагона был препровожден в тюрьму. Но уже в мае, по установившемуся обычаю, его выпустила толпа, разбив двери дома заключения во славу очередной демонстрации. С тех пор он начинает пользоваться свободой петроградского режима и так продолжал бы безмятежно проживать до неизвестного времени, если бы не неприятный случай, вызванный его же собственной неосторожностью.
В первых числах июня на Знаменской площади, около Николаевского вокзала, состоялся довольно многолюдный митинг, на котором обсуждался вопрос, следует ли продолжать мировую войну? Один из членов Совета из Таврического дворца, убежденный сторонник войны, пытается доказать товарищам, что им надо вернуться в окопы; но против него яростно выступает какая-то неизвестная фигура, предлагая немедленно же заключить общий мир. К концу длительного диспута всемогущий член Совета, скрывавший до сих пор свое звание, доведен до исступления. Он открывает свое инкогнито, называет оппонента шпионом, тут же, на площади, его арестовывает и, как немецкого агента, сам сдает в ближайший комиссариат. Отсюда неизвестная фигура пересылается в контрразведку; а мы, к своему приятному изумлению, узнаем в ней нашего старого знакомого Мюллера.
История Еремеева много проще. В начале мая я получаю телеграмму из Тифлиса от Закавказского Совета солдатских и рабочих депутатов с просьбою арестовать некоего Еремеева. Этот дезертир по призванию бежал с Кавказского фронта по первоначалу в Тифлис, где позанимался некоторое время воровством и пропагандой, а потом с какими-то не совсем ему принадлежащими суммами поспешил укрыться в более безопасное место, каковым не без основания считал Петроград.
Еремеев был нами найден и арестован, но, видимо, имел за собой больших заступников, так как не прошло и недели, как ко мне явился из Таврического дворца член Совета, юрист Л. «Меня послал к вам Чхеидзе; он просит вас выпустить Еремеева, так как получил из Тифлиса телеграмму от Гегечкори, в которой тот настаивает на освобождении Еремеева, считая, что последний полезен их партии». Показывает подлинную телеграмму. Отвечаю Л., что Гегечкори, очевидно, введен в заблуждение, так как, арестовывая Еремеева, я лишь исполнил просьбу Закавказского Совета; но теперь уже и сам не хочу с ним расстаться. Показываю досье, дополнительные данные и отказываюсь выпустить Еремеева. Л. совершенно со мною соглашается, говорит, что Чхеидзе не были известны эти подробности, извиняется и сконфуженный уезжает.
Теперь вернемся ко дню 18 июня.
Узнав от Ловцева имена выпущенных, звоню по телефону начальнику Штаба Балабину: «Сейчас толпа выпустила из “Крестов” Мюллера и Еремеева, которых я посадил по просьбе Петроградского и Закавказского Советов солд. и раб. депутатов. Они ушли на дачу Дурново. Послал вдогонку агентов, но, конечно, моих сил недостаточно. Не придумаешь ли что-нибудь под эти советские приказания?»
«Попробуем», — услыхал я ответ.
Узнав от Балабина эти подробности, Половцов едет в Мариинский дворец на заседание Временного правительства; предлагает последнему взять дачу Дурново; но видит колебания некоторых министров, встречает неопределенное отношение, иными словами, не может добиться никакого ответа. Отчаявшись, он уже выходит из зала заседаний, когда его нагоняет Переверзев: «Генерал, я санкционирую ваше предложение именем правительства, как генерал-прокурор, беру ответственность на себя и сам еду с вами».
Едва проходит час с небольшим после моего разговора, как меня вызывает к телефону Балабин. «Мы решили под видом возвращения твоих двух беглецов, арестованных Советами, сегодня же ночью взять дачу Дурново. Приезжай поскорей».
Через четверть часа я в Штабе округа. Первым встречаю Половцова — оживленного, в сильно приподнятом настроении. Он обращается ко мне с дружескими, теплыми словами, вспоминает несколько славных, трудных боев Дикой дивизии:
— Прошу тебя, — кончает он, — забудь свои новые должности, считай, что ты снова в Штабе нашей дивизии, и разыграем вместе дачу Дурново. Неужели ты мне откажешь?
— Конечно, нет: с радостью, — отвечаю я.
Кругом все в движении. Вызываю для юридического надзора В. Н. Каропачинского и Снегиревского.
Однако положение Главнокомандующего самое нелепое: войска не могут выступить без разрешения Совета, но посвящать в наши планы хотя бы контрольную комиссию из 8 членов Совета — прямо опасно, так как мы не только не получим разрешения, но нам попросту запретят выступление. Вот почему Половцов ограничивается принципиальным разговором с тремя членами Совета, наиболее решительно настроенными, между прочим, с Сомовым. Каждый из них в отдельности ясно высказывается, что засевших на даче Дурново следует разогнать немедленно. Добиваться от них большего было бы неосторожно.
Далее, чтобы собрать самый отряд, Половцов пускает в ход всю свою изобретательность. Даже лучшим частям, как 1-му Донскому полку, командам преображенцев и семеновцев из отборных людей, он предложил каждой в отдельности явиться условно на сборный пункт — к Литейному мосту к 3 часам утра и там уже, а не в казармах, убедиться, что выступают они не одни, а вместе с другими и, главное, с разрешения Совета.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});